В обыденной речи «история» и «память» часто рассматриваются в качестве синонимов. В действительности — это два разных взгляда на прошлое. История — поиск истины о прошлом. Память — формирование идентичности посредством примеров из прошлого. История-истина находится в конфликте с памятью-идентичностью. Он вызван тем, что истина безразлична к групповым интересам. Поэтому историкам то и дело приходится разрушать идентичность (Райнхард Козеллек)i. Если в обществе исчезает представление об идентичности, то оно разваливается. По этой причине все общества подозрительны к поискам исторической истины и уделяют много внимания формированию коллективной памяти.
Память «материализуется» в виде нарративов (повествований, рассказов)ii. Эти нарративы одновременно являются носителями идентичности, т.е. указывают, кого считать «своими», а кого — «чужими». Вместе с памятью и идентичностью в нарративе заложена этика — нормы отношения к «своим» и «чужим». Следовательно, нарратив — это три в одном: память, идентичность, этика.
Каковы эти нарративы? Их тоже три: волшебная сказка, героический миф, миф самопожертвования. В каждом последующем из этих нарративов память углубляется во времени, идентичность (множество «своих») расширяется в пространстве, что приводит к изменению этических норм.
Волшебная сказка состоит из трех основных элементов. Первый — самопожертвование, герой вступает в смертельный бой с чудовищем. Второй — жертвоприношение, герой побеждает чудовище. Третий — возвращение с добычей домой. Самопожертвование и жертвоприношение — это средства. Добыча — это цель.
Героический миф состоит из двух элементов: самопожертвования и жертвоприношения. Самопожертвование — средство, жертвоприношение — цель.
Миф самопожертвования состоит из одного элемента. В данном случае самопожертвование — цель, которая обходится без средств.
Если мы сопоставим цели трех нарративов памяти, идентичности и этики с так называемой пирамидой персональных потребностей Абрахама Маслоу и социальной «индевропейской триадой» Жоржа Дюмезиля, то увидим «странные сближения» трех триад. Волшебная сказка — обеспечение материальных потребностей — «работники». Героический миф — потребность в безопасности — «воины». Миф самопожертвования — потребность в самореализации — «жрецы».
Подобно тому, как в структуре личности и общества сосуществуют названные потребности и социальные функции, волшебная сказка, героический миф и миф самопожертвования постоянно конфликтуют как в душе каждого из нас, так и в общественном пространстве. В то же время мы можем выделить исторические эпохи, когда в обществе господствовал один из этих трех нарративов.
В догосударственную эпоху присваивающего хозяйства первобытные люди руководствовались волшебной сказкой. Это объясняется наблюдениями швейцарского религиоведа Вальтера Буркерта. Он пишет, что крыса, которая вылазит из норы на поиски добычи, в точности воспроизводит ходы волшебной сказкиiii. Можно сказать, что волшебная сказка — это программа мелкого хищника, переведенная на язык культуры. Это древнейший нарратив человечества, еще не до конца порвавшего со своим животным началом. Он создает узкую идентичность, способную объединять только маленькие группы. В современных условиях «локальная» идентичность волшебной сказки скрепляет семью и бандитские формирования. Не случайно мафия значит «семья». Память, создаваемая на основе сказочного нарратива, тоже неглубока. Сегодня она обычно ограничивается тремя поколениями. Идентичность, согласно которой «свои» это только члены семьи или банды, формирует этику эгоистического отношения к окружающему миру.
В государственную эпоху производящего хозяйства на первый план выдвигается героический миф. Идентичность этого мифа постепенно расширяется. На стадии аграрного общества в эпохи древних и средневековых государствах она преимущественно ограничивалась господствующей верхушкой. В период индустриального общества охватила всех граждан модерных государств-наций, приобрела «национальный» масштаб. Память, в свою очередь, углубляется. В традиционных обществах она добиралась до основателей государственности из первоначальных летописей. В период модерна память в поисках «праэтноса» обращается к археологическим источникам, порой достигая палеолита. Этика героического мифа носит двойственный характер. По отношению к «своим» она альтруистична, так как учит жертвовать жизнью за «свой» народ. Но по отношению к «чужим» она становится еще более эгоистичной и агрессивной, чем этика волшебной сказки. Это объясняется тем, что цель героического мифа — жертвоприношение врага.
Американский социолог Майкл Манн в книге «Темная сторона демократии» указывает, что практика геноцида эпохи модерна во многом порождена сменой идеи богоданного государя на принцип «власти народа». Древним и средневековым правителям было довольно того, чтобы их разноплеменные подданные исправно платили подати. Суверенный «народ» эпохи модерна считает справедливым единолично распоряжаться «своими» государством и страной. Под «распоряжением» понимается право притеснять, сгонять и даже уничтожать «чужеземцев» и «инородцев». Манн напоминает, что первая демократия эпохи модерна уничтожала индейцев и эксплуатировала чернокожих невольниковiv. С тех пор ситуация в США изменилась. Остаткам индейцев выплачиваются компенсации, чернокожим американцам принесено официальное извинение. Бывшие внутренние «чужие» постепенно становятся «своими». Но по отношению к внешним «чужим» США по-прежнему продолжают вести себя жестоко и цинично. Уже в 21 веке под предлогом борьбы за права человека свергаются неугодные режимы в Ираке и в Ливии. При этом американское руководство не обеспокоено тем, что, например, в другом государстве Ближнего Востока — многолетнем союзнике США Саудовской Аравии права человека нарушаются не вопреки, а согласно действующим в этой стране законам шариата, отрицающим Декларацию прав человека ООН. Это не значит, что США — «плохие», а, скажем, Россия — «хорошая». По сравнению с Россией, где «своими» для представителей власти являются только представители власти, западные демократии, считающие «своими» всех сограждан, — это несомненный шаг вперед. США являются примером предельного развития идентичности и этики в обществе, опирающемся на агрессивный нарратив героического мифа. Совокупность «своих», на которых распространяются этические нормы, ограничивается национальными границами. Это та рамка, за которую государство-нация эпохи модерна не в состоянии переступить.
Английский социолог Мартин Элбрау в книге «Глобальный век» отмечает, что государство-нация жестко связано с капитализмом. Это две стороны одного процесса модернизацииv. Достаточно вспомнить историю страны классического капитализма — Великобритании. Вначале крестьяне сгоняются с земли. Потом их загоняют в работные дома. Для дальнейшего развития капиталу понадобились внешние рынки. Начался захват колоний и колониальные войны. Во второй половине 20 в. выяснилось, что содержать колонии нерентабельно. Дешевле эксплуатировать богатства третьего мира, освободившись от всяких социальных обязательств. Все эти акции, требующие немалых полицейских и военных сил, капитал и государство-нация совершают в тесной связке.
Бенедикт Андерсон, Эрнст Геллнер, Иммануил Валлерстайн много писали, что нация — это продукт модерна, который появляется в 19 в., но пытается выдать себя за вечную «примордиальную» сущность. Часто остается за рамкой, что капитализм это тоже по большому счету явление 19 в. В отличие от нации — этот конструкт настаивает на своей вечности не столько в прошлом, сколько в будущем. На мой взгляд, оба феномена модерна — и нация-государство, и капитализм — преходящи, хотя бы по той причине, что породили проблемы, которые не в состоянии разрешить.
Среди множества вызовов, которые не могут получить адекватного ответа в рамках национальных государств и капитализма, необходимо выделить ядерную и экологическую угрозы. Первая грозит человечеству мгновенной смертью. Вторая угроза не столь очевидна и потому гораздо опаснее.
Академиком Никитой Моисеевым и другими учеными доказано, что в ядерной войне не будет победителей. Поскольку все земляне погибнут в независимости от того на чьей территории произойдут ядерные взрывы, то создавать сколь угодно эффективные противоракеты бесполезно. Несмотря на это, продолжаются разработки еще более мощных модификаций оружия массового поражения. Даже если у руководителей ядерных держав достанет ума ни в коем случае не пускать его в ход, есть немалая вероятность, что им смогут овладеть международные террористы.
Экологическая проблема порождена, прежде всего, гонкой потребления, которая диктуется потребностью капитала в расширенном воспроизводстве. Многие уже столкнулись с эффектом бытовой техники, которая выходит из строя вскоре после окончания срока гарантии. О необходимости следовать последнему крику моды и говорить не стоит. Все это приводит к истощению невосполнимых ресурсов, к губительному для всего живого загрязнению среды, к трате времени и сил на обеспечение демонстративного престижного потребления. Можно заботиться об экологии своей страны, но если вода, почва, воздух будут отравлены в других частях планеты, то губительные последствия затронут весь мир. Глобальное потепление и озоновые дыры не признают государственных границ.
Третья глобальная проблема связана с тем, что современное развитие техники позволяет автоматизировать выполнение большинства рутинных операций, именуемых трудом. Но в обществе, основанном на формуле: «товар — деньги — товар», — технический прогресс не воспринимается как освобождение человечества, а оборачивается трагедией потери рабочих мест. «Роботы против рабочих», — так формулируется проблема новых «луддитов»vi. Социал-дарвинистская идеология, согласно которой право заниматься творческой деятельностью принадлежит только избранным «элоям», а «морлоки» обречены на бессмысленный в современных условиях труд, не может быть преодолена в рамках национальных государств и капиталистического строя жизни.
Первым шагом для решения проблем, которые модерные государства-нации и постмодерный, так называемый «глобальный капитализм», разрешить не в состоянии, должно стать создание постгосударственных и посткапиталистических форм памяти, идентичности и этики, которые бы соответствовали нашей глобальной эпохе информационной цивилизации. Ее специфика состоит в беспрецедентном изменении цели общественной деятельности. До сих пор львиная доля общественного времени уходила на обретение материальных благ. Разница между присваивающим хозяйством первобытных людей, а также двумя стадиями производящего хозяйства — аграрной и индустриальной — состояла лишь в количестве продуктов материального потребления. Информационная революция — это в полном смысле переход количества в качество. В отличие от неолитической и промышленной революций, она направлена не на увеличение производительности труда, а на то, чтобы преобладающая часть общественного времени была занята духовным производством — творчеством. Опросы показывают, что стремление к материальным ценностям сегодня присуще представителям«развивающихся», т.е. аграрных и индустриальных наций. В развитых странах, переходящих к глобальной информационной цивилизации, материальная мотивация отходит на второй план, уступая место «самореализации и постматериалистическим ценностям»vii.
Ограниченность материального ресурса приводила и приводит к ожесточенной борьбе за него, которая то и дело выливается во внутригрупповое и межгрупповое насилие. Переход от «дикости» и «варварства» к «цивилизации» заключался в установлении государственной монополии на насилие. Благодаря этому, постепенно сформировались правила конкуренции за материальные блага согласно законам частной собственности. «Попутным» результатом одержимости общества материальным стала «материализация» творчества посредством авторских прав. Попытка Маркса определить творчество как «сравнительно сложный труд», который представляет собой «возведенный в степень или скорее помноженный простой труд», является не только интеллектуальным поражением гения, но и показывает в какой степени «экономический материализм» пророка коммунизма определялся буржуазным духом индустриального времени. О том, что «инновационная» деятельность творчества, в отличие от «клишированной» трудовой деятельности, не поддается калькуляции свидетельствуют как нищета большинства художественных гениев, так и материальное преуспеяние многих из их посредственных коллег.
Между материальным и духовным производством существует принципиальное различие, которое гениально сформулировано в следующем афоризме: «Если у вас и у меня есть по одному яблоку, и мы с вами ими обменяемся, то у каждого из нас останется по одному яблоку. Если у вас и у меня есть по одной идее, и мы с вами ими обменяемся, то у каждого из нас станет по две идеи»viii. Идеи, в отличие от материальных продуктов, неотчуждаемы. По своей природе они не могут быть собственностью либо одного лица, либо сколь угодно многочисленной группы. Пока большинство людей было вовлечено в материальное производство, творчество — производство идей (информации) было вынужденно «прогибаться» под материальные отношения собственности. Глобальный век становится временем, когда большинство населения занимается производством информации. В ближайшей исторической перспективе в материальном производстве будут участвовать примерно столько же людей, сколько сегодня заняты в аграрной промышленности развитых стран — порядка 2%. По этой причине «спиритуальные» законы творчества со временем преобразуют по своему образу и подобию маргинальное для информационной цивилизации материальное производство и основанные на нем отношения собственности. По данным опросов носители «постматериалистических» ценностей все меньше связывают себя с национально-государственной идентичностью, все больше отождествляются с глобальным человечеством. «Материалисты» же, прямо по Марксу: «Патриотизм — идеальная форма чувства собственности», — поголовно патриоты своих национальных государствix.
Глобальной информационной цивилизации нужен новый нарратив. Каким он может быть?
Напомню, что нарратив героического мифа — это волшебная сказка, у которой отсечена цель добычи. Если, в свою очередь, из героического мифа удалить цель жертвоприношения, то возникнет нарратив, цель которого — самопожертвование. Эта цель не оправдывает, а отменяет средства. Тем самым в мифе самопожертвования снимается отчуждение, о котором мечтал молодой Маркс. Это самая ценная и до сих пор актуальная часть его наследия. В европейской культуре существуют две авторитетных версии самопожертвования: истории Прометея и Христа. Прометей пожертвовал печенью, потому что ему, как пишет Эсхил, стало жалко людей. Христос взошел на крест, чтобы подтвердить делом слово любви к ближнему. В двух названных версиях нарратива самопожертвования речь идет о том, что «свои» — это не эллины и не иудеи, а все люди. На этой основе можно строить глобальные память, идентичность и этику, которые позволяют выйти за гибельные для современного человечества национальные и капиталистические рамки. Человечество вымрет, если не осознает, что мы все «свои», что чужих людей нет, что наше отечество — это вся планета Земля.
