Илл.: Франц Гзельманн. «Мировая Машина». Инсталляция. 1958-1981 гг. (г. Эдельсбах, Австрия)[1]
Помнится эпизод. Мой учитель[2] беседовал с гостем. Разговор не ладился, безнадежно забуксовав в точке несовпадения. Приглашение к здравомыслию оппонент отвергал с позиций, какие хозяин дома называл «духовной фантастикой». Отсутствие поступательности восполнила ситуация. Настенный светильник, ярко вспыхнув, погас. «У вас есть новая лампочка? – спросил из темноты собеседник, – я могу заменить». «Да, конечно», – сказал мой учитель. И ясность была восстановлена. «Вот, – заметил он гостю с примирительно-лукавой улыбкой, – пример искомого здравомыслия, обнулившего разногласия. Оно-то и есть наше мировоззрение, а вовсе не убеждения, отвлеченные от буквальности. Кто бы стал, исходя из воззрений, какие отстаивает как жизненные, медитировать или молиться, чтобы зажглась перегоревшая лампочка? Нет ведь. Не захочет сидеть в темноте. Но поступит как раз по вере, «не требующей доказательств», а именно, с безусловным признанием факта необходимых действий. Этого я и жду от рáзумных усмотрений, их прямой приложимости, достоверности, если позволите.
История с лампочкой, тогда позабавив, вошла в полемический обиход как притча, шутливая, разумеется, о здравости и существенном.
1
Продолжение разговора (возвращаюсь к «притче о лампочке») определят исходные нашего усмотрения: безусловная общность либо условная разобщенность.
Первая – буквальное «знаю», «нечто как нечто». В ней непосредственно (по умолчанию) я совпадаю с ясным для каждого, вижу то же, что он. Вторая – предпочтенное знание, «нечто о нечто», знательная (с любой мотивацией) привнесенность.
Совпадение в данностях, «не требующих доказательств», называю моим (и другого) здравомыслием, эти данности – достоверностью, а субъект разумной общности – достоверным или же – безусловным. Не нуждающееся в подтверждении («посреднике» разумения) первичное знание (до всякого объяснения) различаю как «прямознание». В очевидности «прямознания» мы действуем единственным образом – заменяем (не предмет для дискуссий) перегоревшую лампочку.
В этом случае (безусловной общности) объясняясь (каждый – по-своему), понимаем друг друга, ибо (по «прямознанию») говорим об одном и том же. Несогласию неоткуда возникнуть – то, что мы выразим (даже поспорив) обогатит, восполнит, расширит индивидуальным опытом обоюдную (жизненную) буквальность в плане, допустим, качества лампочек, стоимости и т.п. Интересанство (мотивированность не сутью, например, амбицией правоты, скупостью, отсутствием денег) неуместно по факту безусловности интереса – выясняем «как есть» (прямые последствия), а не «как желательно».
Из буквальности цели следует убедительность (буквальность последствий, совет «астролога» не учтется). Расхождения, если будут – лишь в значении совпадения (в здравомыслии и в существе вопроса). Предел заблуждений (можно что-то не знать, ошибаться в выводах) – достоверность. В контексте последней (а именно, достоверности) свобода мнений и выбора – ситуативный нонсенс. Актуальна свобода от заблуждений, каковая снимается безусловностью.
Внутри безусловной общности, актуальной по бытию (потому не тема для диспутов) мы полагаем значимой условную разобщенность, «нечто о нечто» систем воззрений, учений, философий и культов, говоря собирательно, рáзумные надстройки. По отношению к факту буквальности таковые вторичны (не имеют прямых последствий) – не обуславливают реальность, а ее объясняют (интерпретируют), соответственно, вариативны в сторону дурной бесконечности.
Разумение не по факту, а к нему отнесенное (относительное – в буквальном смысле) может быть плодотворным, жизненным и правдивым (это ли отрицать?) лишь в адекватной опознанности своей непредельности. Даже более – именно непредельность здесь востребованно-актуальна как динамика антиномий, антитез, альтернатив (то есть, познания – расширения версий).
