Илл.: Фото одного из северных лагерей.  Предположительно Инта  или Абезь. 1950-е годы.

Если вспоминать обстоятельства жизни Льва Платоновича Карсавина под углом собственно религиозным, то в его земном пути и творчестве начинают проявляться черты, указывающие на то, что Провидение определило этому историку, мыслителю и поэту назначение совершенно особенное и отличающее от многих фигур русской религиозной философии. Об этом свидетельствует не только его жизнь, его смерть, но история посмертного обнаружения могилы, разорвавшая дурную бесконечность безымянных лагерных погостов. Но, оказалось, что история смерти Льва Карсавина была не дописана до конца.

Чаще всего имя Карсавина упоминается в общем ряду изгнанников 1922 года, но, строго говоря, его личная эмиграция началась задолго до этой даты, когда вначале он, молодой ученый, посмел нарушить своей диссертацией методы и границы, считавшиеся классическими в исторической науке. Только в наше время эту дерзость оценят как подходы, опередившие те, что создали мировой авторитет Люсьену Февру и Марку Блоку. Мечтавший о налаженной жизни академического профессора семьянин Карсавин вдруг осознанно и одновременно безрассудно возмутит столичное академическое и церковное сообщество историей своей страстной любви, которую не только не станет скрывать, но станет вызывающе демонстрировать. О ней он с вызовом возвестит в небольшой книжке «Noctes Petropolitanae», вместившей главные идеи его метафизики. Ее текст — это сплав редкой эрудиции, умозрительных спекуляций, мистических откровений и интимных подробностей отношений с возлюбленной — стал заявкой Карсавина на статус оригинального и значительного мыслителя. Талантливого философа и медиевиста в нем признают, но так никогда и не сочтут своим, чем позже, в эмиграции, фактически вытолкнут из парижского круга тех, кто составил собой профессорский корпус Свято-Сергиевского института. Он вынужден будет уехать в маленький глубоко провинциальный Каунас, когда этот город еще трудно было именовать европейской столицей. Высланный из страны лично Лениным, он, православный религиозный мыслитель, осмелится стать гражданином новой империи, в которой к тому моменту уже четверть века тотально и безжалостно утверждалась атеистическая идеология большевизма, и было невозможно сосчитать, сколько людей с взглядами, подобными карсавинским, уже были давно расстреляны и продолжали методично уничтожаться. И много ещё было такого, что Лев Платонович соединил своей жизнью, что соединяться не должно и что-то, казалось бы, и соединиться никогда не может. Именно это позволило его единственному ученику и философскому последователю Анатолию Анатольевичу Ванееву утверждать, что жизнь и философия его учителя есть «действительное двуединство произведения и конкретной биографии автора, его интеллектуально-творческой жизни, с одной стороны, и его реальной судьбы — с другой. В них христианская идея находит себя в конкретном и, обратно, живое конкретное внутренне напряжено настолько, что разрешается в идею. В этом — вообще ключ к религиозно-философскому творчеству Л.П. Карсавина» [2, с.345].

Но Льву Карсавину суждена была не только полная парадоксов жизнь, но и отмеченная чертами высшего избранничества христианская кончина с последующей победой над неотвратимостью забвения места последнего упокоения. Несколько елей, тайно высаженных на могиле Владасом Шимкунасом — заключенным и опекуном больного Карсавина — выжили и поднялись стеной в тундре. И когда после ликвидации лагеря на его месте возник оленеводческий совхоз, эти деревья не дали стадам уничтожить не только колышек с деревянной табличкой, но и сам могильный холмик. А сделанные Владасом Никодимовичем, как его именовали русские друзья, фотографии, из конспиративных целей отпечатанные зеркально, помогли установить место, которого так недоставало духовному строю Русской Голгофы, где многие «испытали поругания и побои, терпя недостатки, скорби и озлобления» (Евр. 11: 36, 37).

Снимок могильного холмика с елочками и табличкой «II-П» впервые попал мне в руки в середине 1980-х, когда вдова Анатолия Анатольевича Ванеева Елена Ивановна передала его мне вместе с другими документами и фотографиями. В полной уверенности в безуспешности поисков могилы, я все же уступил друзьям, настаивавшим на исполнении усилий и воли Ванеева и Шимкунаса, стал собирать сведения о приметах, разыскивать бывших абезьцев. Небу было угодно, чтобы могила Карсавина в 1989 году была установлена [См. подробнее: 3]. Поэтому когда через тридцать лет в очередной раз приехав в Вильнюс для работы в архивах, в фонде Владаса Шимкунаса мне встретился еще один отпечаток давно знакомого фото, каких-либо открытий от него я совсем не ожидал. Я и в руки его взял скорее под влиянием воспоминаний о давних событиях. А задумавшись, рассматривая, машинально перевернул, как только что переворачивал важные фотографии, и… На обороте снимка ниже номера единицы хранения фонда «F 151−3» знакомым почерком Шимкунаса по-литовски было написано: «Профессор Лев Платонович Карсавин, могила Абезь, Коми АССР, Кожвинский район, 1955  лето (смерть 1952 м. июль 17 дня)» [6] Так почти случайно этот снимок открыл фактическую дату дня смерти большого русского мыслителя!

