Книга Анатолия Анатольевича Ванеева «Два года в Абези» — не простые мемуары. Это «памятник Карсавину» (по выражению Ванеева), памятник философу и духовному наставнику от ученика, где с благодарностью запечатлены истоки собственных раздумий и просветлений, и где уясненные карсавинские идеи облекаются в формулы мышления новых поколений, утверждаются как вехи для предстоящих путей мысли.
Как открывается нам прошлое? В чем его живой смысл? Если прошлое безнадежно ушло от нас, и его, как думается, просто нет, остается спрашивать о точности нашей памяти, воспроизводящей какие-то фрагменты прошлого, остается еще прилагать к этому субъективные оценки, беспокоясь, чтобы воображение не привнесло лишнего в «фактический материал». Механика памяти и своеволие оценок обычно составляют для нас один вопрос, в пределах одной альтернативы: точны или произвольны такие-то воспоминания. Вне этого вопроса и несравнимо дальше прошлое воскресает в нашей жизни и открывает нам свою глубину. Ни наука, ни поверхностный здравый смысл» не разъяснят нам этого. Это вопрос религиозной мысли, обращенный к тому, что на церковном языке именуется «творить воспоминание». Воспоминания о любимом и навсегда близком человеке превращаются в живое общение с ним. Идеи, оставленные от прошлого, становятся собственными мыслями. Ванеев не сомневался, что любовь к умершему — свидетельство его живого присутствия. Он знал, что идеи прошлых мыслителей по-настоящему открываются только тому, кто сам пришел к ним и открыл их как собственные. И все это — главное в книге: личность Карсавина, оживающая в переживаниях Ванеева, идеи Карсавина, освещенные мыслями Ванеева. Зарисовки иных лиц, их жесты и поступки, события и сюжеты, описанные в книге, — отсветы лица Карсавина и притчи к его идеям. И вместе с тем проявляется лицо автора и его мысли.
* * *
Анатолий Анатольевич Ванеев родился в 1922 году в Нижнем Новгороде.
Дед, Анатолий Александрович Ванеев, известный в нашей революционной истории участник первого марксистского кружка, куда входил В. И. Ульянов, погиб в ссылке в возрасте 27 лет.
Вскоре после рождения Анатолия Ванеева его отец, по профессии инженер, устроился работать в Ленинграде и перевез к себе семью.
Ванеев учился в ленинградской школе, закончил ее с отличием и получил право поступать без экзаменов в высшее учебное заведение. Выбрал химический факультет Ленинградского университета.
В 1940 году со второго курса был призван в армию. В сентябре 1941-го в районе Петергофа был ранен в ногу и отправлен через залив в ленинградский госпиталь.
Ранение перешло в газовую гангрену. Только по счастливой случайности обошлось без ампутации. Раненых эвакуировали из Ленинграда в Горький, куда в феврале увезли и Ванеева.
После выписки в конце 1942-го Ванеев продолжает служить в г.Горький.
Оттуда переведен в Ленинград и демобилизован в 1943 году.
Тогда же он устроился на работу в школу преподавателем физики. Его отец вступил в народное ополчение в самом начале войны и вскоре погиб.
С юности Ванееву хотелось писать прозу. При Союзе писателей было отделение для начинающих авторов, куда Ванеев и пришел. Велись не слишком осторожные разговоры, и притом еще — о самом Союзе писателей. Молодым людям казалось, что союз нуждается в реорганизации. В марте 1945 года Ванеева арестовали вместе с другими. После вынесения приговора Военным трибуналом войск НКВД Ленинградской области в мае (cт. 58, п.10 и 11) Ванеев был отправлен в лагерь в Архангельскую область.
В 1950 году его перевели в Особый лагерь в Коми АССР, в Абезь. Осенью 1954 года Ванеев был освобожден и как ссыльный оставлен в Инте.
После полной реабилитации (в августе 1955) Ванеев возвращается в Ленинград и восстанавливается на прошлом месте работы в школе. Годы лагерного заключения были записаны ему в педагогический стаж. Потом Ванеев работал заведующим кабинетом физики в Институте усовершенствования учителей.
В 1959 году умирает его мать Фелицата Александровна.
В январе 1976 года Ванеев тяжело заболел. Сказалось ранение, развилось неизлечимое заболевание крови. Работу в институте пришлось оставить. Преодолевая болезнь, Ванеев стал отдавать все силы главному делу своей жизни. Работая, чтобы достигнуть ясности понимания, постоянно записывая продуманное, Ванеев время от времени оформляет свои мысли в статьях, очерках, комментариях, пишет «интервью», взятое у себя самого, и даже философскую фантастику, активно участвует в организованной переписке самиздата. В 1983 году дает окончательную редакцию своим воспоминаниям о Л. П. Карсавине. Воспоминания эти, названные «Два года в Абези», стали записываться Ванеевым с 1974-го, еще до болезни. Сначала были записаны заключительные главы о самых последних днях учителя.
Болезнь развивалась неумолимо, конец ее, как и конец жизни, виден был совершенно отчетливо. Собирая последние силы, Ванеев все яснее и убежденнее говорил о самом главном — для себя, для нас — о жизни и смерти, о Боге и нашей судьбе.
В последней встрече, уже перед лицом смерти и в ее пронизывающем свете, его последняя речь текла спокойно и безупречно. Все, о чем думалось и говорилось годами, что отстаивалось в непримиримых спорах, что мучительно изъяснялось, ускользало в неизъяснимое и озаряло, чувствовалось единым и разбрасывалось в порывах мысли, в чем безнадежно расходились порой и неминуемо сходились, все выстроилось вдруг легко, чисто — неповторимо и окончательно. Ясно было — это итог.
Умер А. А. Ванеев 5 ноября 1985 года. Похоронен на Охтинском кладбище Ленинграда.
* * *
В лагере Ванеев стал верующим. Он был воспитан в неверии, в «абсолютном атеизме», как сам говорил. Карсавин увлек Ванеева своей философией и так обратил его к христианской вере. Одно вместе с другим пришло к Ванееву и осталось с ним до конца. Карсавин стал для Ванеева и учителем философии, и духовным наставником.
На некоторый период, после своего обращения, Ванеев, разлученный с Карсавиным, слился с лагерной общинкой православных, сплоченной вокруг священников. Он охотно участвовал в общих молитвах, разговорах, принимал правила и старался перенять манеры привлекшего его сообщества. Но вскоре ему пришлось задуматься. Потребность в религиозной сознательности пробудилась у Ванеева вместе с верой, оказалась столь же настоятельной, сколь и вера.
Церковных «традиционалистов», выдающих свои обычаи за критерии традиции, Карсавин раздражал как свободой своей мысли, так и чуждыми, «светскими» манерами. Ванеев иначе понял учителя, почувствовал в нем веяние живого и творческого духа Церкви. Следуя карсавинским идеям, взяв на себя ответственность самостоятельно мыслить, а потом все решительнее открываясь самым опасным проблемам современности, Ванеев именно в этом нашел свою преданность Церкви, ее духу и авторитету. Опираясь на церковный авторитет, нельзя прикрываться им, прячась от личной ответственности и ответственности мысли. Опасна свободная мысль, выражающая веру, но боязнь мысли и подозрительность по отношению к ней — еще более опасное настроение. Оно подменяет жизненное и умственное выражение веры в человеке изображением веры для себя и других, «стилизацией», «лубочным православием», как говорил Ванеев, ведет к «смирению паче гордости», сектантскому самомнению замкнутых церковных общин.
Ванеев терпеть не мог как развязной пошлости атеистического критиканства в адрес Церкви, так и религиозной сентиментальности, восторженной на свой счет и раздраженной ко всему, что ей противоречит. Вера должна быть сокрытой в глубине человека; она открывается в общей молитве, в богослужении, исполняется в Таинстве, а в обычных отношениях между людьми должна находить строгое выражение в существенной мысли. Отвратительна всякая болтливость на духовные темы.
За редким исключением, Ванеев никогда не говорил о религии с окружающими его людьми, сослуживцами, знакомыми. Все пустые разговоры, если приходилось их терпеть, явно мучили его. Но зато там, где разговор становился сосредоточенным, существенным, Ванеев подхватывал его со всей страстью и мог вести до изнеможения.
Когда в 1972 году «вездесущий», хорошо известный в церковных кругах священник Сергий Желудков «достиг» Ванеева, жившего довольно уединенно, ванеевский дом тотчас стал местом встречи для заинтересованных людей, местом напряженных разговоров на крайние духовные темы людей самых противоположных взглядов: строго церковных, религиозных вольнодумцев, скептиков, атеистов. Но круг дома вскоре был сужен. Эрудиция, поверхностная любознательность, важная ученость — решительно не вызывали интереса. А что касается многочисленных и подвижных представителей декларативного благочестия, возбужденных высокими словами, то иногда им приходилось долго решать вопрос, пострадали ли они за веру или за себя: Ванеев выражался решительно, резко. Вспыльчивость как и страстность мысли, ответственность и беспощадность в суждениях — входили вместе в его характер. Но не только и не столько в характере было дело.
Ванеев настаивал: христианская вера — прежде всего, истина. Она требует мысли — особенно острой перед лицом мира воцарившегося неверия. Атеизму дана власть над умами, пока христианство не ответит на заданные ему вопросы, — прежде всего, не увидит их масштаб и значение.
Надо заметить, не пересказывая Ванеева, что он не только воспроизводит идеи Карсавина, но дает им свое толкование, расставляет определяющие акценты и развивает эти идеи дальше в сторону современных духовных проблем. В работе «Два года в Абези» творческий подход к идеям Карсавина представлен сдержанно, незаметно и в форме разъяснения этих идей для более широкого круга читателей. Но если понимать, что проблема неверия усугубляется, когда относится к простейшей, «лапидарной» и тем законченной, атеистической идеологии, то можно оценить тщательно и скрыто проделанную работу. Тем трудна и коварна проблема неверия, что легко ускользает от внимания религиозных критиков. Слишком легко думать, что неверие сводится к недомыслию, предубежденности или даже неинформированности о вероучении. И недостаточно искать за неверием близкую и легко понятную для веры проблему. Надо вдумываться в захватывающую человека очевидность идеи неверия, вникать в неприступную простоту, которая владеет умами и приговаривает людей быть атеистами поневоле, несомненными атеистами при всех их сомнениях или совсем не думающими о смысле своих убеждений.
Еще об А. А . Ванееве
Анатолий Анатольевич был жестким, твердым, решительным человеком, бывал жестоким, но я знал, что в железных перчатках — нежная рука. Наша встреча состоялась на том, что он мне рассказывал о Карсавине.
Карсавина я знал мало, он меня особенно не интересовал. У него есть вещи, которые от него отталкивают. Но когда Ванеев мне подавал Карсавина, то извлекал то, что нас вместе интересовало. Ванееву я доложил свою идею фикс: надо раскрывать христианский смысл атеизма, и предложил обсудить, не к тому ли ведет Карсавин. И Анатолий Анатольевич, можно сказать, сразу вцепился в эту идею. Ради нее он отставил подробности, выделил то, что выделил сам Карсавин в конце жизни. Он отжал Карсавина, и сам Карсавин себя отжал в последний период своей жизни, когда его слушал Ванеев. Для меня было ясно, что атеизм слепо ощущает отсутствие Бога, которое христиане призваны осознать как именно Его, Божие, принадлежащее самому Богу отсутствие, как Самоотрицание Бога. Через атеизм выясняется, то Богу принадлежит не только Его присутствие, но и Его отсутствие. У Карсавина главная идея — «жизнь через смерть Бога». Прерыв в жизни Бога. «Прерыв» — любимое слово Анатолия Анатольевича. Он по-своему разделял мою идею, что через атеизм христианство осознает свое откровение как самоотрицание Бога, во имя высшего Его самоутверждения в Его творении, и для полноты Его явления человеку. Я говорил о христианском смысле атеизма. Ванеев находил это у Карсавина.
Ванеева особенно увлекала идея новой исторической эпохи, когда христианство переходит
границы религии. Он говорил как русский Бонхёффер. Ванеев объявляет конец эпохи религиозности, которая не знает атеизма, она претерпевает полный обрыв, опыт атеизма входит в нашу веру, он должен быть по-христиански осмыслен. Я сегодня говорю, что наука, научив нас объективно мыслить, изменила характер нашей мысли. У нас появилась необходимость, потребность, обязанность по-новому объективировано осмыслить веру. Это — нелегкая и не сразу решаемая задача. Объективирован у нас не только объект, но и субъект мысли. Благодаря объективации нашего самосознания, мы переживаем себя абсолютной индивидуальностью, по-новому осознающей свою веру и определяющей по-новому свои отношения с Церковью. Этот «протестантизм» де факто признан всеми современными христианами. Мы вошли в эпоху вероотрицания, во имя индивидуального осознания смысла нашей веры.
Мы призваны индивидуально осознать свою веру, через переживание разрыва с нею. Задержка на этом моменте, когда со стороны нашей веры не осознается его христианский смысл, порождает идеологию атеизма, за которую отвечает, собственно, консервативное христианское богословие.
Когда мы беседовали с Ванеевым, я больше говорил о нашей вере, тогда как он, вслед Карсавину, больше говорил прямо о Боге. Этим различались пути нашей мысли. Ванеев видел проблему решенной, говорил о ней в исторических масштабах. В своих художественных очерках он изображал картину будущего, когда религиозная форма христианства ушла в прошлое, в музей, когда уже наступил период пост-атеистического христианства. По мнению Ванеева, христианство доатеистическое сегодня не может не превратиться в музей, превращается в раскрашенное воображением ретро. Можно любить старые лампы, — говорил Ванеев, — ставить их на своем столе, собирать старые скульптуры, но надо помнить, что это — наш любимый музейный экспонат.
Я осторожнее оценивал церковную традицию, считая, что ее надо уточнять, дополняя, «реинтерпретируя», как говорят католики, не просто ее критиковать. Но Ванеев был прав в том, что видел опасную деградацию традиции, не желающей необходимой модернизации и сознательности. Современную церковь, особенно в России, подстерегает роковой соблазн стилизации веры.
Ванеев даже про отца Павла Адельгейма говорил, что, хотя он замечательный человек и священник, но его религиозные взгляды пребывают в форме ретро. Я соглашался с этим только частично. А разве аскеза, молитвы, богослужение в церкви, самоотверженная жизнь по вере — ретро? Верно, что деградирует активная проповедь, если не видит проблем современного человека, но остается та традиционная основа церковной жизни, которую надо беречь.
При этом еще раз надо подчеркнуть и ту сторону, на которую указывал Ванеев. Ничего не сберечь, если наша проповедь и вера потеряют смысл. А это случится, если мы не научимся по-новому объективно видеть нашу веру, чтобы по-новому для своего индивидуализированного сознания выяснить ее смысл. И это сделать столь же важно, сколь и не просто.
Чтобы объективно видеть веру, надо видеть ее со стороны, а это и значит видеть веру глазами неверующего, как положил в основу своей атеистической философии Фейербах. Эту мысль Анатолий Анатольевич разделял со мной. Чтобы видеть со стороны, надо разорвать свою связь с прямым видением. Это значит, что объективное осознание веры разрывает с верой. Атеизм, глядя со стороны на веру, неизбежно переживая разрыв с верой, не осознает религиозное назначение и смысл своего переживания.
На примере Л. Фейербаха ясно видно, что, утверждая свои основания, атеизм полагает в основу то, что хочет доказать. Он хочет видеть веру со стороны и для этого разрывает с верой. Поскольку он не осознает, что этот разрыв является путем к новому объективированному выяснению смысла веры, он останавливается на этом разрыве и… «успешно» доказывает то, что заранее предполагал. В основе атеизма фундаментальная логическая ошибка «предвосхищения основания, принципа», petitio principii. Такова основная предпосылка исторически решающей работы Л. Фейербаха «Сущность христианства». Когда наукообразно-объективный взгляд на веру отрывается от нее, но смысл этого разрыва не выясняет, уже этим предопределяется атеистический вывод, отрицание собственной сущности христианства и подмена ее атеистической антропологией.
Если бы сегодня я заговорил с Ванеевым и рассказал ему о своем видении проблемы уяснения смысла догматики современным человеком, то он, как мне представляется, стал бы от меня защищать церковную догматическую традицию.
Но в прошлом я напоминал нам, что надо уважать религиозную традицию, видеть ее значение, — она не театральная бутафория.
Остро мы спорили о традиционном понимании зла. Я считал, что учение Карсавина о зле как пути к добру и о заложенном в нас для этого пути несовершенстве, требует многих и многих разъяснений. Оно легко предстает как мистицизм, спекулирующий на учении о зле как ничто и невольно переходящий в натуралистический эволюционизм. Зло есть зло и грех личного ее носителя. Анатолий Анатольевич готов был высмеивать учение о дьяволе, а я был убежден, что оно серьезно.
Владимир Шаронов. «Приблизиться к тайне самой Тайны…»
Примечание публикатора:
Биографическая справка Анатолия Анатольевича Ванеева (1922-1985 г.г.), подготовленная по моей просьбе Львом Анатольевичем Ванеевым:
После окончания школы в 1939г поступил на Химический фаультет ЛГУ.
В начале 1940 г. женился на Вере Владимировне Воробьевой.
В сентябре 1940 г. был взят в армию.
По июнь 1941г служил в 22-м укреп. районе
С июня по сентябрь 1941 г. был командиром пулеметного отделения.
В сентябре, проходя службу под Петергофом, был ранен в ногу и отправлен на излечение в Эвакогоспиталь №3158, где находился до июля 1942г.
Затем служил в Горьком в 46-м отдельном батальоне связи писарем. Затем был переведен в Ленинград.
В 1943 г. был демобилизован. Устроился на работу в школе №33.
Посещал студию молодого писателя при Союзе Писателей. В связи с разговорами в этой студии его арестовали в марте 1945 г.. В мае 45 г. его приговорили по статье 58-10 и 58-11 к 10 годам заключения и 5 годам поражения в правах.
Сперва был отправлен в лагерь в Архангельской области. В 1948г был переведен в лагерь в г.Молотовск (ныне Северодвинск).
В 1950 г., когда были образованы Особлаги, был переведен в Абезь.
После операции раненой ноги был переведен в Инту и работал на шахте.
В конце 1954г был освобожден и жил на поселении в Инте.
В 1955 г. дело было пересмотрено, приговор был отменен, так что он был полностью реабилитирован и восстановлен на прежней работе.
Благодарю за неоценимую дружескую и бескорыстную помощь в предоставлении фотографий Льва Ванеева (Сан-Франциско), Александра Садчикова (Санкт-Петербург), Бориса Сыромятникова (г.Санкт-Петербург).
Владимир Шаронов