Рáзумные надстройки отвечают жизненным интересам, продуктивны и действенны как условная разобщенность («стимулятор» прогресса, предпочтения взглядов, образа жизни, «познания» лучшего, вспомним – «добра и зла»), но – в границах осознанности своих же границ.
Как пример созидательной, то есть, опознанной непредельности (в рамках признанных компетенций) может видеться, скажем, наука – предпочтение версий и вероятностей в соответствии с базовым критерием – относительностью научной «истины». Объявление научного знания «безусловно истинным» или идеи, теории, вывода «истиной в последней инстанции» отвергается самой же наукой как лже- или не-научное, а на практике может иметь драматические последствия.
С позиций, какие принято понимать как бытийственно значимые, оснóвные или – «мировоззренческие», «духовные», «рáзумные» и т.п. (то есть – условной разобщенности) актуальность (и перспектива) диалога о «лампочке» будет иной чем в случае «прямознания». Осмысление наше опосредует данность со стороны предпочтенной (с любой мотивацией) системы воззрений. А точней – не ее («нечто как нечто»), но – системный фантом, предметную отвлеченность, прилагаемую к буквальности, где, понятно, выражаема не она (наша буквальность), а условное (если по выбору) разумение.
В силу условности (говорим о «призраке» или – системном «оборотне») возникает (просматриваю в параллель) проблема закрепленных значений – идентификации аппарата: определений, понятий, терминов, очерченности предмета. Добъемся ли (опыт есть) однозначности без двоения?
С «системой воззрений» нельзя согласиться, возможна лишь переориентировка – согласие предпочесть (с любой мотивацией) другой субъект опосредования («аргумент» выражает отсутствие очевидности, опцию контрдовода). Компромисс – продолжение предпочтенности, добавление «призрака».
Разумение без прямых последствий размывает границы здравости. Интересантство неизбежно, как рок. Условность – объект условного интереса: к содержательным промежуткам, а действительный интерес коренится в сфере позиций. Выражение выбора («системы воззрений») – не среда и не импульс собственно смысла, соответственно, оным не убеждаемо. Лишь (в дурной бесконечности) себя же воспроизводит. Отсюда (генез один) – плюрализм и «партийная» агрессивность.
2
Из «притчи о лампочке» что же следует? Реальность неуловима? Если знанию о предмете, о бытии вообще, учениям, философиям, то есть, собственно сфере мировоззренческой подписан такой приговор, о «лампочке» достоверно можно только и знать – сколько стоит и где купить? Неужели сущностный интерес обращен к недо-знанию, а уверенно знать нам не дано?
– Получается, – подтвердит собеседник, – бесполезно пытаться понять реальность, если любое усилие изначально отмечено печатью интересантства? Но придет человек и скажет, – у меня потребность выйти из «хаоса» в разýмную жизнь, и более этого, добраться до ясности значения моего бытия. Что оно есть, чем обусловлено, его «перспектива»? Мне, как минимум, хочется подняться над парадоксами, а как максимум, – их объяснить.
Понимаю. Я и рассчитывал на того человека, высказав «приговор» – чтобы возникла растерянность, хорошая, позитивная, и «притча о лампочке» (проблема опознана) имела развитие. Ведь «вердикт» не разуму (невозможен суд, отвергающий, что он – суд), но – условному постижению, то есть, такому, где спрашивает интерес, а отвечает интересантство. Дескать, хочешь ведать – выбирай основание, первичность по предпочтению. Стоп, – говорю, – имею потребность знать безусловно. На меньшее не согласен.
– Где гарант подобного знания, – спросит мой собеседник, – что оно безусловное, а не прежнее, предпочтенное, как вы называете?
В безусловности его оснований, первичности исходных позиций, то есть, раньше которых ничего не помыслить. Проблема не в выводах (лишь будем внимательны), но, – скажу собеседнику, – в достоверной первичности, ее выявлении и не утере в последующих усмотрениях.
– Разве это возможно? – возразит собеседник, – Любое суждение, объясняющее реальность, неизбежно будет интерпретацией, соответственно, интересантством.
Потому и спросим себя: «Что я знаю о реальности безусловно, прежде всех объяснений?» Собеседник скажет:
– О реальности я знаю лишь то, что она наличествует. Больше не знаю ничего. Любое движение с этой точки будет интерпретацией.
Да. Хоть с выводом не согласен. Дальше двигаться можем. Но – с рефлексией на суждениях. В расширении утверждения потребуется внимательность. Я, говорите вы, знаю только одно…
– Говорю, – повторит он, – реальность наличествует. Такая, какая есть. Это то, что я знаю безусловно.
В этом суждении, какое считаете безусловным (я с вами согласен), вы на один элемент обратили внимание, а второй?..
– Какой же второй?
Повторите еще раз, сами увидите.
– Я сказал, – повторит собеседник, – она наличествует.
Вы сказали не так – не просто: «она наличествует», но – «я знаю только одно, что она наличествует».
– Верно, именно так.
Вторым элементом, точнее, первым было «я знаю».
– Это важно?
Давайте посмотрим. Вы можете сказать о реальности – «она наличествует» без «я знаю»?
– Разумеется, не могу.
А что это – «я»? Какой у вас опыт «я», которым как «я» вы знаете о «наличии»? Не буквальный ли опыт: «я» – это есть «наличествует», что угодно, нечто как нечто, в частности, «лампочка»?
– Да, единственно достоверный опыт. Любое другое было бы привнесением.
Этот опыт, с ним не поспоришь, сводится к «я». Прежде – «я». «Знаю» как «я». Первично – «я знаю». Почему же? А потому, что иного опыта у нас нет. «Наличие» – это факт «я знаю», буквальная безусловность, то есть, то, с чего не сойдешь, чему не заглянешь «за спину». Аргумент, например: «я знаю от мамы, что она меня родила», или: «если убьют, то меня не будет», или «Бог меня сотворил», или: «раньше меня был кто-то (то же самое – что-то») – «опричинивающая» условность, игнорирующая «я знаю». К месту вспомнить, – скажу собеседнику, – слова Иисуса: «Прежде нежели был Авраам, Я есть». Безусловно-буквальное суждение.
– Ясно, – кивнет собеседник, – вы хотите сказать: «реальность наличествует» суть содержание моего «я есть».
Да, и все-таки погодите. Мы вовсе с выводами не спешим, лишь выявляем безусловно первичное.
– Реальность, – повторит в нетерпении, – такова, каковая наличествует – это (я верно понял?) содержание знания «я есть».
Да. Но лучше – не торопиться, чтобы не проскочить нужные звенья. Соответственно, любое «наличие» (обобщим – реальность) неким, притом, безусловным образом (о «механизмах» не говорю) есть как «я знаю». Не возразить. Рассуждение наше (я бы назвал его – «прямодуманье») переворачивает, не так ли, исходные усмотрения, скажем точнее, возвращает на место до того перевернутые основания, а именно, мыслимые в «наличном» – в знаемом содержании.
Интерпретированная начальность (полагаемая в объекте) или условная (что одно и то же – «смотрение без смотрящего») вариативна в дурной бесконечности выбранных предпочтений. Тогда как наш разговор (новое разумение) опознано безусловен, ибо ведется со стороны безусловной, то есть, личной первичности.
Мы, естественно, можем ошибиться в цепочке выводов. Отловим, поправимся. Ибо если исходные достоверны, предел заблуждения – достоверность. Но сойди мы с личностных оснований (объектная «подстановка») – безупречная логика лишь добавит к недо-разумению.
В прямодуманьи (без «посредников») согласимся, что «лампочка» через «знаю» со «мной» безусловно связана. В этой «связанности» нет «третьего» («Бог», любая помысленная «причина» – привнесенность, интерпретация).
Значит, в самом буквальном смысле, наличествующая «лампочка» со «мной» двуедина. Но, заметим, не она меня «знает», а двуедины мы с ней – знаемой «мной». Всякое «нечто», которое назову, знаю, помыслю с любой модальностью (знаю как «есть» или как «нет», знаю как собственное «не знаю», правду, выдумку, вероятное, абсурдное и т.д.) – обнимаемо (универсальней нет) значением – «знаемое содержание». Таково безусловное двуединство: «я», обуславливающее «знаю», и знаемое – неизбежно «мной». Нет двух «я» (в прямом усмотрении). Я «другое», «другого», «других» – знаемое содержание, какового знаемость – буквальное «я». Повреждение двуединства – условная отвлеченность внутрисодержательного суждения.
Ну а далее, – спрошу собеседника, – можем ли мы, не уйдя в фантомы, говорить о возможности «не быть»? Лишь условно, поскольку, в прямом значении, «я», чтобы «не быть», должен знать, что «меня нет». Если же «я» буквально единственно и столь же буквально неотменимо, то «лампочка» (знаемое вообще) выражает «мою» первичность – нет другого «источника» кроме личной как «я» реальности. То есть, знаемость (факт наличия – буквальное «я») и знаемое (наличное содержание) – одно и то же в значении двуединства – выражаемое и его выражение. Или, проще сказать, – бытие мне присуще как выражающее меня. Знаемое и знаемость – буквально одно и то же в ипостасях взаимовыраженности.
У реальности в прямом усмотрении нет привнесенного содержания, внеположной «мне» собственной «самости». Из буквального опыта говорю: бытие – это факт «я знаю». Неотменное двуединство. «Я» – причина реальности, бытия, выражающего «меня» как свое основание. Иное – интерпретация. Я в бытии («сотворенном», «спущенном», «объективном»), или наоборот, бытие – во мне, то и это – плод объектных моделей, интерпретирующих первичность (условную «самость», разнящуюся глобальностью) знаемому содержанию. Полагание «истины» в объекте. Мы же с вами исходим из личной буквальности (другого опыта нет), то есть: нельзя «не быть», «быть не-собой», быть иначе как «знаю»; нет двух «я». В безусловном, предельном, прямом усмотрении: бытие мне присуще как выражающее меня. Что из этого следует – следует. Но только – отсюда.
– Значит, если честно себе говорю, – продолжит мой собеседник, – я мыслю, я знаю «лампочку», я – источник, то из этого следует, что никогда, никакая «лампочка» не может мыслить и знать меня. «Мыслю» и «знаю» я, а не нечто-некто меня «мыслит» и «знает».
Да. В прямом усмотрении снимается производность, страдательность «я». Нет причины меня. Я причина знаемого наличия.
– Нет ничего, что может мыслить меня. Это, я правильно понял, «сухой остаток»?
Ну конечно. Знаю и мыслю «я» – действительная первичность, безусловное основание. Принимая сторону смысла, с этой точки будем смотреть. И признáем – с других позиций (интерпретирующих первичность) усмотрение неизбежно ложно (перевернуто в самость «лампочки»), «знает» со стороны объекта, а не из личного прямознания.
Заметьте, – скажу собеседнику, – мы не столкнулись с проблемой языковых конвенций. Выражали по-разному понятное для обоих.
В нашем случае предмет безусловен – жизненная буквальность. Соответственно, «понятийность», какую используем, имеет сущностное задание – опыт (у каждого – индивидуальный, поелику – не условен) выражения буквального знания. Высказав разное одним и тем же «понятием», не повредим общность по здравомыслиию, потому что нет в существенном разговоре закрепленных (их и быть не должно, таковые – стереотипы), регламентированных значений. Сверяем (рефлексия на суждении!) не слова, а контексты их приложения. Например, «бытие» и «существование» могут значить одно и тоже, а когда-то их различаем, не «понятия» – выявляемый смысл. В «цеховой» ситуации справедливо сказать: нет уж, позвольте, под «бытием» понимаем то-то, а то-то – под «существованием». Здесь же мы поясним: выражаем не опыт системы взглядов, то есть, не так, как принято понимать, а – непосредственное понимание непосредственным, как понимаем, образом.
* * *
«Молодой человек, Вы ранены истиной», – сказал полвека назад моему учителю (беседы с которым я воссоздал в «Азах») его учитель. Приведенная реплика пояснялась мне в актуальности различения знательных антиподов: «стяжания» истины и «ранености» таковою.
Первое – обращенность к познанию «…того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли…»[1], то есть, к всегда-отступающим горизонтам и всегда-наращивающимся ступеням. Изначальная обреченность (и суть интереса) длить продвижение в дурной бесконечности (горизонтальной или же вертикальной) выражает себя в установке (с любой коннотацией) на непредельность, буквально, недо-разумение. «Неведомое», «еще не открытое», «прогресс», «космический Ум», «Высшая Сила, Воля», «Единый», «Всевышний», «непостижимость», «ограниченность разума», «невыразимость», «Божественный Замысел», «План Творца», «самоусовершенствование» и т.д. – необъятность сего конгломерата обнимаема общим признаком – страдательной отнесенностью к факту «не-Я»: объекту или метаобъекту, в каковом полагается бытийственная первичность (всепричина, истина, основание). В этой знательной очевидности безусловное утверждаемо (нет нужды в соответствующей рефлексии) с условных (предпочтенных) позиций и в условном (интерпретированном) значении, то есть по выбору (с любой мотивацией) аргумента «от третьего лица».
Выразители разумных надстроек (бытийственных мифомножеств), смысла в регламентном промежутке (смыслоподобия, поелику – непределен) «стяжают» (такова диалектика предпочтенности) обоснование своего предпочтения. Безотносительно качества содержаний, спектра идей и воззрений (иные из них полезны, стройны, почти-совершенны, величественны и гуманны) актуальность «истины в промежутке» (а именно, предпочтенной) обобщалась как сфера рáзумного интересантства.
«Раненость» истиной – его антипод. Это – нужда в достоверности. Потребность собственно в смысле (не привнесенном, «от первого лица»), каковым (и ничем иным) обуславливается позиция. Последняя (точнее назвать – причастие пониманием) ценна адекватностью (критерий – приложима к буквальности), универсальностью усмотрения, посему ответственна и подвижна, подлежит (открыта саморефлексии) очищению до существенной или – преодолению. «Раненость» истиной развивается к ясности. Двигатель – разумная честность. Принимает сторону безусловной (на пределе мыслимого) первичности.
Тут нужна оговорка. Никаких иерархий. Речь не о «сортности» умов, а – равно присущих нашему разумению исходных жизненного интереса: к предпочтенному (с любой мотивацией) и к безусловному (не по выбору).
Опыт прямого усмотрения адресован к разумной честности, актуален лишь там, где он актуален.
В развороте нового знания: мне-присущести мира, дело разумной честности – переосмыслить наработанные веками онтологические реалии, отделить в прямом усмотрении «зерна от плевел»: достоверные интуиции – от объектных интерпретаций, резче сказать, разумных перевертышей.
Перевернутость оснований вéдения как состояние разумения продолжается в каждой точке разумеемого бытия – скрытый диктат вторичного над первичным. Мир как разумный перевертыш (в идеологическом преломлении) трансцендентен, парадоксален, антиномичен, жертвен, провиденциален, страдателен (творим, управляем), фатален и проч. (в диапозоне толковательных множеств: секулярных, культовых и оккультных – предпочтенных альтернатив), а на практике – нравственный антипод гуманитарного здравомыслия.
Если сфера, которую именуем «духовной», «мировоззренческой» и т.п. неприложима (опознанная вторичность) к жизненной достоверности, рáзумно честностно обнулить привнесенное.
Анонимная непредельность, то есть, зиждущаяся на профанной, интерпретированной первичности, строит, наращивая этажи, дом на песке недо-разумения. «Достоверность» по выбору – проблема, выраженная еврейством в интуиции эсхатологического сценария: усугубление до обвала, разрешающегося в ясность.
Декабрь 2003, январь, декабрь 2004, Кдумим, Израиль.