С этой записью многое встало на свое место. Во-первых, стало понятно появление другой даты, указанной Э.Ф. Зоммером — 12.7.1952 [4, p.129]. Разночтение объясняется либо сходством написания цифр 2 и 7, либо небрежностью записи или плохим почерком писавшего. Конечно, не стоит забывать о возможных помятостях и потертостях бумаги в условиях длительного хранения при постоянных лагерных обысках.

К тому же на 20 июля 1952 года выпадало воскресенье, а в воспоминаниях Ванеева это обстоятельство совсем не отражено, хотя Анатолий Анатольевич скрупулезно отмечал все сколь-нибудь значительные детали дня смерти Карсавина, включая ярко светившее над Абезью солнце, подробности поведения обитателей палаты [1, с.182]. В выходной день обхода врачей в Абезьском лагере не проводилось, а Ванеев сообщает, что до прихода Шимкунаса, известившего о полчаса назад случившейся смерти Льва Платоновича, он «приготовился подремать до врачебного обхода» [Там же, с.181]. И Ванеев же пишет, что «захоронение было произведено на третий день» [Там же, с.187]. Конечно, самым важным в определении степени достоверности записи на обороте вильнюсской фотографии является указание Анатолия Ванеева на то, что именно Владас Шимкунас исполнял в санитарном отделении лагеря обязанности патологоанатома (это подтверждают и многие документы Вильнюсских архивов), и что Шимкунас лично произвел вскрытие тела Карсавина [Там же, с.185].

Разумеется, нуждается в комментарии наличие официального Акта о смерти заключенного Л.П. Карсавина, в котором указана дата и время его смерти — 20 июля 1952 года 7 часов 30 минут. Он подписан начальником Инфекционной лагерной больницы В.И. Мельниковой, лечащим врачом М.Г. Сологубом и дежурным надзирателем Церелунгой [5]. Можно уверенно утверждать, что совокупность множественных свидетельств и признаков твердо указывает, что данный документ представляет собой образец обычной лагерной «туфты». Очевидно, что Акт был составлен позже при самом непосредственном участии самого хитроумного Владаса Шимкунаса: «ошибочной» датой смерти он скрывал затянувшиеся сроки захоронения, чтобы с гарантией поместить в тело Карсавина флакон с эпитафией, написанной Анатолием Ванеевым.

Подписанты же, привыкшие оформлять подобные документы стопками и во множестве, с особой тщательностью к сверке дат не относились: «Днем раньше, днем позже… Какая, в сущности разница для атеиста — не врача, а «коновала», как назвал его сам Карсавин? [1, с.52] Куда большее значение для подписывавших официальные документы об усопших имела точность в указании статей и назначенных сроков.

Таким образом, еще одним исполненным смысла знаком памяти о русском религиозном мыслителе Льве Платоновиче Карсавине стало то, что заупокойную молитву о нем мы можем произносить 17 июля — в тот же день, когда Русская православная церковь вспоминает о гибели царских страстотерпцев Николая Александровича, Александры Федоровны, Татьяны, Марии, Анастасии, Алексея Романовых и оставшихся им верными до последнего вздоха рабов Божьих, православных христиан Евгения Боткина, Ивана Харитонова, Анна Демидова и Алексея Трупп, католика по вероисповеданию.

В 1954 году Анатолий Анатольевич написал Лидии Николаевне и Сусанне Львовне Карсавиной (Ирина Львовна сама находилась в заключении в мордовских лагерях)» «Вообще, написать Вам я имею весьма многое, ведь два года я был с ним почти ежедневно, видел его накануне смерти, видел и в гробу. Упомяну об одном только. Перед смертью он страдал телесно и терпел свои страдания молча. Когда же умер, удивительное было у него лицо. Печать страданий и вместе с тем полной их преодоленности. Страдания как бы уже позади, на лице только воспоминание о них, сильное их близостью, но в целом – мир глубочайший, мир совершенный, преодоленность какой бы то ни было тревоги, колебания или боли. Лицо его таково было, что глядя на него, я не чувствовал, что смерть страшна. Даже теперь, вспоминая, я в себе чувствую как бы обещание мира, устраняющее страх».

Источники:

1. Ванеев А.А. Два года в Абези. // Ванеев А.А. Два года в Абези. В память о Л.П. Карсавине. Приложения. Брюссель, «Жизнь с Богом». 1990. С.С.5−189.
2. Ванеев А.А. Очерк жизни и идей Л.П. Карсавина. // Ванеев А.А. Два года в Абези. В память о Л.П. Карсавине. Приложения. Брюссель, «Жизнь с Богом».1990. С.С.337−366.
3. Шаронов В.И. «Он всегда был русским…» // «Русская мысль», Париж, № 3828, 18 мая 1990 г.
4. Sommer E.F. Von leben und Sterben eines russischen Metaphysikers / Einverspäletrs Nachruf auf Leo Karsavin + 12.7.1952 // Orientalia Christiana Periodica. Roma. 1958. XXIV. P.P. 129−141.
5. L. Karsavino baudžiamojibyla (Дело Льва Карсавина). Lietuvos ypatingasisarchyvas (Особый архив Литвы). F 158.p.270.
   Vilniaus universiteto bibliotekos rankraščiųskyrius (Отдел рукописей Библиотеки Вильнюсского университета). F. 151−3.

ПОСЛЕСЛОВИЕ:

Найденная запись на фотографии о иной дате смерти заставила еще раз перечитать книгу воспоминаний А. А. Ванеева «Два года в Абези». Текст подсказал еще одно возможное направление проверки — сведения о погоде в лагере, прежде всего, отсутствии облачности.

О дне смерти Анатолий Анатольевич написал так: «День (все тот же) был солнечным и теплым. После врачебного обхода все в палате, кто мог ходить, взяв одеяла и подушки, пошли на лужайку возле торцевой стороны барака… Я и Луи пошли со всеми. На лужайке располагались, как на пляже, Луи берег себя от загара, покрыв голову полотенцем, он сел к солнцу спиной…»[1].

Конечно, и 17 и 20 июля оба могли быть солнечными днями, но полярное лето крайне редко бывает так щедро на солнце. Сегодня климат заметно смягчился, вокруг Абези над тундрой поднялись ели и даже сосны. Но в 1950‑х годах все выглядело именно так, как написал Ванеев: «Вокруг кладбища — плоская однообразная тундра, безвидная земля»[2].

По своей юности, прошедшей в близких местах, я помнил, как редко выдавались солнечные дни один за другим, так что шанс что‑то внятное узнать был. Как бы там ни было, но стало ясным, что последним возможным

и достоверным свидетельством могла быть карта июльской погоды в далеком 1952‑м году. После преодоления стандартных для таких случаев бюрократических препятствий, а больше — лени людей, которые могли бы помочь сразу, и только благодаря личному вмешательству руководителя Федеральной службе по гидрометеорологии и мониторингу окружающей среды России М. Е. Яковенко отсканированный журнал наблюдений погоды был получен[3].

Журнал погоды Абезь. 1952г. Июль Чтобы не вмешиваться в профессиональную сферу предоставлю слово вполне авторитетному климатологу — профессору БФУ им.Канта Галине Михайловне Бариновой:

«Уважаемый Владимир Иванович! Анализ погодных условий по журналу за июль 1952 г. в Абези показывает следующее: 17 июля был первым днем, когда после предыдущих прохладных дней установилась действительно теплая. солнечная погода с температурой воздуха 23,1–23,5 град., с утра (7 ч.) и в середине дня (13 ч) солнце светило ярко, общая облачность 10 с просветами, наблюдались облака верхнего яруса (перистые — Ci) и среднего

(высоко-кучевые — Ac). Обращаю Ваше внимание, что облаков нижнего яруса не было, они появились только к вечеру (кучево-дождевые — Cb, и разорванно-кучевые — Frcu). 20 июля температура воздуха тоже была высокая (25,2–25,8 град.), но имела место низкая облачность, наблюдались кучевые (Cu), слоисто-кучевые (Sc) и разорванно-кучевые облака 8 баллов. Исходя из этих данных, можно заключить, что именно 17 июля воспринимался как день теплый и солнечный».

Таким образом, свидетельство Анатолия Анатольевича и бесстрастный документальный источник еще подтвердили обоснованность записи предположительно  Владаса Шимкунаса на фотографии могилы о том, что земная жизнь Льва Платоновича Карсавина завершилась 17 июля 1952 года.

[1] Ванеев А. А. Два года в Абези. В память о Л. П. Карсавине. Брюссель, 1990.

С. 182.

[2]  Ванеев А. А. Два года в Абези. …С. 189.

[3]  Оригинал журнала «Таблицы метеорологических наблюдений» на станции

Абезь за июль 1952 г. хранится в ФГУП «Северное управление по гидрометео-

рологии и мониторингу окружающей среды» (г.Архангельск).

Любое использование материалов допускается только при наличии гиперссылки на ИА REGNUM ЗДЕСЬ:

А при использовании текста Послесловия,   в том числе,  данных Журнала наблюдений за погодой просим ссылать на издание «История. Научное обозрение OSTKRAFT» №4(10) 2019 г.  ЗДЕСЬ: