В конце 1983 — начале 1984 г. в самиздате начал распространяться текст под названием «Два года в Абези» об обстоятельствах последних лет жизни Л.П. Карсавина и близком общении с ним автора. Изложение велось от имени некоего Анатолия Ванеева, что вызывало невольные ассоциации с партийно-канонизированным однофамильцем. Вряд ли кто-то мог предположить наличие родственной связи между убежденным марксистским атеистом и тем, кто в тексте сам называет себя учеником русского религиозного мыслителя.

В 1988 г. Владимир Аллой^[1] впервые опубликовал в Париже сокращенную версию этого произведения, взятого непосредственно из самиздата [1]. Обилие в тексте описаний внешних обстоятельств жизни заключенных приполярного лагеря заслонило от издателя философский характер текста, и в краткой справке книга была обозначена как воспоминания. Из этой же публикации читатели узнали, что автор — Анатолий Анатольевич Ванеев (1922–1985) приходится родным внуком революционеру Ванееву, был участником Великой отечественной войны, затем осужден за написание стихов, а после освобождения работал учителем физики и «занимал видное место в среде ленинградской православной интеллигенции» [1, 54].

В 1990 г. журнал «Наше наследие» также опубликовал книгу А.А. Ванеева [2; 3], на этот раз в редакции, полностью выверенной по исходному тексту автора его вдовой Еленой Ивановной Ванеевой.

Публикацию предваряло предисловие о жизни и творчестве А.А. Ванеева, написанное его главным собеседником по многолетним теоретическим диалогам — ленинградским религиозным философом Константином Ивановым [4]. Из предисловия читатели журнала узнали не только дополнительные подробности о биографии Анатолия Ванеева, но, что значительно существеннее, в ней впервые было указано на ошибочность восприятия текста как мемуаров, который в действительности представляет собой оригинальное творческое изложение идей Льва Карсавина [4, 61]. К.К. Иванов обозначил и круг тем, над которыми он и его старший друг совместно размышляли: «Ванеев объявляет конец эпохи религиозности, которая не знает атеизма, она претерпевает полный обрыв, опыт атеизма входит в нашу веру, он должен быть по-христиански осмыслен. <…> Легко думать, что неверие сводится к недомыслию, предубежденности или даже неинформированности о вероучении. <…> Надо вдумываться в захватывающую человека очевидность идеи неверия, вникать в неприступную простоту, которая владеет умами и приговаривает людей быть атеистами поневоле, несомненными атеистами при всех их сомнениях или совсем не думающими о смысле своих убеждений» [там же].

В том же году два издательства — «Жизнь с Богом» и «La press Libre» «в память о Л.П. Карсавине» совместно издали сборник, озаглавив его так же, как и вошедшее в него произведение Анатолия Ванеева, — «Два года в Абези» [5]. Вместе с эти текстом [6] в издание вошли произведения Карсавина, созданные им в период следствия и заключения. В качестве приложения к указанным текстам были опубликованы: «Очерк жизни и идей Л.В. Карсавина» [7], написанный А.А. Ванеевым и его же четыре статьи, выполненные в оригинальной форме внутреннего диалога («интервью, данные самому себе»), призванные раскрыть замысел и теоретические задачи книги «Два года в Абези» [8]; текст эпитафии, произнесенной на похоронах Анатолия Ванеева Константином Ивановым [9].

Одно из опубликованных интервью Ванеева содержало категорическое указание, что написанную им книгу неправильно считать воспоминаниями. Автор определил ее жанр как множественный идеологический диалог, имеющий задачу «идеологически проявить каждого» персонажа книги [8, 190]. Далее Ванеев пояснил, что понятие «идеология» он использует в особой, платонически ориентированной коннотации, как слова, способные «своим смыслом переключить нас в тот регистр, где истина является в прямой несомненности» [там же, 191]. Вектором «идеологии», определившим творческое создание книги, Ванеев обозначил задачу выяснения отношений между христианством и атеизмом, раскрытия положительного христианского смысла атеизма как той «предельной точки, где окончательное Богоутверждение открывается человеку через Богоотрицание» [там же, 192].

В 1994 г. Анатолия Ванеева именно как религиозного автора, притом заслуживающего особого внимания, открыл для своей небольшой аудитории русскоязычный журнал «Символ», основанный Славянской библиотекой в Париже в целях межконфессионального диалога Востока и Запада. В № 32 этого журнала были опубликованы две работы – «Вторая новизна» [10] и «Под углом умопремены» [11]. Сопутствовавшее статьям послесловие, написанное Е.И. Ванеевой, содержало некоторые новые подробности о судьбе А.А. Ванеева и о датах создания этих работ [12].

В подборке внутренне связанных коротких текстов под общим заглавием «Вторая новизна» Анатолий Ванеев в характерной для него сжатой форме изложил центральные положения своих личных религиозно-философских взглядов. Отталкиваясь от понимания «второй» новизны как завершенного «прерыва», то есть получившей полноту своего смыслового содержания по отношению к «первой» новизне, только творящейся, а значит, незавершенной, автор заявил о долженствовании законченного бытия в действительности воскресения. Действительность же воскресения, по Ванееву, обеспечивается ее совершенностью в своей полноте всеединого целого [10, 212]. Уже это давало основание предположить в авторе статей того, кто самостоятельно продолжает разрабатывать главную линию русской религиозной философии.

Компетентному читателю этих небольших ванеевских работ была видна прямая перекличка с идеями Л.П. Карсавина при том, что они заметно отличались по характеру своего изложения от манеры Льва Платоновича наукообразно и методично вести читателя путями своей философской рефлексии. Далеко не у всякого хватит терпения сосредоточенно удерживать смысловую нить, а вот подозрения в схоластике, напротив, рождаются сравнительно легко. Ванеев же совершенно свободен от сложности канители рациональных спекуляций, он как бы «переплавляет» ее золотые и серебряные нити в основные идейные стержни, «отжимает» пространные тексты своего учителя до такой степени, чтобы ясно и просто их выразить, чтобы  проявить их первичный, то есть собственно религиозный смысл. Причем при такой радикальной переработке Ванееву удивительным образом удается обеспечить тождественность и полноту передачи основных идей Карсавина^[2] — продолжения через прерыв, жизни-чрез-смерть, неустранимой связи Творца и Творения, неполноты эмпирической жизни и ее связи с абсолютным бытием и т.д. При этом самостоятельный мыслитель выражает себя в Ванееве тем, что идеи Карсавина обеспечивают обоснованность его собственной темы — отношений христианства и атеизма. По Ванееву, религиозность выходит в атеизме к своему пределу и терпит прерыв и, следовательно, осознание религиозного смысла атеизма возможно лишь на пути усмотрений в новой религиозности ее непрерывности через прерыв [10, 231].

В 2005 г. все тот же «Символ» опубликовал еще одну работу Анатолия Ванеева — «Пьесу для чтения “Сновидения литературоведа, или АНТИФАУСТ”» [13], написанную в 1979 г. В ней раскрылась способность автора остро чувствовать смену эпох, близость наступления новых времен. Несмотря на жанр, тяготеющий к литературе, главная тема, предложенная в пьесе непосредственно от имени Автора, осталась неизменной и была заявлена максимально ясно: «Гете по ту, а мы по эту сторону относительного атеизма. Он всем идеологическим напором развернут в атеизм, а нам пора сделать шаг дальше атеизма» [там же, 227]. При всей существенности идей Анатолия Ванеева, при всей их теоретической новизне задача о выяснении положительного христианского смысла атеизма осталась без каких-либо откликов, работы ученика повторили судьбу трудов его учителя, вынужденного признать на этапе приближения к 60-летнему юбилею, что все его философское творчество было и остается «гласом вопиющего в пустыне» [14,159].

Причины неоцененности Ванеева в качестве самостоятельного мыслителя в конце 1980-х — начале 1990-х гг. и далее множественны. В значительной мере это стало следствием царившей тогда — на этапе первого массового интереса к русской религиозной мысли — общей поверхностной говорливости и поспешности в оценках. Как известно, эта волна интереса не только почти так же быстро сошла на нет, но к сегодняшнему дню не избежала эпатажных заявлений, в том числе что русская религиозная философия давно и окончательно угасла [15]. В проявленной глухоте к ванеевским работам можно усмотреть предшествующую притупленность отечественной религиозной мысли, многие десятилетия окруженной идеологической атмосферой и инерционно воспринимающей атеизм как прямое богоборчество, следствие и результат человеческой греховности. В академическом же лагере доминирует такое восприятие религиозно-философской мысли, при котором авторы транскодируют ее в научный дискурс и погружены в анализ ее связей с историческими философскими направлениями и течениями^[3]. Как бы там ни было, ни эти причины, ни совокупность иных обстоятельств не позволили преодолеть восприятие Анатолия Ванеева в подавляющем большинстве цитирований в диссертациях и научных статьях о философии Карсавина в качестве мемуариста. Если же (в единичных случаях) его работы и упоминались в списках использованной литературы, то это не сопровождалось сколь-либо содержательными фрагментами из работ А.А. Ванева^[4].

На таком фоне общего отношения к имени и работам Анатолия Ванеева публикация С.В. Поляковой в философской серии «Вестника МГУ» стала почти неожиданным исключением [18]. С одной стороны, она уверенно отнесла Анатолия Ванеева к заслуживающим внимания религиозно-философским фигурам, сопоставив его имя с такими крупными авторами, как Дж. Ваттимо, Дж. Милбанк, С. Жижек и др. С другой же стороны, мы вынуждены заметить, что сам А. Ванеев возразил бы против предложенного ему места в таком ряду, не согласился бы с проведением подобных идейных параллелей. Он принципиально расходился с ними в своем видении перспектив решения проблемы, указывая на необходимость преодоления вульгарной оппозиции «религия-атеизм». Дж. Милбанк же, на словах декларируя необходимость «заново переосмыcлить все по-христиански» [19], целиком остался в границах этой оппозиции. Не случайно поэтому С. Жижек заявил: «В моем атеизме я более христианин, чем Милбанк» [20]. Попутно мы обязаны заметить, что высказанное нами возражение в адрес С.В. Поляковой имеет частный характер и не отменяет признания в ней редкой профессиональной чуткости и теоретической проницательности в оценке А.А. Ванеева в качестве фигуры, значимой в масштабах большой истории русской религиозной мысли^[5].

Здесь необходима оговорка во избежание упреков в преувеличении как нами, так и С.В. Поляковой масштабности и значения А.А. Ванеева в качестве действительно заслуживающего серьезного внимания ученого, тем более что такое разъяснение может указать на еще одну причину отсутствия должного отношения к нему со стороны академического сообщества как к религиозно-философскому автору^[6]. К интеллектуальной, теоретической сфере можно по-разному относиться — или строго научно и в своем крайнем выражении — сциентистски, или свободно философски и собственно религиозно. По критериям сугубо академической научной среды Анатолий Ванеев, конечно, не может считаться таким же ученым, каким был его учитель. Он не имел подобного фундаментального гуманитарного образования в лучшем университете Российской империи. У Ванеева были способности к языкам, но совсем не в масштабе одаренности, какой она была у Карсавина. Не было у Анатолия Ванеева ни феноменальной карсавинской памяти, ни возможности и навыка осваивать огромные пласты первоисточников, античной и христианской мысли. А потому в координатах сциентиcтски ориентированных предпочтений, во множестве представленных в нашей академической среде от философии, А.А. Ванеев и воспринимается не более чем автором мемуаров о Л.П. Карсавине. Но быть настоящим ученым и быть самостоятельным мыслителем — дарования разные и, увы, часто несовпадающие.

Талант самостоятельной философской мысли у Ванеева успел не только раскрыться и значимо реализоваться, он сочетался с особенной остротой теоретического слуха и умением сразу выделять самое существенное, сосредотачиваться на нем. Больше того: чуткость к тому, как автор книги «Два года в Абези» и «Очерка жизни и идей Л.П. Карсавина» расставляет акценты, какие делает ремарки, упреждения, сама по себе может служить своеобразным тестом на способность погружаться в глубину религиозной философии, отзываться на важные идеи встречным ответственным со-размышлением.

Простым, но весомым доводом в пользу этого могут служить слова самого Карсавина о Ванееве как о человеке, «раненном истиной» [6, 51]. Да и отнюдь не рядовые в культурном отношении свидетели их общения (неокантианец Н.О. Гавронский, искусствовед Н.Н. Пунин, экс-ректор папского колледжа Руссикум (Pontificium Collegium Russicum) SJ^[7] В.М. Яворка и др.)  признавали духовную и интеллектуальную их близость и глубокое понимание Ванеевым философии своего учителя.

[1] Владимир Ефимович Аллой (1945–2001) — известный деятель русской эмиграции, издатель, публицист.

[2] В еще большей степени и полноте, чем в цикле «Вторая новизна», А.А. Ванееву удалось передать тождественность и полноту идей своего учителя в «Очерке жизни и идей Л.П. Карсавина» [7], где помимо перечисленного акцентировалось значение идей эвристического значения догмы [там же, 347] и подлинной непостижимости Бога в Его открытости, явленной нам прямо эмпирически в Иисусе Христе [там же, 351].

[3] Невольно вспоминаются и предупреждение Гегеля о том, что мы можем из-за нашего внимания к философским системам не увидеть самой философии [16, 73], к той же проблеме обращены призывы Льва Шестова раньше всего понимать философскую мысль как «странствование по душам» [17, 262].

[4] Это позволяет нам считать такое упоминание имени Ванеева формальностью и удерживает от желания давать соответствующие сноски на такие диссертации и статьи.

[5] К этому можно добавить указание на глубокое понимания русской религиозной философии, особенно ярко проявленное Светланой Викторовной  в предисловии к книге Л.П. Карсавина «Святые Отцы и Учители Церкви (Раскрытие православия в их творениях)» [21]. Публикация осуществлена под фамилией Мосолова.

[6] Такое пояснение заставляет сделать в целом характерная для многих критическая реплика С.С. Хоружего, озвученная в нашем  личном с ним разговоре: «Ну, мы все понимаем, что у Ванеева не было достаточного философского образования …».

[7] SJ — аббревиатура, указывающая на членство в принадлежность к ордену иезуитов, —  от лат. “Societas Jesu”.