Пространство нарратива самопожертвования — «глобально». В этом состоит отличие порождаемой им идентичности от «локальной» и «национальной» идентичностей, соответственно, волшебной сказки и героического мифа. Планетарная «предельность» пространства глобальной идентичности определяет временные пределы глобальной памяти, углубляющейся по мере находок останков все более древних предков человека. На стадии «глобальности» исчезают групповые интересы, питавшие прежние формы памяти. Память-идентичность становится тождественной истории-истине (Морис Хальбвакс). Глобальная этика, включающая весь род людской в число «своих», приводит к революционным изменениям сознания. Она приравнивает войны к таким «табуированным» преступлениям как кровосмешение и каннибализм (Зигмунд Фрейд). Заставляет ужаснуться тому, что усилия лучших умов приближают ядерную и экологическую катастрофы. Этика, основанная на нарративе самопожертвования, утверждает, что самореализация это не право так называемой «элиты», а обязанность каждого. Становится стыдно, что в современном мире, несмотря на неслыханное развитие техники, множество людей зарабатывают на пропитание либо в качестве двигателя ручных орудий, либо в роли нервного придатка к станкам, машинам и компьютерам.
Маркс упорно искал «движущую силу», которая сможет снять отчуждение. Его ставка на промышленных рабочих не оправдалась. Даже гениям не всегда дано заглянуть в будущее. Но сегодня не надо быть гением. Надо просто внимательно взглянуть на окружающий мир. У нарратива самопожертвования появился, как сейчас принято говорить, «носитель». Это волонтерское движение, которое не просто увеличивается количественно (в современной Великобритании им занимается не менее 20% населения страныx), но и давно пересекло национальные границы. Названия таких волонтерских организаций как «Корпус мира» и «Врачи без границ» говорят за себя. Представители этих и других волонтерских организаций, подобно русским «народникам», отправляются учить и лечить униженных и оскорбленных. Отличие состоит в том, что для многих волонтеров нашего времени понятие своего «народа» перешагнуло границы государства, этноса, религии, расы, и охватывает всю Землю. Волонтеры по всему миру это пока еще «вещь в себе». Они действуют в согласии с этикой нарратива самопожертвования, не осознавая до конца своей общей памяти и идентичности. Задача ученых, людей литературы и искусства, журналистов и других творцов и трансляторов смыслов состоит в том, чтобы сформулировать и донести эти память и идентичность до носителей волонтерской этики, превратить их в «вещь из себя и для иного», т.е. в сознательный авангард современного человечества. На смену престижному потреблению эпохи модерна должно прийти престижное жертвование на благо глобального человечества. На этом пути есть огромное число препятствий. Но если ничего не делать, то ничего и не получится.
i Цит. по: Ассманн А. Новое недовольство мемориальной культурой. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 22.
ii Wertsch J.W. Collective Memory // Memory in Mind and Culture. Cambridge University Press, 2009.
iii Burkert W. Creation of the Sacred: Tracks of Biology in Early Religions. Cambridge; Massachusetts, London: Harvard University Press, 1996. P. 58–63.
iv Mann M. The Dark Side of Democracy. Explaining Ethnic Cleansing. Cambridge University Press, 2005. P. 55-110.
v Albrow М. The Global Age: State and Society beyond Modernity. Cambridge: Polity, 1996. P. 28-51.
vi Byhovskaya A. Robots versus workers // OECD Observer. 2016. Q3, № 307. URL: http://oecdobserver.org/news/fullstory.php/aid/5591/Robots_versus_workers.html; Tech Predictions for 2017 and Beyond // Digital and Social Media Leadership Forum. 2017. 3 January. URL: https://dsmlf.info/tech-predictions-2017-beyond/.
vii Norris P, Inglehart R. Cosmopolitan Communications. Cultural Diversity in a Globalized World. Cambridge University Press, 2009. P. 307.
viii «If you have an apple and I have an apple and we exchange these apples then you and I will still each have one apple. But if you have an idea and I have an idea and we exchange these ideas, then each of us will have two ideas». Безосновательно приписывается Бернарду Шоу. См.: URL: http://quoteinvestigator.com/2011/12/13/swap—ideas/
ix Albrow М. The Global Age: State and Society beyond Modernity. Cambridge: Polity, 1996. P. 195.
x Rochester C., Paine A.E., Howlett S., Zimmeck M. Volunteering and Society in the 21st Century. Palgrave Macmillan, 2010. P. 38.