Об авторе:
СЛУЦКИЙ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.
Родился 28 июля 1954 года. Жил (до репатриации в Израиль в 1990 г.) в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург). После средней школы учился в Ленинградском художественно-графическом педагогическом училище. В 1981 г. окончил Ленинградский государственный педагогический институт им. А.И. Герцена (ныне Российский педагогический университет) со второй академической степенью (М.А.) по специальностям дефектология, русский язык и литература.
Последующее десятилетие преподавал в спец. школе, в педагогическом училище, работал методистом. С 1988 по 1990 г.г. заведовал отделом поэзии в первом тогда русскоязычном еврейском журнале ВЕК (Вестник Еврейской Культуры), издававшемся в Риге.
С юных лет связал свою жизнь с поэзией, что предполагало помимо собственно сочинительства общение в литературных и, шире, гуманитарно-интеллектуальных кругах. Так в 70-х годах посещал философский кружок, где познакомился с А.А. Ванеевым, религиозным философом, с которым впоследствии тесно общался до самой его смерти в 1985 г. и которого считает своим учителем.
В Израиле В.С. вернулся к дипломной специальности. Работает учителем в спец. школе. Живет в Самарии, в поселении Кдумим.
Одновременно и помимо литературно-поэтического творчества* с конца 90-х готовил философский материал, позднее сложившийся в сборник эссе, одноименный настоящей публикации («Азы достоверного смысла», Кдумим, 2005), трактат «Третья определенность» (Кдумим, 2006). Философская эссеистика также вошла в «Авторское собрание в трех томах» (Кдумим, 2008, т.2).
- Прим.: «Стихотворения 1970-1977» (2002), «OMNIA» (1993), «Стихи из архива» (2005), «Новый век» (2002), «Стихотворения 2002-2013», а также сборник переводов «Из еврейской поэзии ХХ века» (2001).
Фпанц Гзельманн1] «Weltmaschine» — «Мировая Машина» Франца Гзельманна.
Непрофессиональный художник, сын фермера, наследовавший дело отца Франц Гзельманн начал свою работу над инсталяцией в 1958 г., под впечатлением, призведенным на него 102-метровой скульптурой «Атомимум» на Всемирной выставке в Брюсселе. Свое произведение Гзельманн создавал ее в течение 23 лет до дня своей смерти. Детали своей машины он находил в основном на блошиных рынках или на свалках. За Гзельманом часто наблюдали его соседи, когда он приносил домой новые находки. Он сильно переживал, что его работа при жизни не была признана ни его собственной семьей, ни земляками.
Как богобоязненный и скромный человек, Франц Гзельман приписывал реализацию своей мечты Всевышнему. Посетители мастерской и поклонники произведений искусства принадлежат сегодня преимущественно к интеллектуальным кругам из городской среды.
Фанаты произведения уверены, что «Мировая Машина» представляет внутреннюю работу человеческой души, и хотя она ничего не производит, но все равно приносит радость тем, кто ее видит.
Машина имеет примерно четыре метра в длину, один метр в ширину и три метра в высоту, около 2000 различных компонентов встроены в вибрирующее, качающееся, вращающееся, вздымающееся, светящееся и мигающее устройство, которое приводится в действие 25 электродвигателями. Помимо катушек, шлангов и проводов, машина состоит из таких разных частей, как фарфоровый орел, вентилятор органа, инфракрасная лампа, три синих фонаря, 64 птичьих свиста , 200 лампочек, 14 колокольчиков, баллон сжатого воздуха для привода ветряных частей, складная сетка, игрушечная ракета, которую Гзельманн сделал специально в Японии и многое другое.
[2] Анатолий Анатольевич Ванеев (1922-1985) – русский религиозный мыслитель, ученик Льва Платоновича Карсавина, автор религиозно-философских работ, в т.ч. книги «Два года в Абези», Ее литературным редактором стал по приглашению автора В.А.Слуцкий.
СВЯЗАННЫЕ ПУБЛИКАЦИИ: