Железнодорожная станция в Эйдкунене, сегодня пос. Чернышевское Нестеровского района Калининградской области.

Среди всех восточнопрусских городов Эйдткунен сыграл исключительную роль в сознании русских путешественников. Со времени постройки железной дороги (1860 г.) путь за пределы России для многих лежал через Кёнигсберг, и Эйдткунен оказывался первой остановкой на этом пути — первая встреча с Европой для многих проходила именно здесь. Неудивительно, что почти каждый из путешественников упоминал этот небольшой городок и, в частности, станцию. В апреле 1862 г. драматург А. Н. Островский записал в дневнике: «Пруссия. Эйдкунен. Порядок и солидность. Вещи выдали скоро и учтиво. Спросили только, нет ли чаю, табаку, икры, но не осматривали. Зала в дебаркадере роскошна в высшей степени». Деловитость Островского контрастирует с философским настроением Ф. М. Достоевского, который в «Зимних заметках о летних впечатлениях» описывает свое первое заграничное путешествие и заодно впечатления от поведения русских в Европе: «Подъезжая к Эйдткунену, я помню, особенно раздумался я про всё наше отечественное, которое покидал для Европы. (…) Как только все мы переваливаем за Эйдткунен, тотчас же становимся разительно похожи на тех маленьких несчастных собачек, которые бегают, потерявши своего хозяина». Совсем другое впечатление Эйдткунен тех же лет произвел на писателя и мемуариста П. Д. Боборыкина: «в конце сентября 1865 года, очутившись в Эйдкунене, в зале немецкого вокзала, я свободно вздохнул, хотя и тогда прекрасно знал, что моя трудовая доля, полная мытарств, будет продолжаться очень долго, если не всю жизнь» (книга воспоминаний «За полвека»).

Неоднократно город встречается на страницах произведений М. Е. Салтыкова-Щедрина и Н. С. Лескова (1860–1870-е гг.); дорога от Эйдткунена до Петербурга упоминается в «Идиоте» Ф. М. Достоевского. Герой рассказа А. П. Чехова «Стража под стражей» (1885) путешествовал с женой на поезде и, встретив на одной из станций приятеля, решил поехать с ним за границу («В Эйдкунене, идя за горячей водой, он глядел веселее»). В обратную сторону — из Европы в Россию — ехала в августе 1876 г. писательница и художница М. К. Башкирцева. Она глядела на Эйдткунен, где ей пришлось остановиться на ночь, не так весело, как чеховский герой. В дневнике она отмечает: «Еще сутки в Эйдкунене — как вам это нравится? Серое небо, холодный ветер, несколько бедных евреев на улице, стук телеги от времени до времени и всевозможные невыносимые беспокойства!» Герой рассказа К. М. Станюковича «Истинно русский человек» (1890) вспоминает, как давал в Эйдткунене взятку немецкому таможеннику (в Париже аналогичный номер не прошел). Эйдткуненскому таможеннику русские нравы были знакомы значительно лучше, чем его французским коллегам.

Новое столетие привело на эйдткуненские перроны новых знаменитых гостей из России. Лирический герой романа Владимира Набокова «Память, говори» («Memory, speak») (1948) в начале века путешествовал из Петербурга в Париж, и на границе Вержболово-Эйдткунен обнаружил, что «бокастую, развалистую русскую колею (шестьдесят с половиною дюймов) заменял европейский стандарт (пятьдесят семь с половиною дюймов), а березовые дрова — уголь». Эйдткунен был едва ли не самым известным восточнопрусским городом: например, Б. В. Савинков, рассказывая в «Воспоминаниях террориста» (1917–1918) о том, как его едва не арестовали в Инстербурге, вынужден пояснить читателям, что это место — станция в сотне верст от всем известного Эйдткунена.

В 1910 г. через Эйдткунен возвращался из Европы совсем молодой О. Э. Мандельштам. По воспоминаниям Георгия Иванова, он прибыл в Петербург в расстройстве: «В потерянном в Эйдкунене чемодане, кроме зубной щетки и Бергсона, была еще растрепанная тетрадка со стихами. Впрочем, существенна была только потеря зубной щетки — и свои стихи, и Бергсона он помнил наизусть…» В утраченной тетрадке, которую, возможно, нашли потом какие-то местные жители, рукой поэта были записаны ставшие затем знаменитыми строки: «Дано мне тело. Что мне делать с ним, / Таким единым и таким моим? / За радость тихую дышать и жить, / Кого, скажите, мне благодарить?»

Воздух свободы, который многие русские интеллигенты предпочитали вдыхать за рубежами своей страны, привлекал путешественников и в новом столетии. А. И. Куприн в рассказе «Честь имени» (1924) вспоминает об антиправительственных настроениях предреволюционных лет: «Главным питательным источником в этом смысле были для нас те “запрещенные” книжки, на которые мы с такой жадностью накидывались, едва перевалив из Вержболово в Эйдкунен». В другом рассказе («Шестое чувство», 1934) лирический герой беседует с матросом, лишенным чувства родины. «Пересекая пограничную черту, — разглагольствует матрос, — все равно в Эйдкунене, Вержболове или Границе, никаких теплых слез на глазах я не чувствовал. Но вам я не могут не верить и без всякой шутки прошу вас: объясните мне, что такое Родина?

— Родина? Она вот что… — сказал я и на минуту задумался. — Родина — это первая испытанная ласка, первая сознательная мысль, осенившая голову, это запах воздуха деревьев, цветов и полей, первые игры, песни и танцы. Родина — это прелесть и тайна родного языка (…) Чувство родины — оно необъяснимое. Оно — шестое чувство».

Но это чувство приобретет особую актуальность, когда русские писатели окажутся на чужбине без права возвращения. А пока, в последние годы царской России, они предпочитают путешествовать в веселом расположении духа. Н. А. Тэффи в юмористическом рассказе «Путешествие» (1910) инструктирует желающих путешествовать: «Прежде всего, куда бы вы ни ехали, хоть в Тибет, границу непременно переезжайте в Эйдкунене, иначе никогда не почувствуете себя на границе. Это уже дознано и признано. (…) Самый важный момент ваших пограничных переживаний, это — предъявление немецкого билета немецкому сторожу на платформе Эйдкунена. Поднимите глаза и взгляните на него. У него нос цвета голубиного крыла, с пурпурными разводами и мелким синим крапом. Тут вы сразу поймете, что все для вас кончено, что родина от вас отрезана и что вы одиноки и на чужбине. Лезьте скорее в вагон и пишите открытки».

Русская революция мало что изменила в восприятии Эйдткунена, разве что ощутимее запахло дымом отечества. У писателя Б. А. Пильняка в повести «Третья столица» (1923) восточнопрусский городок уже предвещает русскую погоду: «В Эйдкунене, на германской границе, надо было пройти через таможню. Были солнечные полдни, — и около Эйдкунена, когда поезд медлил, прощаясь с Восточной Пруссией, в канаве у шпал, после уже нескольких месяцев весны в Париже, здесь впервые перед Россией появился снег. Под стеклянным навесом у вокзала, на пустынном дебаркадере, было холодновато и откуда-то — из полей — веял пахнущий землею, набухший русски-мартовский ветерок». Таможенный осмотр, который проходят герои повести, путешествующие из Парижа в Ригу, оказался не очень строгим. Веселье, с которым пересекали границу герои Чехова, осталось далеко позади — у новых героев литературы Эйдткунен вызывал сонливость. Так, по крайней мере, случилось с В. В. Маяковским, который, описывая посещение Московского отдела народного образования (Моно) в стихотворении «Товарищи! Разрешите мне поделиться впечатлениями о Париже и о Моне» (1923), сообщил: «Стою. Позевываю зевотой сладкой. Совсем как в Эйдкунене в ожидании пересадки».

Через два десятилетия с малым Эйдткунен исчез с географической карты, однако навсегда остался на карте литературной: как точка соприкосновения двух миров, как область, где соседствуют «всевозможные невыносимые беспокойства» и сладость приобщения к запретным плодам, как место, где, возможно, не сгорела рукопись великого русского поэта.

Опубликовано: Малые города Калининградской области: Энцикл. справочник / Гос. архив Калинингр. обл. Калининград, 2011.

Электронная версия: http://gako2006.narod.ru/M_goroda/chernyshevskoe.htm