Илл.: Вид на тундру из 4-го отдельного лагерного пункта в Абези.
Рисунок неустановленного соузника А. А. Ванеева. 1951 г.
Предисловие к письмам Анатолия Ванеева к Льву Карсавину
В истории русской религиозной философии отношения Льва Платоновича Карсавина (1882-1952) и Анатолия Анатольевича Ванеева (1922-1985)[1] во многом представляют собой пример уникальный не только по сочетанию многих внешних обстоятельств. Среди прочего они показывают, как в человеке, обстоятельно обработанном сугубо материалистической, антирелигиозной системой образования и воспитания[2], способна отозваться действительно содержательная мысль и духовная собранность собеседника. Начавшись с почти случайного интереса Ванеева к разговору между двумя заключенным в тюремном лазарете об историчности Христа[3], это знакомство перешло в глубоко доверительные отношения между двумя людьми, разделенными, казалось бы, непреодолимой возрастной, интеллектуальной и культурной дистанцией.
Впрочем, если наличие «радикально материалистических» взглядов у Анатолия Ванеева[4] несомненно, то указание «случайность» ванеевского интереса ко всякой научной теме весьма условно. Сохранившиеся письма, отправленные Анатолием Ванеевым своей матери Фелицате Александровне (1898-1955) за без малого 10 лет заключения и ссылки, содержат множественные сообщения о прочитанных книгах из самых разнообразных сфер философии, науки и искусства. Причем, это книги преимущественно первого ряда, идет ли речь о математической теории, астрономии, физике, химии, логике, учебникам по различным языкам[5], наследию мировой художественной мысли, теории музыки и т.д. Как уверенно можно предположить, зачастую они были рекомендованы хорошо образованными товарищами по заключению.
Несмотря на то, что еще при общении с Карсавиным в Абези Ванеев уже воспринимался как его ученик и человек, лучше других понимавший сложные религиозно-философские идеи и разъяснения мыслителя[6], сам Анатолий Анатольевич признавался, что «при жизни старика вовсе не был столь, уж, под его влиянием»[7]. Об этом же можно судить и на основании самой книги «Два года в Абези», в которой много место уделено другим известным обитателям лагеря – искусствоведам Н.Н. Пунину (1888 — 1953) и Ю. К. Герасимову (1923 – 2003), поэту С. З. Галкину (1897 – 1960), экс-ректору Руссикума SJ В. М. Яворке (1882 – 1966), академику М. А. Коростовцеву (1900 – 1980), и др. В публикуемых «Письмах Учителю»[8], в своем мысленном обращении Анатолий Анатольевич также признается: «Пока ты был жив, уши мои внимали твоим словам, разум же не достигал вместить прекрасный их смысл».
Эти письма представляют собой второй опыт философского творчества самого Ванеева[9], не только признающегося своему «отцу по духу и брату» в искренней любви и безмерном почитании, но они же есть попытка кратко и самостоятельно осмыслить услышанное в беседах. Знакомый с трудами Карсавина читатель без особого труда опознает в публикуемых текстах стилистическую перекличку с основными понятиями его философии – совершенстве-несовершенстве, жизни-чрез-смерть, умопремене, моменте, причаствовании, двуединстве, Триединстве, всеединстве и т.д.
Впрочем, совпадая с идеями Карсавина стилистически, автор писем в своих некоторых умозаключениях утверждает и нечто отличное. Но эти расхождения не должны смущать, т.к. во время написания текстов Ванеев находился еще в лагере и не имел возможности сверять услышанное с ранее изданными трудами. Он располагал только нескольким (поначалу даже не всеми) спасенными им самим лагерными рукописями, прежде всего, «Венком сонетов», «Терцинами», Комментариями к этим стихам[10]. При всех частных несовпадениях письма представляют собой убедительное подтверждение слов самого Карсавина, сказанных в Ванееве, как о человеке «раненном истиной»[11].
После смерти своего учителя Анатолий Ванеев постоянно возвращался к идеям Карсавина, причем, как можно понять из его сообщений матери, размышления над ними не отпускали Анатолия Анатольевича не только днем, но и по ночам[12]. Это погружение, свою сосредоточенность позже он определит, как выработку собственной философской «идеологии», под которой он понимал «слова, которые способны своим смыслом переключить нас в тот регистр, где истина является в прямой несомненности»[13]. В начале 1970-х гг., Ванеев, по-прежнему опираясь на идеи Карсавина, заявил о своих собственных темах – задаче выяснения положительного смысла атеизма[14] и об особенностях новой религиозности[15], скрыто впитавшей атеизм.
Не имея возможности в коротком предисловии подробно погружаться в анализ понимания А.А. Ванеевым карсавинской философии, самым кратким образом коснемся, того, что на наш взгляд представляет собой один из самых специфических аспектов – места и роли догматики в работах учителя и ученика.
Идею об эвристическом значении догмы Анатолий Ванеев считал наиболее характерной и ценной в философии Льва Карсавина[16]. Изяществом своей простоты она способна очаровать современного философа культуры, пообещав открыть перспективы новых трактовок. Но она же способна отвести внимание от той тонкой грани, что разделяет непосредственную веру в Единого Бога и результат ее философского осмысления, представленный догматикой. Ванеева это приведет к вопросу о соотношении традиционной религиозности и религиозности, усвоившей атеизм. Подходы, приближение к проблеме того, что же следует брать за точку отсчета для понимания «традиционной веры» – веру первых христиан, не знавших догматики, или религиозность до времен «консервации традиции», когда догматика превратилась «неподвижную доктрину»[17], можно расслышать в большинстве зрелых работ Анатолия Ванеева двух последних десятилетий его жизни. Но ясно сформулировать и приступить к ее решению смог уже после смерти Анатолия Анатольевича его главный друг и собеседник религиозный философ Констант ин Константинович Иванов. Он же пришел к убеждению о необходимости развития догматики и прояснению ее места, значения и смысла[18].
Конечно, и сам Л. П. Карсавин не проходил совсем мимо темы фундаментального основания религиозности – непосредственной веры, не нуждающейся в догматике. Но все же его куда больше увлекало то, как разворачивается п у т ь его личной мысли, как ткется п а н о р а м а его собственной философской рефлексии и как он проявляет к а р т и н у самопознания личностью своей веры. Совсем не случайно при таком опознании, происходящем задним число, «косвенно»[19], важнее прочего. «гармонического или симфоническое единство множества» рассматривалось уже в качестве «момента»[20].
В своем стремлении соединить идею всеединства с догматикой Лев Карсавин стремится подтвердить личные интуиции авторитетом Отцов и Учителей Церкви, мистиков, теологов и философов, феноменальная память и богатейшая эрудиция одного из лучших медиевистов это вполне ему обеспечивали. Но при всей тяге к древней традиции вкупе с провозглашенным им девизом: «Zurück zur christlichen Dogmatik»[21], Карсавин остается мыслителем Нового времени. Почтительно склоняя голову перед авторитетом церковного вероучения, он всю жизнь сосредотачивался на самом главном лично для себя — изъяснении своих глубоко интимных отношений с Богом. В итоговом цикле стихов, призванных емко выразить самые главные идеи карсавинской философии, зазвучали и вовсе радикальные заявления: «Бог как я» и «Я как Бог»[22].
Лев Карсавин отдавал полный отчет в противоречиях своих взглядов. В одном из своих писем к SJ Г. А. Веттеру он писал, что хорошо понимает «неточности и неясность многих своих формулировок»[23], «их односторонность (неизбежную во всякой индивидуальной конструкции)»[24]. По самоопределению Карсавина он не считал себя «вполне свободным от традиции»[25] и прямо признался молодому католическому теологу: «Знаю, что мои слова звучат богохульственно и, по видимости, посягают на основные догмы христианства. <…> Из бессознательной боязни слишком резких, по-видимому, слишком противоречащих догме, выражений я выражался слишком соглашательски»[26].
Как видно, Карсавин оставался честным и духовно трезвым в оценке своих непростых отношений с догматикой и традицией, в осознании дистанции, разделяющей его и их. Но личная честность не отменяет многих проблем его философии, мимо которых легко можно пройти, увлекшись анализом хитросплетений его наукообразных умозаключений. С какого бы конца не распутывать их затейливую паутину, нельзя забывать, что и для Карсавина, и для его последователя главное сосредотачивалось в личности Христа. Имея дело со сложностью карсавинской философии, Ванеев не забывал о призыве апостола не уклоняться от «простоты во Христе» (2Кор. 11:3), стремился емко и сжато извлекать из работ своего учителя самое главное. Это не означало отмену теоретической мысли, но лишь твердо и ясно указывают на то главное, мимо чего нельзя пройти, погружаясь в работы Л. П. Карсавина: теоретическая религиозная мысль, в т.ч. и догматика призваны ДОПОЛНЯТЬ нашу веру, , наконец, открывать нам видение христианства взглядом со стороны[27], тем самым проясняя первичное, живое переживание Живого Бога и чудо дарованной Им любви.
Для Льва Карсавина это чудо религиозного миропонимания открылось через любовь к земной женщине, и в ней же была рождена его метафизика, всю жизнь восполнявшая себя «в живой и конкретной любви – чистой, ясной, прекрасной и, вместе с тем, — мучительной, не осуществившейся, но неизменной до порога старости»[28]. Для Анатолия Ванеева философские размышления стали погружение мысли в благодарную память о своем Учителе. Такую память о любимом человеке он считал неопровержимым свидетельством его живого присутствия. Результатом этого духовного труда стали статьи и письма, в которых религиозно-философские идеи Карсавина очищены от всего второстепенного и выявлены в самом главном и ценном. Своей книгой «Два года в Абези», «Очерком жизни и идей Л.П. Карсавина» Ванеев хотел донести до нас, что философия его учителя – не очередной объект досужего интереса в пафосном музее русской религиозной философии Карсавина, а что она приводит нас на очную ставку с нашими же вопросами и личной вере и ставит перед нами главную задачу современности – необходимость осмысления христианского смысла атеизма.
[1] А. А. Ванеев, автор книги «Два года в Абези», представляющей собой философский портрет Л. П. Карсавина в обстоятельствах тюремного лагеря для осужденных, в т.ч. по политической 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. (В редакции 1926 г. и более поздних редакциях). Был арестован 19.03.1945 г., освобожден 20.10.1954. Находился в ссылке в г. Инта по 29.12.1955 г. Реабилитирован 5.08.1955 г.
[2] Анатолий Ванеев к тому же формировался в атмосфере семейного почитания памяти о его родном деде: фигура легендарной для истории большевизма Анатолий Александрович Ванеев (1872-1899) был соратником В. И. Ленина по Петербургскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса».
[3] Ванеев А.А. Два года в Абези. Bruxelles, Жизнь с Богом; Paris, La presse libre, 1990. С. 19.
[4] См., например письмо А. А. Ванеева к матери от 21.04.1946 г. – Личный архив А.А. Ванеева. Здесь и далее материалы личного архива А. А. Ванеева отмечены аббревиатурой, взятой в квадратные скобки – [ЛАВ].
[5] В лагере А. А. Ванеев совершенствовал немецкий, освоил латынь, древнерусский, изучал иврит, французский язык и др.
[6] Ванеев А.А. Два года в Абези. С. С. 59, 67 и др.
[7] Письмо А. А. Ванеева к матери от 18.09.1954 г. – [ЛАВ].
[8] Написаны в Абези в период с конца июля 1952 (после смерти Карсавина) по 20 октября 1954 г. (начало ссылки, прибытие в Инту). – Письмо А. А. Ванеев матери от 21.10.1954 г. – [ЛАВ].
[9] Первым подобным текстом стала эпитафия, зашитая в качестве опознавательного и, одновременно, символического знака в тело Льва Карсавина. В ней также используется обращение «Учитель» См.: Ванеев А. А. «Два года в Абези». С. 184.
[10] А. А. Ванеев был не единственным, кому Л. П. Карсавин передал части своих рукописных работ. В их спасении участвовали и другие заключенные – Владас Шимкунас, ленинградский врач-гомеопат М. И. Бубнов и др. Только очень постепенно, на протяжении и большого периода Ванееву удалось собрать относительно полную библиотеку работ Карсавина и во всем полноте погрузиться в них.
[11] Ванеев А. А. «Два года в Абези». С. 51.
[12] В письме А. А. Ванеева к матери от 11.06.1954 г.. он пишет, что, если мысли имеют «центр тяжести сознание и во сне ту же работу, а образы и сновидения продолжают и по-новому раскрывают «дневную» мысль». – [ЛАВ].
[13] Ванеев А. А. Интервью, которое автор книги «Два года в Абези» дал корреспонденту журнала «Крисчен Уорлд Монитор». // Ванеев А.А. Два года в Абези. Bruxelles, Жизнь с Богом; Paris, La presse libre, 1990. С. 191.
[14] Важно отметить, что главной темой книги «Два года а Абези» сам ее автор считал «выяснение отношений» между религией и атеизмом. См.: Ванеев А. А. Интервью… С.190-194.
[15] См.: Ванеев А. А. Под углом умопремены. // Символ. Журнал христианской культуры при Славянской библиотеке в Париже. №32, Париж. 1994. С. 249-253.
[16] Карсавин Л. П. О личности. // Религиозно-философские сочинения. Т. 1. Памятники религиозно-философской мысли. М., Ренессанс, 1992. С. 62; С.66; Ванеев А. А. Очерк жизни и идей Л. П.Карсавина. // Ванеев А.А. Два года в Абези. С.С. 347-349.
[17] Ванеев А. А. Очерк жизни и идей Л. П. Карсавина. С. 347-348.
[18] Упоминаем об этом как о возможной перспективной проекции размышлений А. А. Ванеева, не прервись они его ранним уходом из жизни. Диалоги и переписка с К. К. Ивановым свидетельствуют о поразительной близости их философской позиции и взглядов.
[19] Карсавин Л. П. О личности. С.35.
[20] Там же.
[21] «Назад к христианской догматике» (нем.). См.: Карсавин Л. П. ПЕРI APXΩN. (Ideen zur christlichen Metaphysik). Humanitarinių mokslų fakulteto Raštai. V t I sąs. Memel, 1928. S.4
[22] Карсавин Л. П. «Венок сонетов» и «Терцины». Наиболее полная редакция. // Христианское чтение. Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви. 2021, №3. С.132-151
[23] Цит. по: [Гаврюшин 1994, с. 104-169.]
[24] Там же. С. 148
[25] Там же. С. 147.
[26] Там же, С. 153.
[27] Формулировки К. К. Иванова в его письмах к А. А. Ванееву и автору настоящей статьи.
[28] Ванеев А. А. Очерк жизни и идей Л. П. Карсавина. С. 345.
ПИСЬМА УЧИТЕЛЮ И ПОЛНЫЙ ТЕКСТ ПУБЛИКАЦИИ В «ВЕСТНИКЕ РГГУ. СЕРИЯ: ФИЛОСОФИЯ. СОЦИОЛОГИЯ. ИСКУССТВО»
№4 2022 г.
СКАЧАТЬ ЗДЕСЬ: В. И. Шаронов «Погружая мысль в благодарную память».