Илл.: Портрет священника Григория Петрова. («Проповедник»). Фрагмент.  Илья Репин. 1908 г.

Священник Григорий Спиридонович Петров (1866-1925)

(полная версия статьи)

«Будет помнить русский народ попа Петрова, пока русским народом он зваться и чувствовать себя будет»[i]. Так писал безвестный современник писателю в годы первой русской революции. Во многом он оказался прав. В 2004 году, через 80 лет после первого издания книги, выдержавшей несколько десятков переизданий на нескольких языках, книга священника Григория Спиридоновича Петрова «Финляндия, страна белых лилий» была выпущена и на русском языке. Ее давно нет в продаже. Она раскуплена и читается так, что ее не найти и в букинистических магазинах. Ее ищут многие, но безуспешно. Это ли не показатель качества литературного произведения и таланта автора? И в то же время мало кто из современников помнит Григория Петрова. А жаль.

Его считали сыном то мелкого торговца, то содержателя постоялого двора, то кабатчика, то пастуха[ii]. Григорий Петров родился 26 января 1866 года в Ямбурге (нынешнем Кингисеппе). Один из беднейших на тот момент городов Российской империи прозябал в основном тем, что в нем квартировали непривилегированные пехотные войска. Семья Петровых жила, по-видимому, сдачей жилья внаем, что и позволило М. Горькому отозваться о литераторе, что он «в детстве ничего, кроме матерщины, не слыхал, ничего, кроме пьяных, не видел»[iii]. Несмотря на это родителям удалось отдать сына в мужскую гимназию в Нарве. Позднее Петров-младший узнал семейную тайну: его дед был участником польского восстания 1863 Ярослава Домбровского года как польский дворянин-националист. Будучи схвачен правительственными войсками, он бежал из-под ареста, встретил русскую девушку и женился на ней, сохраняя инкогнито[iv].

Увлечение книгами, особенно биографическими описаниями героев духа, которых он не видел с детства живьем, впечатлили его. Поразившее его описание жизни Франциска Ассизского предопределило дальнейший выбор – получение духовного образования. О причинах поступления Григория в духовные учебные заведения можно также догадаться, сопоставляя мнение М. Горького о его детстве и те книги, которые вышли из под пера молодого священника, только что окончившего академию. Он был искренним христианином, который мечтал переделать мир в духе Евангелия. Его борьба с пьянством посредством «литературного убеждения» являлась настолько искренним порывом души, что выдавало его внутреннюю боль и нетерпимость к этому общественному пороку[v]. Его аргументация против пьянства была очень убедительной. «Говорят, что пьют “на здоровье”. Но от трезвости еще никто никогда не болел. Никому и в голову не придет, что нужно создавать больницы для трезвенников… Говорят, что пьют для веселья. И это опять неверно. Никто, никогда и нигде не жаловался на трезвость, не проклинал воздержание. Ни одна слеза в мире не пролита из-за трезвости отца, мужа или сына. А наоборот – только из-за пьянства. Если собрать все слезы, причиненные пьянством, то ими можно было бы залить все кабаки. Разве это веселье, если оно несет только слезы, скорбь и проклятия?»[vi].

К поступлению в семинарию подтолкнула и смерть отца, поскольку после этого семья мгновенно совершенно обеднела и платить за гимназию больше не могла[vii]. В 13 лет Григорий Петров сам решает пойти в Санкт-Петербургскую духовную семинарию. «С тремя рублями в кармане Петров садится в поезд и едет в Петербург… В Петербурге он останавливается у своего родственника и чрез несколько дней отправляется в семинарию на экзамен. На экзамене разыгрывается такая сцена. На первый вопрос экзаминатора из катехизиса Филарета неподготовленный Петров отвечает незнанием. Экзаменатор жестко прерывает экзамен и говорит мальчику, что он не может быть принят. В глазах у Петрова потемнело… С воплем отчаяния мальчик обращается к своим экзаменаторам… — Может быть, я что-нибудь и знаю, — молит он, — спросите меня. Отчаяние мальчика, его горевшие пламенем глаза тронули одного из экзаменаторов, и он предложил новый вопрос. Петров, по разумению своему, отчетливо ответил. Ответ совпал вполне с требовавшимся экзаменаторами ответом из катехизиса Филарета. Еще ряд вопросов и ряд блестящих ответов. В результате – четверка, и Григорий Петров принимается в семинарию»[viii]. Духовную семинарию Петров окончил в 1886 году (в перечне студентов было особенно оговорено – не из духовного звания – это было очень необычно[ix]). После небольшого перерыва он поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию[x], которую завершил в 1891 году защитой кандидатской диссертации «Похвальные слова святым в древнерусской письменности»[xi], став первым диссертантом у будущего блестящего знатока и исследователя древнерусской книжности академика Н. К. Никольского, с 1889 года занявшего должность доцента по кафедре гомилетики и истории проповедничества. Он сам закончил академию в тот год, когда Петров поступил в нее, поэтому они были почти ровесниками[xii]. Первый выпускник Никольского как бы подтвердил и высокий профессионализм учителя – Петров стал выдающимся проповедником. И дальнейшая судьба у них была в чем-то схожа: Никольского в 1909 году также синодальным решением (вместе с другими выдающимися учеными – Д. И. Абрамовичем и В. Н. Бенешевичем) уволили из академии за «неблагонадежность»[xiii], как в 1908 году прекратит церковную деятельность Петров.

Учась в академии, Григорий начал подрабатывать репетитором[xiv], что в те годы было обычным делом, но скоро понял, что в педагогике – одно из его призваний. Петров довольно быстро женился, сразу по окончании академии. Нельзя сказать, что в браке он был счастлив – после безвременной кончины невесты он скоро женился на ее сестре. Через некоторое время у них родился сын, которого отец очень любил, но с после событий 1908 года он все реже общался с женой. Сразу после свадьбы Петров стал священником и практически сразу после получения сана по собственному почину начал устраиваться законоучителем в различные петербургские гимназии. Так, жизнь связала его и с петербургской Коломной – с 1891 (или 1892) по 1895 Петров был законоучителем Пятой Петербургской («Аларчинской») гимназии[xv]. Общественное признание пришло к Петрову очень рано. Уже в 1896 году в «Памятной книжке окончившим курс в Петербургской духовной семинарии» он был назван «выдающимся современным проповедником»[xvi]. Его педагогическая карьера быстро шла в гору – уже в 1903 году он читал лекции в университетских классах Александровского лицея, стал профессором Политехникума (Политехнического института)[xvii]. Будучи человеком активным и общительным, Петров легко нашел путь в замкнутые общественные группы – в группу «прогрессивных священнослужителей», в общества офицеров и солдат, в интеллигентские кружки, в среду рабочих.

Литературная деятельность, которой свящ. Григорий Петров занялся сразу после начала работы в учебных заведениях столицы, вывела его на два прогрессивных священнических кружка, в которых он стал заметной фигурой. Первым руководил прот. Философ Орнатский, начавший свою священническую деятельность немного раньше о. Григория, основатель Общества распространения религиозно-нравственного просвещения и Александро-Невского общества трезвости[xviii]. Деятельность этих обществ по началу целиком совпадала с запросами самого Петрова[xix]. Круг общения молодого литератора заметно расширился, он стал посещать Экспедицию Заготовления Государственных Бумаг. Особого успеха в Обществе распространения религиозно-нравственного просвещения он достиг, проводя просветительские беседы в храме св. Николая Чудотворца при городских скотобойнях (на Обводном канале около Московского проспекта)[xx]. «Плоды этих бесед таковы: на скотопригонном дворе возник народный хор, устроилась часовня и библиотека книг религиозно-нравственного содержания» – констатировали современники[xxi]. Общаясь с о. Философом, он познакомился и с прот. Иоанном Сергиевым (Кронштадтским), хотя политические взгляды молодого литератора, активно формировавшиеся в конце ХIХ века, были прямо противоположны взглядам кронштадтского пастыря[xxii].

Второй кружок – это так называемая «группа 32-х» или Союз ревнителей церковного обновления. Петров был одним из основателей этой группы, возникшей в 1903 году и быстро выросшей в целое движение[xxiii]. Оно сложилось стихийно в первые месяцы после русской революции. Поводом для ее собрания послужили события кровавого воскресенья, не только обнаружившего глубокое непонимание церковью народных интересов, но и заставившего задуматься о том, почему церковь оказывается столь непопулярна в среде интеллигенции и рабочих, равно как и о том, какие «болезни» вообще беспокоят церковный организм и делают его столь беспомощным. Отдельным поводом для обсуждения стал феномен о. Георгия Гапона, оказавшегося популярным среди рабочих, о чем не догадывался почти ни один представитель духовенства. Кровавое воскресенье, требовавшее реакции церкви, вызвало к жизни пастырские собрания, общество ревнителей церковного обновления и другие подобные им собрания. Те кружки духовенства, в которые входил Петров, требовали срочных мер, призванных обновить церковь и сделать ее понятной и привлекательной для людей. Иначе, предрекали они, рухнет государство, а вместе с ним и церковь. Требования были простые: созыв собора (не созывавшегося с ХVII века), либерализация церковного управления и введение принципов выборности и представительности в приходские общины, упрощение богослужения, усиление благотворительности и активизация деятельности внутри рабочего класса, свобода и оживление проповеди, открытие братств[xxiv]. Активное участие Петрова сделало его популярным и среди столичного духовенства. Публичные выступления Петрова были настолько яркими, что их приходили слушать даже священники, что для «поповской» среды вообще очень несвойственно[xxv]. Кружок в конечном итоге выдохся, частично был разогнан. Впоследствии ушедшему в старообрядчество, а по началу, ранее самого Петрова, сосланному на исправление архимандриту Михаилу (Семенову) священник-литератор посвятил особую статью-апологию[xxvi].

В офицерское и солдатское общество свящ. Григорий Петров попал сразу по окончании академии: сначала став священником церкви лейб-гвардии Егерского полка[xxvii], а затем в Михайловском артиллерийском училище, где с 1893 по 1903 год он был настоятелем церкви Александра Невского и законоучителем, а также в артиллерийской академии[xxviii], а в 1903 году – в женской гимназии княгини Оболенской[xxix]. Здесь он был с успехом принят, часто говорил речи и проповеди на крупных собраниях военных, а также организовал общественные лекции, которые привлекали много слушателей. В 1903 году читал лекции еще и в Пажеском корпусе, в Манеже Мраморного дворца и Сергиевском всея артиллерии соборе.[xxx]. «Армия может стать самой лучшей, самой благодарной и самой ответственной школой для народа, – позднее писал Г. С. Петров в своей книге «Финляндия, страна белых лилий». – Любая армия – дорогостоящая живая дамба, которая грудью тысяч своих героев охраняет границы родины. За своей спиной она обеспечивает своему народу мир и свободный труд»[xxxi]. Эти слова были написаны им после окончания Первой мировой, но и приближение ее он предчувствовал через усиление милитаризма. «Вспомните недавнюю Гаагскую конференцию, великую попытку сбросить с Европы тяготеющее бремя милитаризма. Дело кончилось неудачей. Предприятие своим нравственным величием оказалось непосильно наличной Европе» – эти слова Петров написал еще до Русско-японской войны[xxxii]. «Выпал тяжелый рок. Пришла година испытаний. Кто пошел в бой, те сделают свое дело… Там, на войне, будут работать слуги злобы и смерти – ружья, пушки, штыки…»[xxxiii]. Петров учил, и это не могло не понравиться Ататюрку: «Казарма – это наш общий семейный дом. Это наша кафедра. Что для священников церковь, то для нас казарма. Здесь нужно вести себя пристойнее, чем в обществе женщин»[xxxiv].

Связи с российской интеллигенцией зародились у о. Григория Петрова очень рано. Известно о дружеских связях Петрова (с учетом разницы в возрасте и положении) с Л. Н. Толстым, философом В. С. Соловьевым, путешественником, писателем и журналистом Вас. Ив. Немировичем-Данченко, старшим братом театрального деятеля Влад. Ив. Немировича, художественным критиком В. В. Стасовым, юристом А. Ф. Кони[xxxv], поэтами «Серебряного века» Максимилианом Волошиным, Поликсеной Соловьевой (сестрой В. С. Соловьева) и Александром Блоком, писателями Леонидом Андреевым и К. И. Чуковским[xxxvi].

Восторженные статьи об отце Григории Петрове писал философ В. В. Розанов[xxxvii]. «Странна жизнь писателей: жизнь мечты, иллюзии. Возможно, что он говорит “ в трубу” и “на ветер”: но при таком представлении, все равно все продумав про себя, – автор ничего бы не напечатал. Он именно “из-под таинственной холодной полумаски” создает в воображении каких-то друзей, что-то невыразимо интимное; ночью, один, за лампой – он в каком-то сиянии бала, духовного бала, бального роскошествования. Он кружится в каком-то вихре слов, произносит речи совершенно невероятные в одиночестве, интимничает, исповедует и исповедуется, хитрит, увлекает… Литература тем поразительная вещь, что это – сгорающая дотла, без остатка вещь: искры из трубы парохода, которые гаснут на ветре. Это – необыкновенно красиво; это – нужно. Я не хотел бы жить, если бы не было красивого в мире; никто не захотел бы жить… Литература – живая вода; глотни – “и не умреши”… Странно, мне все это внушил “священник Петров” и его маленькая книжка. Я раскрыл некоторые страницы — и вдруг почувствовал в душе “бал”. …Мы привели примеры этого радостного полета души доброго «батюшки»: он не оскорбится нашим переименованием, угадывая, из какого глубокого уважения оно идет. Да и как не уважать человека, который говорит о человеке такие добрые вести, и говорит, не впадая в мистические созерцания, но касаясь только практических нужд нашей души… Простая речь «батюшки» Петрова именно движется по дну и от дна жизни и полна иллюстраций, привлекательных именно у священника…»[xxxviii].

Знакомство с М. Горьким произошло весной 1899 года в Нижнем Новгороде, когда Петров посетил его проездом на Каму, чтобы лично увидеть масштабы голода, который в этом году поразил Поволжье, и иметь возможность рассказать об этом Л. Н. Толстому.[xxxix]. Горький в письмах всячески рекомендовал А. П. Чехову также познакомиться с Петровым[xl]. В 1902 году Петров в храме при артиллерийской академии венчал с супругой А. И. Куприна[xli]. Такой круг знакомств для священника был совершенно нетипичным для начала ХХ века. Например, вхождение в религиозно-философский кружок Д. С. Мережковского ректора Санкт-Петербургской духовной академии епископа Сергия (Страгородского) вызвало сильный резонанс своей резкой необычностью. Кстати, Петров бывал и на этих встречах.

Петрова по достоинству оценил даже такой придирчивый ценитель как С. Ю. Витте. Презрительно описывая преподавание богословия в высших учебных заведениях и бахвалясь своим несерьезным отношением к экзамену по этому предмету[xlii], он описал единственный случай, когда лекция по богословию его впечатлила. «Когда я уже был министром финансов, мне удалось основать здешний Петербургский Политехнический Институт. Я довольно часто ездил в это заведение, которое я любил, как мною основанное, Профессором богословия там был Петров, тот самый Петров, который теперь расстрижен, так как он увлекся политической деятельностью. Вот, приехав однажды туда, я спросил: какие теперь читают лекции, так как я хотел выбрать какую-нибудь лекцию пойти послушать. Мне сказали, что читает лекцию один Петров. Я сказал, что совсем не хочу идти на богословие, а хочу слушать какую-нибудь лекцию о механике или физике. Мне сказали, что когда Петров читает свою лекцию, тогда никто больше не читает, потому что все студенты, бросив другие лекции, идут слушать Петрова. Я пошел на лекцию Петрова; он читал лекцию по богословию, причем читал ее так увлекательно, что не только все студенты, но и все профессора, а также и я были просто увлечены его манерой чтения. Это положительно одна из самых лучших лекций, которую я когда-нибудь в жизни слушал»[xliii].

Впечатление было настолько сильным, что Витте при первом же удобном случае рассказал о Петрове императору Николаю. «Я говорил, что если бы во всех высших учебных заведениях были такие профессора, тогда, очевидно, наше юношество увлекалось бы богословием также, как оно увлекается другими предметами» – вспоминал свои слова царю Витте[xliv]. Выяснилось, что Николай II наслышан о Петрове и его успехах. Отец Григорий был даже приглашен в качестве законоучителя для детей великих князей Павла Александровича и Константина Константиновича[xlv].

Рабочая же публика – наиболее преданный и любимый самим Петровым слушатель – стала посещать его публичные выступления, лекции и проповеди, как бы отвечая на написанные им книги. «Брюнет, выше среднего роста, с светлыми утомленными глазами», он выходил на трибуну, демонстрируя «полное спокойствие во всех движениях и простоту». «Как проповедник, он должен быть отнесен к вновь нарождающейся школе», говоривший без риторики и схоластики, обо всем и по существу[xlvi]. Его проповеди имели колоссальный успех. «Темный люд, крестьяне, рабочие сотнями повалили на проповеди “нового батюшки”, – писал биограф священника А. В. Руманов. – Особую популярность и любовь снискал о. Петров среди петербургской бедноты и рабочих… Он – священник бедных, не захотел стать священником богатых»[xlvii]. В. В. Розанов вспоминал: «Один мой родственник, приезжавший из провинции, сказал мне: “Я устал возить на родину тюки его книг: так велико и непрерывно требование”… Можно без преувеличения сказать, что вовсе не Толстой и Максим Горький одни царят на книжном рынке, но и священник Петров – любимейший в Петербурге проповедник, любимый и черным народом, и собирающий огромную образованную, даже частью ученую и литературную толпу…»[xlviii].

Даже недоброжелатели признавали его талант. Прямолинейный в своих высказываниях и недобрый по мысли митрополит Евлогий (Георгиевский) в последние годы жизни с неприязнью вспоминал про успех свящ. Григория Петрова: «О.Г.Петров был человек позы, внешнего эффекта, эмоций, но подлинной внутренней религиозности в нем было мало. Не лишенный дара воздействия на толпу, он умел говорить с интеллигенцией и собирал на свои лекции весь Петербург. Внешнее красноречие, деланный, искусственный пафос и демагогический тон его докладов не претили неразборчивому вкусу аудитории – наоборот, они-то и создали ему популярность»[xlix]. Первая жена А. И. Куприна – М. К. Куприна-Иорданская, которую с писателем-супругом венчал о. Петров, вспоминала его успех: «Григорий Спиридонович Петров ввел новшество – по окончании богослужения он стал обращаться к прихожанам с проповедью. Его устные выступления (он был превосходный оратор), так же как и многочисленные брошюры… являлись религиозно-нравственными рассуждениями о вере как о моральной догме. …Выступления священника Григория Петрова пользовались большим успехом у всех слоев столичного общества. Интересовалась ими и интеллигенция, ходила на его особые собеседования и учащаяся молодежь»[l].

Почему о. Григорий Петров так взбудоражил умы петербуржцев на рубеже столетий? Связано ли это только с всеобщим подъемом социальной, культурной и политической активности, которой отличается начало ХХ века во всех странах Европы и так сказалось на российской истории? Или причина кроется в необычайном таланте Петрова, который отмечали столь разные его слушатели? И то, и другое верно. Но Петров еще смог совместить то, что редко кому удавалось совмещать с удивительным вкусом и чувством баланса – разговор о Боге, нравственности, культуре, истории, политике и общественных нравах одновременно. Так, что читающий и слушающий за одной фразой, преподанной в контексте тектонически продуманного и воодушевленно озвученного или искренне написанного произведения, воспринимал сразу несколько параллельных мыслей, каждая из которых, взятая в отдельности, была глубоко созвучна его личному переживанию. Концентрация же нескольких одновременных переживаний, сжатых в единицу времени, создавала эффект эйфории от сознания сопричастности глубине продуманного этим замечательным оратором и публицистом.

Обозреть написанное свящ. Григорием Петровым в этом небольшом очерке невозможно[li]. Мы и не будем пытаться это сделать – эта важная задача должна быть решена в какой-нибудь другой раз. Выделим несколько наиболее наглядных примеров.

Из ранних цельных книг Петрова особенно выделяется книга «Евангелие как основа жизни», вышедшая в 1898 году и выдержавшая 20 переизданий, переведенная на многие языки, включая китайский и японский[lii]. В ней можно найти все основные мировоззренческие доминанты Г. С. Петрова. Книга относится к разряду интеллектуальных, обращена к интеллигентному читателю и основана на философии, психологии, социологии ради главной цели – возвещения Евангелия как нравственной практической идеи.

Читая ее, легко заметить, что одной из основ мировоззрения Петрова является идеализм. «При критической оценке какой бы то ни было религии вообще, – писал он, – а христианской особенно, со стороны их высоты и значения следует всегда отличать основную религиозную идею от наличной действительности, не смешивать того, что есть, с тем что должно быть. Люди по своему узкомыслию и изуверству, могут извратить и унизить самую высокую идею, облечь ее в уродливую форму, но это не значит, что идея низменна, уродлива сама по себе»[liii]. Не смешивая христианскую идею с действительностью, Петров был далек от мысли, что действительность можно принципиально и быстро изменить к лучшему. Иными словами, идеи революции были ему глубоко чужды. Завет совершенства (Мф. 5, 48) «является залогом бесконечной будущности нашей цивилизации», ибо «для осуществления Царства Божия на земле человечеству предстоит еще долгая упорная работа над собою, над улучшением, нравственным воспитанием сердца»[liv]. «Одно лишь научное просвещение само по себе дает лишь дрессировку разуму и если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы, оттачивает когти… Братская, любовная жизнь, Царство Божие на земле возможны, только их надо искать не где-нибудь вокруг, ни в чем-нибудь внешнем, а внутри себя, в своем сердце. Сердце же не область влияния науки, а царство религии»[lv]. Аналитики отмечали свойственный Петрову социодарвинизм, в некоторой степени даже материализм, его веру в прогресс наук, технологий и убеждение в необходимости нравственного переустройства общества и отдельной личности[lvi].

Завершается книга ярким воззванием, которое наилучшим образом выражает главную идею, боль и заботу всей жизни Г. С. Петрова: «Если бы любовь и правда Христова были в ней не случайными гостями, скрашивали ее не редкими проблесками, а были в ней основным законом, постоянною движущею силою, незакатное солнце светлой радости сияло бы над миром, сердце человека стало бы Царством Бога. Да придет, Господи, к нам Царствие Твое!»[lvii]. Можно было бы сказать, что евангельский идеал Петрова – гуманизм, но это не вполне так. Если непредвзято почитать любую из его книг, станет очевидно: не гуманизм является высшим проявлением христианства, а христианство является высшим проявлением гуманизма. Все лучшие примеры из человеческой истории последних двух тысячелетий являются у литератора проявлением или следствием распространения евангельской идеи, а не его евангельская идея была одним из первых шагов к лучшей жизни. Такое видение в изложении Петрова подано поразительно убедительно!

М. Горький тоже оценил эту книгу о. Григория Спиридоновича. «Скоро я пришлю вам одну славную и странную книжку – писал он А. П. Чехову в мае 1899 года. – Славную – в ней много души, ясной и глубоко верующей души, а странную тем, что ее написал поп и так написал, как вообще попы не пишут. Она называется “Евангелие, как основа жизни”, автор – Григорий Спиридонов Петров, преподаватель божия закона в артиллерийской академии и у разных великих князей. Это еще молодой парень и – какой он славный! Сколько в нем веры в человека, детски чистой веры! …Жаль только, что он, поп, социалист. Очень бы хотел, чтоб вы познакомились с ним, он вскоре поедет жить в Крым, где около Алушты снял дачу. Можно сказать, чтоб он зашел к вам? Если разрешаете – я напишу ему. Он в Питере теперь. Когда вы будете в Ялте? Скажите…»[lviii]. Чехов согласился встретиться и заинтересовался книгой. Уже в конце июня он отписал Горькому, что книга ему понравилась, а затем, 19 августа, в свою очередь, очень рекомендовал ее А. С. Суворину как одну из лучших книг из тех, что ему приходилось в последнее время читать[lix].

Сам Петров пришел знакомиться к Чехову 1 июня 1902 года. В этот день Чехов принял сразу двух писателей Петровых – священника Григория Спиридоновича Петрова и Степана Гавриловича Петрова, известного по псевдониму «Скиталец», а 4 июня у него побывал еще один Петров – бывший земский врач, ставший литератором[lx]. Впоследствии Чехов и Петров довольно активно общались. А. А. Измайлов писал о симпатиях, которые «дарил» Чехов Петрову, «который имел близкое общение с писателем очень незадолго до смерти Чехова». Петрову казалось, что Чехов хочет поговорить с ним о религии и вере, но так и не решился – по крайней мере так он писал самому Измайлову[lxi]. Когда после смерти Чехова известный прозаик и журналист Н. М. Ежов в своих воспоминаниях критически отозвался о творчестве писателя, Г. С. Петров сразу же бросился на защиту Чехова[lxii].

Бросается в глаза, каким легким, «полетным» стилем отличаются произведения Г. С. Петрова. Все его книги читаются на одном дыхании даже современным читателем. Они написаны как будто вчера. Особенно ценно, что, хорошо продуманные, его книги при такой облегченной подаче не теряют качества смысла. Петров – не столько мыслитель или нравоучитель, сколько педагог. Замечательный, великий педагог, умеющий говорить с каждым на его языке. Нельзя не согласиться с хвалебными отзывами о нем. Петров – «человек незаурядный, человек выдающихся способностей и дарований, образованный и крупный литературный талант, в чем всякий может убедиться из обзора вышедших до сих пор его сочинений», «…по прочтении одной из его книжек, так и тянешься за другой». «Перечитав все им написанное, ждешь – не дождешься, когда появится что либо иное»[lxiii].

Вот еще один пример. Книга «Зерна добра» адресована простому читателю. Какой простой, но неожиданный вопрос задает читателю на страницах книги автор! «Все самые великие и святые слова и мысли в мире, что истинная ценность человека зависит прежде всего от достоинства души, что дороже и выше всего на земле правда Божия и что этой правде нужно жертвовать всем, – все это принесено людям христианством. И если люди после тысячи девятисот лет проповеди такого чистого святого учения на земле все еще грубы нравственно, то, действительно, каковы же были бы они, если бы не существовало Евангелия?»[lxiv]

А вот пример наглядного и простого призыва к читателю – статья-рассказ «Перед судом совести».

«Далеко за полночь в большом городе произошло смятение. Какие-то люди с диким криком бежали по улицам:

— Горе! Горе! Конец всему! Не будет никому пощады!

Крики проникли в светлые залы, где плясала молодежь, – в больничные палаты, где слышались стоны и бред, – в углы подвалов, где ютилась беднота. Ударили в набат. Люди в тревоге выбегали из домов, сливались с толпой и, охваченные непонятным всеобщим страхом, бежали на площадь, озаренную мрачным зловещим заревом…

Народ заполнил площадь. Говор и шум затихли. Все смотрели на женщину и на юношей в черном – за нею, а женщина, заломивши над головою руки, заговорила быстрым, слышным в самом отдаленном углу площади, шепотом:

— Люди, я – совесть ваша; устала я, исстрадалась, изболелась вся. Вся я как рана болящая. О, если бы я, подобно вам, могла усыпить себя опьянением, заглушить сутолокой жизни, обольстить ложью. Но нет, я – совесть ваша; я не могу отвратить взора от зеркала истины, в котором вижу отраженную ложь ваших сердец; не могу я больше выносить и всей неправды вашей, бесчеловечной злобы, скотского распутства. Хочу я навсегда покончить с собой и с вами…

Услышав эти слова, толпа завопила:

— Сжалься! Помилуй! Пощади! Мы жить хотим!

Совесть сказала:

— Пощади!.. Сжалься!.. Жить хотим!.. О, люди! Безрассудные дети, влюбленные в игрушку, которую сами испортили. Изломали жизнь, отравили ее злобой, осквернили неправдой и еще кричите: «мы жить хотим!» Разве так живут? Вы молите меня о пощаде, как будто я мстить хочу вам за свою обиду. Я мучаюсь не злобой, а любовью, состраданием к вам; я страдаю от стыда за ваши дела. Когда умирает усталый день, вы в объятиях сна или в чаду страстей забываете позор своей жизни, а я в тиши ночи одна переживаю весь ужас поруганной правды, униженной любви и опозоренной чистоты. Нет, не судиться я с вами пришла, не мстить, а дать вам выход, избавление от ярма жизни; я смертью хочу вырвать вас из когтей бесстыдства, позора и горя. Если можете, выступайте на защиту жизни; докажите, что жизнь имеет цену, что в ней есть нечто высокое, святое, ради чего стоит и жить, и страдать. Убедите меня, что ваша жизнь не оскорбление, не осквернение земли, что вы имеете право жить, заслужили его, и я велю затушить зловещие огни.

… Зловещие огни, вспыхнув, озарили лица, охваченные смертельным ужасом и тоской отчаяния. Толпа замерла. Ждали конца. Вдруг из последних рядов послышался голос:

— Постой! Погубить легко. Подумай лучше, нельзя ли погибших оживить?

То говорил неведомый никому пришелец. Изможденное лицо, глубокие морщины на челе, светлый, глубокий, вдумчивый взгляд свидетельствовали о суровых подвигах поста и молитвы, о долгой внутренней работе, о напряженных думах, о мире и чистоте души…

Пришедший выступил вперед и сказал:

— Я только что из пустыни, где в уединении провел много лет. Я, как и ты, долго болел душой, глядя на людские неправды и зло. Слезы обиженных падали мне на сердце расплавленным свинцом, буйный разгул отупелой толпы отравлял мою душу; я задыхался среди всеобщей лжи, предательства и раболепства; сил не хватало долее терпеть.

— Я проклял зло, бежал в пустыню; но я не проклинал людей и жизни, я не забыл о мире… Суд твой справедлив. Такие как есть, они не могут быть спасением миру: красота несет грубую утеху, наука служит пользе, искусство мишурою прикрывает нищету души. В этих сосудах напиток невысокой пробы. Поэтому, если хочешь блага людям, то не разрушай жизни, не разбивай и не презирай ее лучших сосудов; ты в них только обнови напиток…

— Совесть, затуши свои страшные факелы и зажги на место их евангельский светоч; сойди с ним с возвышения и иди в толпу этих обезумевших людей; без злобы, без упрека, затаив свои сердечные муки, освещай им самые темные закоулки души каждого. Будут гнать в одном месте, иди в другое. Поверь, ты не будешь вечно бесприютной.

Отшельник смолкнул. На востоке заалелся край неба. Начинался рассвет. Вместе с рассветом после слов пришельца просветлело и скорбное лицо совести. Она затушила страшные факелы юношей, зажгла лампаду с чистым елеем, сошла с возвышения и тотчас затерялась в толпе.

Читатель! Если порою услышишь хотя бы слабый стук или голос у порога сердца, не оставайся глухим: то мировая страдалица – совесть людская – просит приюта; раскрой ей душу, прими хоть на время Божьего гостя!»[lxv].

Насколько контрастно с этим эмоциональным призывом впечатление от знакомства с казенным отзывом синодального критика! В одной из критических статей можно было прочитать, что главная ошибка Петрова в том, что он, уча в своих поучениях и книгах нравственности, не ставит в пример церковь и не приводит традиционных церковных примеров. «Вследствие этого мысли статей сами по себе сухи и безжизненны, не облечены в плоть и кровь церковную. Обильные аналоги здесь лишь смоковное листвие, прикрывающее скудость мысли»[lxvi]. Приведенные выше примеры из произведений Г. С. Петрова ярко свидетельствуют о том, насколько «искренни» эти критические пассажи.

Но слово это не просто инструмент – это оружие литератора. И свящ. Григорий Петров, быстро увлекающийся и «влюбчивый», неисправимый идеалист, как бы ни пытался он говорить о злободневности и испорченности человеческой природы, не смог обойти политической сферы. Особенно тогда, когда полстраны вышло на улицы – в преддверье и в дни первой русской революции. И хотя Петров органически не был способен к организационной политической деятельности, хотя понимал неисправимость человеческой цивилизации, он не избежал сравнения с свящ. Григорием Гапоном и не смог предотвратить роста негативного отношения к себе со стороны консервативно настроенной части общества. Равно как не нашел сил дистанцироваться от политической активности как таковой и чуткости, чтобы отличить политическую сферу от социальной.

Началась постепенно расширявшаяся травля Петрова за его публичную деятельность, известность и литературные успехи. Вот что писал в 1906 году в рецензии на восторженную статью В. В. Розанова недавний «мирискуссник» Д. В. Философов: «Розанов начинает свою войну против аскетизма. Он защищает книгу свящ. Григория Петрова, где христианство проповедуется как свет и радость, он доказывает, что тот последний логический вывод, который сделали сектанты из 19-й главы Матфея – продукт плохого понимания и неверного перевода текста. Он ретиво сражается с черным духовенством и берет под свою высокую руку духовенство белое. В сущности, его последняя книга вся посвящена борьбе с аскетическим началом в исторической церкви»[lxvii]. Петров выступает в этой критике как очевидный злодей и сектант, причем потому, что понимает христианство как свет и радость!

С кем только не сравнивали священника Петрова! С Авессаломом[lxviii], Аввакумом[lxix], Толстым… Кому-то он казался Савонаролой[lxx] начала ХХ века! Последнее сравнение, пожалуй, наиболее верно, поскольку с знаменитым флорентийским проповедником Петрова роднили глубокая вера, искренность вплоть до горячности, яркий проповеднический талант, неискоренимый идеализм и судьба.

Религиозно-философские сообщества и кружки в годы первой русской революции и сразу после нее «затрещали по швам». Многие из них распались, сделав многих представителей интеллигенции врагами друг другу на долгие годы. Время конструктивных бесед – первые годы ХХ века – ушло безвозвратно, и российское общество начало клониться к закату. Первым деградировал кружок Мережковского, к чему он сам приложил немало усилий. Уже к 1906 году светские члены кружка разочаровались в деятелях церкви, даже принятых в кружок, еще и потому, что их, в том числе Петрова, не удалось склонить к провокационному антиправительственному митингу в годовщину «октябрьского манифеста»[lxxi]. Но даже ранее, в 1903 году, знавшая Петрова З. Н. Гиппиус, характеризуя «прогрессивное» духовенство начала ХХ века, с неприязнью назвала Петрова « позитивистом-нравственником с честолюбием жестоких» (впрочем, Петров отвечал ей тем же)[lxxii]. Болезненно реагируя на критику, с удовольствием посылала о. Григория, писавшего под псевдонимом, «к черту»[lxxiii]. Сам отец Григорий Спиридонович вышел из кружка из-за своего демократизма и горячности – он подверг резкой критике выступление Д. С. Мережковского, поддержавшего отлучение от церкви Л. Н. Толстого. Однако дело получило общественный резонанс и уже тогда В. К. Саблер, товарищ обер-прокурора, поднял вопрос о снятии с Петрова сана. Тогда ограничились запретом на публичные лекции[lxxiv].

Увлечение Петрова связями с интеллигенцией стало одним из поводов к тому, чтобы консервативно настроенное духовенство стало воспринимать его за врага. К этому их толкала не столько личная позиция, сколько озлобленность (во многом справедливая, но не оправдывающая самого возникшего чувства) против интеллигенции лидера консерваторов св. Иоанна Кронштадтского. «Без веры во Христа и вне Церкви Христовой нынешние интеллигенты покрылись египетским непроницаемым мраком и дошли до полного одичания в словах и поступках, во всей своей жизни: всюду неверие, ложь, обман и погоня за удовольствиями» – писал в 1906 году в своем дневнике Иоанн Кронштадтский[lxxv]. По его мнению, люди «обезумели, увлекаясь Толстыми и Горькими и их безбожными учениями», их «совратили современные издания материалистического и порнографического (блудного) направления»[lxxvi]. А ведь именно с этим кругом был связан о. Григорий. Поэтому и его лично Иоанн Кронштадтский провозгласил врагом Церкви[lxxvii].

Священник Григорий Петров продолжал пересекаться с Мережковскими на розановских «воскресеньях», продолжавшихся до 1910 года, где бывали в разное время Н. А. Бердяев, С. П. Дягилев, Вячеслав Иванов, Алексей Ремизов, Федор Сологуб, Андрей Белый, Л. С. Бакст, К. А. Сомов[lxxviii]. С 1905 года Петров устроил В. В. Розанова в газету «Русское слово», где философ писал под псевдонимом «В. Варваринъ», «пока те же Мережковские и Философов не изгнали его и оттуда…»[lxxix]. Это произошло в 1912 году, когда Мережковские рассорились с Розановым. Но к этому времени к Петрову изменил отношение и сам Розанов. Сначала Петров стал для него «просто добрым человеком»: «Без него [иночества – прим. К. К.] – просто ничего нет; есть штундисты, пашковцы, благонамеренные люди, чистоплотные люди, благонравные люди, добрые, либеральные и т.п. и т.п., есть Светловы, Петровы, «добрые пастыри», трезвые священники. Но непонятно, почему это образует Церковь как специальное. Это просто «общество добрых людей», или «общество благородных людей», с которыми приятно иметь дело. Специальное в Церкви начинается с монаха…»[lxxx].

В конце жизни Розанов стал более сентиментальным, мнительным и легче стал подпадать под пессимистические влияния. Одно из писем негативного склада, где утверждалось, что христианство – это не свет и радость, а страдание и суровость, произвело на него такое впечатление, что философ резко изменил свое отношение и к христианству в целом, и к Петрову в частности[lxxxi]. Впадая в старческий маразм и резко деградируя[lxxxii], Розанов все сильнее придумывал, что именно ему должно не нравиться в Петрове, которого ранее он так любил. Обвинения, постоянно появлявшиеся во всяких статьях, отрывках, письмах, становились все мелочнее и злее[lxxxiii]. Однажды, пересматривая свою жизнь под углом старческой рефлексии, Розанов написал такую характеристику: «Григорий Петров. Одна из самых отвратительных фигур, мною встреченных за жизнь. Но: какова слабость человеческой природы: постоянной льстивостью и „вниманием во все мои идеи” он подкупил на много лет меня. Ужасен и таинственно-прекрасен его портрет Репина: Репин и поместил его сзади портретов, в плохо освещенном углу (вот гений Репина!!): надув рот, как раздувшийся кот, готовый броситься на жертву, мышь, птичку, курицу, – он схватился за крест, как за нож. Раз видел в прихожей, как он снял наперстный крест: как каторжник сбрасывает цепи. Не индифферентизм, а вражда и пренебрежение. Раз он проговорился мне: „Я (в сочинениях) балаболка”. Я промолчал, но был поражен: неужели он видит?! Тайна его успеха лежала в чарующем тембре голоса, одновременно властительного, великолепного и что-то шепчущего вот лично Вам, я думаю, таков был Авессалом. Не все знают, что своим поднятием, службою и первыми успехами он был обязан Победоносцеву и митрополиту Антонию, и оба они его холили, ласкали. И как он им отомстил. Жил он (жена?), как кокотка, кушеточки, диванчики, тубареточки, шелк, бархат, цветы — камелии, альбомы из серебра etc. и всегда даст курсисточке 10 р. „на родителей”, чем очаровывал бедняжек. Но — целомудрен и лично одевался скромно. Такого честолюбия я ни в ком не видел: Александр Македонский со средствами Мазини»[lxxxiv].

После 1906 года постепенно оформилась своеобразная «интеллигентская оппозиция» как к самому Петрову, так и к другим представителям «реформаторского крыла» церкви. Помимо философов «серебряного века» к ней относились религиозные философы В. Ф. Эрн, В. П. Свенцицкий и активные иерархи – митрополит Владимир (Богоявленский), епископы Евлогий (Георгиевский) и Антоний (Храповицкий)[lxxxv]. Друг Петрова священник Константин Агеев писал, что «Петров у нас теперь предмет разделений. Третьего дня было юбилейное празднество архиерейского училища, и оно обратилось в грандиозное чествование Петрова. И чествовали люди сильного положения»[lxxxvi]. Так взаимная вражда положила конец счастливым и успешным предреволюционным годам. Правда, Петрова в 1909 году поддержал С. Н. Булгаков, опубликовавший статью писателя в своем сборнике «В защиту интеллигенции»[lxxxvii].

Все эти нападки, постоянно усиливавшиеся, толкали Г. С. Петрова далее в политическую жизнь, заставляли его отказываться от свойственного ему здравомыслия и все откровеннее выражать сидящий в «подкорке» идеализм. Дело дошло до того, что в 1906 году его сняли с настоятельства в храме Михайловской академии. Один из его друзей по кружку «32-х» восклицал: «Гонение Петрова меня возмущает, – и не только за него, но и за то, что он мог бы сделать и не сделал. Трудно в должной мере изобразить, сколь важна и полезна деятельность его… Ведь его погрешности для слушателей не были заметны, а польза несомненна. При прощании в академии в своем слове он просил у учеников и прихожан молитвы за себя и дальше не мог говорить от душивших его слез»[lxxxviii]. Политические увлечения о. Григория Спиридоновича привели к тому, что его кандидатура была выдвинута от партии кадетов на выборах и он стал депутатом II Государственной думы[lxxxix], которая, как известно, проработала всего 102 дня – с 20 февраля по 3 июня 1907 года. Как вспоминал позднее сам Петров, «лекции, по требованию К. Победоносцева, были взяты под особую цензуру. Тогда в отпор этому полузапрету публичных выступлений я отказался и от законоучительства во всех учебных заведениях, и от настоятельства в храмах. Вышел за штат и до 1907 года, нося рясу, не служил нигде»[xc]. Кстати, самому К. П. Победоносцеву тоже досталось от литератора. В ноябре 1904 года в газете «Русское слово» появилась статья Петрова «Страшный нигилист», в главном герое которой, не названном по имени, легко угадывалась фигура обер-прокурора[xci]. Статью тут же перепечатали «Санкт-Петербургские ведомости», что вызвало скандал в синодальных, полицейских и цензурных кругах. «Все, что было честного и талантливого в стране, все сторонилось изможденного старика. Ему приходилось брать, кто шел к нему сам, и подбор получился ужасный. Ни одного искреннего, убежденного, идейного, одушевленного делом веры человека. Сплошь почти были казнокрады, взяточники, в лучшем случае – черствые карьеристы, бездушно холодные и к Богу на небе, и к Божьему делу на земле». «Я зашел раз по дорожке навстречу ему и посмотрел ему в глаза, которыми он вскинул на меня. Ужасные глаза. Не дай Бог их иметь никому: злое презрение ко всему и какая-то глубокая-глубокая тоска»[xcii].

Такое двусмысленное положение Петрова в находившейся в глубоком идейном и социальном кризисе стране не могло сохраняться долго. Этой свободе положило конец разбирательство в Синоде[xciii]. Поводом к нему было несколько доносов московских священников, которые посчитали деятельность о. Григория недопустимой в связи с революционной обстановкой. В одном из доносов для усиления эффекта критики восклицалось, что «или он [Петров] порнографирует печатно св. писание и закон Божий с благословения Святейшего Синода, или он неподведомствен Синоду»[xciv]. В синодальном решении значилось, что священник Г. С. Петров обвиняется в распространении воззрений, «заключающих в себе пренебрежительное отношение к Богом установленным властям»[xcv]. Это обвинение стало поводом к кардинальным переменам в жизни о. Григория. Широкий резонанс получило решение Синода об отправке депутата Государственной думы на три месяца на исправление в Иоанно-Богословский Череменецкий монастырь («на клиросное послушание» с запретом в священнослужении и «его вредной публицистической деятельности»)[xcvi]. От Петрова ждали политического выступления, протеста, отказа выполнять распоряжения церковных властей. Однако он был не борцом-революционером, а вдохновителем на устроение счастливой жизни. Конструктивное начало в о. Григории Спиридоновиче не оставляло место глупому протесту (хотя политическая активность заставляла его иногда быть очень вызывающим[xcvii]). Каким бы ни был он противником действий государственных и церковных чиновников, он не понимал, как протест может способствовать исцелению сложившегося конфликта. И он уехал в ссылку[xcviii]. Его провожали толпы народа, на Варшавском вокзале стихийно сложилась, по словам очевидца, «грандиозная манифестация»[xcix]. Ссылка лишь прибавила Петрову популярности. Пребывание в монастыре не было для него тягостным – игумен монастыря сделал все, чтобы о. Петров воспринял ссылку как отдых в санаторных условиях[c]. К нему в монастырь сплошным потоком ехали почитатели: сюда «паломничали его многочисленные поклонники и поклонницы: светские дамы, студенты, курсистки»[ci]. Характерную запись оставил в гостинице монастыря некий студент Нейман: «Приехал, видел, говорил, счастлив»[cii].

Предел своих «народнических» политических идеалов Петров выразил в телеграмме, отправленной из монастыря открывающейся Думе. «Петербург, Таврический дворец, председателю Думы. Привет излюбленным избранникам народа, начальникам измученной страны. Пред Думою труд великой исторической важности. На месте курной, убогой, завалившейся бюрократической избы, где долгие века насильственно томился хозяин страны – народ-великан, надлежит создать светлый храм народовластия с широким простором свободы и высоким куполом Божией правды. Дружно, избранники-братья, на работу, мудро взвешивая каждый взмах своего трудового молота! Все, кто любит искренно народ, кому дороги заветы правды, — в общий строй! Плечом к плечу, в общей борьбе за благо и права народа, в тесном общении со всею страною! Бог в помощь твердо начать и успешно, в свое время, кончить дело обновления России на началах всеобъемлющей и свободной правды. Член Государственной Думы священник Петров»[ciii]. Можно заметить: в ней нет призывов к свержению власти. У Петрова таких призывов не было никогда. Он был убежденным сторонником теории прогресса и эволюции (политической, нравственной, технической – любой), но не революции. Поэтому всю свою деятельность он посвятил попытке демократического преодоления бюрократической омертвелости существовавшего строя. Именно поэтому в интервью корреспонденту газеты «L’Humanité» В. И. Ленин охарактеризовал Петрова как «христианского демократа, весьма популярного демагога»[civ]. О. Григория часто подавали как социалиста, он сам также называл себя социалистом, однако участие его в выборах на стороне кадетской партии, неучастие в политических дрязгах, общение с писательским кругом и его произведения свидетельствуют, что эта характеристика неверна (как бы ни высказывалась впоследствии, уже в советские годы, его первая жена, и обиженная на Петрова из-за развода, и опасавшаяся за свою блестящую медицинскую карьеру, как близкой соратницы И. П. Павлова). Следует согласиться с мнением, что «скорее, это был человек из породы правдоискателей и обличителей – подававший свои мысли в форме проповедей»[cv].

Вернувшись из ссылки, Петров успел побывать на заседаниях Думы. Митрополит (тогда – епископ Холмский) Евлогий (Георгиевский) впоследствии вспоминал: «Помню появление в Думе о.Григория Петрова… Обер-Прокурора засыпали запросами, просьбами о его освобождении, и, под давлением влиятельного заступничества, его из монастыря освободили. Первое его появление в зале заседаний было обставлено с некоторым триумфом. Распахнулись двери, все депутаты, как один человек, встали – и разразились громом рукоплесканий… О.Григорий Петров театрально раскланялся. Потом мы с ним познакомились. В Думе он почти не выступал»[cvi].

II Дума, как известно, отличалась значительным политическим радикализмом. Из 13 священников – депутатов Думы – только четверо были представителями правых (монархических) партий. Семеро были социалистами разных направлений (Петров баллотировался как кадет) и двое – «центристами» (прогрессист и октябрист)[cvii]. Это соседство наложило определенный отпечаток и на деятельность Петрова. Так, он написал и в 1908 году напечатал открытое письмо Санкт-Петербургскому митрополиту Антонию (Вадковскому), в котором прямо обвинил церковное руководство в пособничестве антинародной политике властей и полном попрании евангельских заветов веры и нравственности.

«Общая характеристика наличной синодальной церкви мне наглядно представляется в образе знаменитого храма Святой Софии в Константинополе. Величественный храм мудрости Божией врос в землю, засыпан кругом мусором, загроможден пристройками и надстройками, так что с большим трудом, углубившись только внутрь можно понять гениальность замысла архитектора. То же и современным православно-синодальным вероисповеданием. Основы, стены, сущность – Иисус Христос и Его Евангелие; но как это глубоко вросло у нас в землю. Как загромождено всякого рода надстройками, Синодом… конторами… циркулярами и предписаниями! С трудом, с громадными усилиями сквозь эту наносную толщу, доберешься до живого Христа»[cviii].

«Папизмом страдает духовенство всех христианских исповеданий. Страдало не меньше и греческое духовенство. Высшее правящее монашеское духовенство здесь также, как и на Западе жадно тянулось к власти. Но так как сильную на Востоке императорскую власть высшему духовенству одолеть не пришлось, даже и в голову не приходило, то высшее духовенство и направило всю свою жажду власти внутрь церкви. Заслонило собою паству и низший клир. И заявило: церковь – это я. И чтобы беспрепятственно со стороны правительства пользоваться полною административною властью внутри церкви, церковные сановники, князья церкви размежевались с государственной властью: правительству оставили неприкосновенной власть над обществом и государством, себе же взяли управление над церковью. При таком положении вещей обличения правящей власти, нравственного воздействия на общественное и государственное устройство, властного вмешательства церкви в ход событий с требованием подчиниться голосу евангельской правды быть, конечно, не могло. Правящее церковью духовенство было покорно властям, служило им послушным орудием. Были конечно, отдельные случаи пророческого указания царям пастырями на правду Божию, но это были только счастливые исключения. Общим же правилом было угодничество и прислужничество властям. Это вошло в нравы духовенства, стало чуть не догматом церкви. Как бы безбожно ни вело себя правительство, какие бы злодеяния власть не творила, – духовенство неизменно твердило народу: “Слушайся, подчиняйся, того требует Бог”»[cix].

Это письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы. Оно было настолько убедительным и в то же время настолько «нереволюционным», что власти не могли на него не ответить, но трудно было решить, как наказать правдолюбца за истовое стремление к совершенству. На специальном заседании Синода было решено лишить Петрова сана (12 января 1908 года)[cx]. Лишение сана влекло за собой запрет на проживание в Петербурге и Москве в течение семи лет. Митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал и о своем участии в судьбе Петрова: «Уже после роспуска Думы мне случилось встретиться с ним в приемной митрополита Антония. Он мне сказал, что принес прошение о снятии сана. Мне было его жаль, и я советовал не делать этого»[cxi]. Но дело было решено одновременно и Синодом, и самим Петровым, изменить здесь ничто уже было нельзя.

Приведенная выше телеграмма, открытое письмо, выступления и произведения Петрова вызвали резкую реакцию у консервативного церковного крыла[cxii]. Председатель Русской монархической партии и один из лидеров черносотенного движения, впоследствии священномученик, протоиерей Иоанн Восторгов произнес специальную проповедь. «Учение это опасно в нравственном отношении, ибо прививает народу страшную по своим последствиям похоть власти, ту похоть, от которой более всего желал отвратить Иисус Христос Своих последователей. Учение это не христианское… ибо Царь наш и Владыка – Бог, а не народ;… от Бога и власть земная, а не от народа; Бог избирал царей и помазывал, а не народ; Господь возводит и низводит царей, а не народ. Народ в той же мере может избирать царя, как дети избирают отца и мать… …Измышленное Григорием Петровым здание – оно из того царствия мирского и тленной славы его, которое во мгновение времени некогда сатана показал Христу в третьем и самом сильном искушении…»[cxiii]. Критика Восторгова была для Петрова болезненной. Уже перед смертью он писал, намекая на монархического критика: «Карьеристов-священников имеете достаточно и без меня… Да церковь и не место для карьеристов. Церковь требует апостольства и апостолов. Попы-политики, попы-демагоги – это болезненный нарост на теле и церкви, и народа. Я мечтаю о высшей “карьере”, о “карьере” апостола среди забытого, грубого, несчастного финского народа»[cxiv].

Протоиерей Иоанн Восторгов был одним из наиболее последовательных критиков социализма и либерализма. В своей критической работе «Социализм при свете христианства. Теория, практика и история социализма, критика его начал» он писал: «Снова воздвигается башня до небес, снова повторяется страшная история Вавилона. На языке современности этот новый Вавилон называется социализмом»[cxv]. Если в годы первой русской революции эти слова могли быть направлены и против о. Григория Петрова, обвинявшегося в сочувствии социалистическим взглядам, то к началу 1910-х о. Восторгов уже понимал, что социалистами являются Лассаль, Маркс, Бебель, Энгельс, Каутский, но не кадет Петров.

Один из критиков писал в 1908 году по поводу открытого письма: «Если бы Гр.Петров хоть сколько-нибудь понимал русский народ, он не стал бы говорить и о правах народа, о требовании будто бы народом уважения его прав, так как народ русский – по духу истинно христианский, каковы, впрочем, надо думать, и все народы в их низших слоях, в первобытном, в детском, так сказать, их состоянии, – никаких прав за собою не признает, воли своей не выражает, напротив, считает себя виновным в том, что не исполняет воли Божией, и сокрушаясь об этом, сочтет преступным всякое выступление с требованием каких-либо прав… Народ русский, не признавая за собою каких-либо прав, не считает себя и источником закона и власти, а лишь сокрушается, что является источником преступлений, которыми обусловливается необходимость закона и власти; источник же закона и власти народ русский видит в Боге…»[cxvi]. Примерно также воспринимали статьи Петрова и некоторые представители простонародья, настроенные на консерватизм: «Священник Петров, – писала в письме прот. Иоанну Сергиеву (Кронштадтскому) некая вологжанка, – которому, говорят, так внимает Петербург, сочинения которого так старательно покупались, теперь распространяет такие листовки, как “Для чего нужна свобода?”. Господи, да ведь это прямо возмущение; когда мы прочитали листок, я спросила: неужели так и подписано – священник Петров?»[cxvii].

В чем обвиняло Петрова консервативно настроенное духовенство? Предельно емко это выразил в своем дневнике за 1907 год прот. Иоанн Сергиев (Кронштадтский). По его мнению церковь очень сильно страдает от таких «служителей ее, вроде священника Григория [в тексте ошибочно написано «Георгия» – КК] Петрова, Гапона и многих, многих, желающих сокращения Богослужения, светских одежд для священников, вторичных браков, хождения в театр и проч.»[cxviii]. ХХ век настолько изменил облик церкви и мировоззрение людей, что, оказалось, Григорий Петров в своих требованиях был прав и почти все перечисленное прав. Иоанном Кронштадским и в других цитировавшихся выше фрагментах изменилось именно так, как то отстаивал Петров. Однако тогда, в начале века, было все иначе. После снятия сана из-за поляризации общества на мировоззренческие политические группы и погружения российского общества в какое-то предреволюционное оцепенение популярность Петрова изменила свое качество: он ушел с «острия» политической и церковной полемики в социальную тематику.

Несколько месяцев Петров прожил в Куоккале (нынешнее Репино), где соседство с И. Е. Репиным привело к дружбе между ними. В 1907 году Репин написал портрет Петрова, в его доме Петров выступал перед воспитанниками Академии художеств, приезжавших к Репину в гости[cxix]. У Репина сложился один из последних цельных кружков ценителей литературы и искусства. Петрова с Репиным сближали и взгляды на современников – оба были в самых плохих отношениях с Философовым, и оба преклонялись перед Толстым[cxx]. Именно у Репина с Петровым познакомился К. И. Чуковский. Он вспоминал, как накануне того или иного портрета с натуры, Репин посылал ему записку с приглашением прийти, поскольку во время сеанса Репин без умолку разговаривал с натурщиком о его жизни, а также и с приглашенными гостями. Так, Чуковский побывал у Репина и во время написания портрета Петрова[cxxi].

Несмотря на уход Петрова из публичного пространства, газеты следили за его жизнью и трудами. Печатали его портреты в шубе на лыжах в лесу или на фоне дома, где он жил. С конца 1907 года Петров начал все больше ездить по стране (вплоть до Владивостока) и за рубеж с публичными лекциями. Современники называли его «одним из самых популярных лекторов в России»[cxxii]. Исполнились пожелания одного из ранних почитателей Петрова, который после лекции Петрова заметил, что «проповеднику следовало бы говорить под открытым небом. Пожалуй, эту мысль не мешало бы осуществить где-нибудь на юге»[cxxiii]. Литературная деятельность претерпела заметную перемену. Книги и брошюры стали реже выходить из-под его пера, он сосредоточился на газетных и журнальных публикациях, став фактически журналистом[cxxiv]. Он и ранее, еще с 1893 года, сотрудничал с газетой «Русское слово»[cxxv], позднее – также с «Вестником трезвости». Издавал и свою газету «Правда Божия» (в июне 1907 года в связи с решением пастырского собрания московского духовенства была приостановлена)[cxxvi]. Теперь же работа в газете стала для него основным занятием. Уже к началу ХХ века гонорары за изданные и мгновенно раскупаемые книги составили такую крупную сумму, что на них он мог и сам издавать что угодно, и ссуживать друзьям любые суммы на издание их трудов[cxxvii]. Писал Петров в основном под псевдонимами «Русский», «Артабан», «Антон Средний», «Я. Устинович» и других[cxxviii]. Этот своеобразный «литературный отдых» сыграл роль накопления сил для нового литературного порыва, который начался в годы эмиграции.

Революцию февраля 1917 года Петров воспринял как долгожданный виток эволюции политического строя в России. Однако революция не прекращалась. Приехавший из эмиграции Ленин предложил Петрову возглавить движение церковного обновления, которое поддержало бы большевиков, тогда как они поддержали бы Петрова. Чувствуя в этом предложении ложь, Петров отказался. Уже в эмиграции Петров охарактеризовал Ленина так: «Ленин и большевизм – не причины русской трагедии, а проявление больной народной души. Не самозванец породил Смутное время, а смуты русской государственности тех дней породили самозванца. Так и эта тупая голова и темная душа, Ленин. Народные массы пошли за ним, потому что в нем увидели воплощение бушевавших в них темных, злых, мстительных сил. Ленин и ленинство – это злокачественная сыпь на теле и душе русского народа»[cxxix]. Позднее Петров так намекал на революционные события и выражал свое отношение к ним: «Создавайте какие хотите конституции, избирательные права, пишите самые либеральные законы, верьте в чудотворную силу социализма или коммунизма, но если сотни тысяч наших детей будут вступать в жизнь как мелкие, ничтожные люди – при всех парламентах наша жизнь останется убогой, бедной, уродливой. Чиновники будут небрежными. Министры будут политическими лжецами. Депутаты – спекулянтами за счет народа. Школы останутся сушильнями ума и сердца новых поколений. Пресса будет походить на уличную красотку, живущую от продажи своих прелестей. Народные массы станут сытым или голодным стадом, в котором растет злоба и ненависть к высшим классам, желание мстить, свергать все, что над ними, или что им непонятно»[cxxx].

В течение последующих трех лет он так часто переезжал с места на место, что уследить за его перемещениями очень трудно. Его видят то в Крыму, то в Киеве, то в Добровольческой армии А. И. Деникина на Кубани и на Кавказе[cxxxi]. Он до конца претерпел испытания, выпавшие на долю Белого движения. Он видел крах Добровольческой армии, в ней погиб его любимый сын от первой жены (второй раз Петров женился перед революцией). Потерял семью, уехавшую в Эстонию, и воссоединился с ней только через несколько лет в Белграде. Бежал из Крыма в врангелевской эвакуации, потеряв все. Из Константинополя уехал в лагерь армии Врангеля в Галлиполи, а затем в Белград, куда приехал «нищим, без денег, без белья, в рваных сапогах»[cxxxii]. Не примыкая к эмигрантским кругам, он начал читать лекции в гимназиях и кружках для сербов, сначала по-русски, а затем, выучив язык, и по-сербски. За три года он умудрился прочитать 1500 лекций по всему Королевству Югославии, пользуясь бесплатным железнодорожным билетом и званием профессора, которые ему были преподнесены министерством просвещения Королевства Сербии. И снова ему сопутствовал успех! Залы были полны народа, после лекций его неоднократно качали восторженные слушатели[cxxxiii]. В одной из газет Дубровника журналист написал в 1922 году: «Мы уверены в том, что не преувеличиваем, утверждая: лекции г-на Петрова являются самыми торжественными и возвышенными проповедями, когда-либо услышанными в Дубровнике»[cxxxiv].

Здесь снова раскрылся его литературный талант. Он писал одну книгу за другой. Рукописи он переправлял к давнему другу Диньо Божкову в Болгарию, а тот переводил их на болгарский и издавал[cxxxv]. По его подсчетам в общей сложности было издано около 50 книг. Правда, напряженности в болгаро-сербских отношениях 1920-х годов из-за близости Болгарии к германскому блоку, заставившему Болгарию воевать с Сербией в Первой мировой войне, из-за этих публикаций прокоммунистические газеты Сербии поспешили назвать его «болгарским шпионом»[cxxxvi]. Одна из последних книг Г. С. Петрова – «В стране белых лилий» – была написана им в конце 1923 года. Она сразу была издана на сербском языке. В 1924 году Петров почувствовал, что болен. Лечиться он решил в Париже, где в одной из больниц практиковал его давний знакомый, профессор Иван Павлович Алексинский. Вплоть до отъезда он пытался сначала писать, затем диктовать, но затем силы оставили его. Умер Григорий Спиридонович Петров 18 июня 1925 года сразу после операции, выявившей у него злокачественную опухоль[cxxxvii].

Последняя книга Петрова «В стране белых лилий» посмертно прославила имя ее автора. После публикации ее на болгарском языке она получила неслыханную популярность. Восторженный отзыв о ней оставил министр просвещения Болгарии М. Йовов, написавший, что описанная в книге Финляндия показана как пример идеального решения общественных проблем. Только в Болгарии книга выдержала 14 изданий и в течение 1920-1930-х годов она была абсолютным бестселлером на полках болгарских книжных магазинов[cxxxviii]. Однако наибольший фурор книга произвела в Турции. После знакомства с турецким переводом, выполненным в 1928 году, Кемаль Ататюрк приказал включить книгу в программу обязательных для изучения книг в общеобразовательных учебных заведениях, но особенно – в армейских училищах, где она является настольной книгой турецких офицеров до сегодняшнего дня. В середине ХХ века она по статистике считалась самой читаемой книгой на турецком языке после Корана. Книга продолжает бить рекорды и по сию пору. Кроме того книга была переведена на финский, курдский, арабский и русский языки[cxxxix].

Основное содержание книги состоит в описании, как маленькая, бедная ресурсами и находившаяся в глубокой нищете, грубости и бескультурии Финляндия благодаря энтузиазму нескольких своих граждан явила миру чудо и создало самое высокоразвитое гражданское общество, экономическое процветание и быстро сформировавшуюся оригинальную высокую культуру. На реальных и вымышленных примерах и через описание исторических и чисто литературных героев Петров попытался представить Финляндию как идеальное государство. При этом главная цель и адресат недвусмысленно помещен Петровым в конце книги: «Думаю, что хотя бы беглое знакомство с “финским стилем” культурного строительства народной жизни тут не будет лишне. Все, кто и как может, дадим благородную обработку нашим великим славянским силам ума и духа: нашей умственной свежести и нашей чуткости сердца, этому драгоценному и благородному, но пока еще сырому материалу! Воспитаем в себе и в народных массах выдержку и усидчивость в труде, дисциплину воли. Привьем нашей славянской распущенности, несдержанности и неустойчивости экономию и времени, и сил, и наших средств»[cxl].

Детально изучившая жизнь Г. С. Петрова, саму книгу и ее возможные литературные истоки, а также историю Финляндии редактор и автор предисловия к книге М. Витухновская приложила много старания, чтобы найти действительные параллели созданным в книге образам финских просветителей. Если образ интеллигента-просветителя Снельмана в книге до неузнаваемости искажен, то купцу Ярвинену, преступнику Карокепу и священнику Макдональду, а также многим мелким персонажам нет аналога в финском прошлом. Поэтому она вынуждена была сделать вывод, что «хотя автор книги и стремился придать своему повествованию характер документального, …в повествовании  смешиваются истинные события и фантазии автора, черты финской истории расплываются, лица персонажей превращаются в театральные маски. Перед нами, по сути дела, рукотворный миф… Изображенная им [Петровым – КК] Финляндия являет собою некое идеальное государство, “страну обетованную”, прекрасную утопию, к которой во что бы то ни стало следует стремиться»[cxli].

М. Витухновская и права, и не права. Она права в том, что результат приложения писательского таланта Петрова это идеалистическая утопия. Но это было бы верно только если бы целью книги было бы описание или сюжет. Но цель книги в другом – в призыве читателям поступить так, как поступают герои книги. Этот призыв звучит как набат, нигде в литературе такого сильного призывного голоса писателя не встретишь. Поэтому миф как литературный результат, равносильный историческому мифу как способу осознания прошлого, уступает место метафоре как литературному приему. Герои, их поступки, их слова, их пунктирные биографии есть ни что иное как метафора, противоположная мифу по образу действия. Однако и такое понимание художественного языка писателя не будет до конца верным, если не обратить внимание на то, каким образом пользуется метафорическим языком Петров.

Книга целиком от корешка до корешка построена на метафорах. В начале для примера приведем пример краткой метафоры. «Даже находясь где-то проездом, он [Снельман – КК] собирал людей, занимающихся народным просвещением, на дружескую беседу. Говорил им: – Вы знаете, как из конопли изготавливают канаты. Сначала это клочки пеньки, из которой прядут тонкие нити; их сплетают в веревки, а несколько таких веревок сплетаются вместе и получаются толстые канаты, которыми привязывают огромные океанские суда. Так и с нашей работой. Мы из разрозненных добрых намерений людей можем и должны свить, создать мощную просветительную силу нашего двухмиллионного народа»[cxlii]. На что похож такой метафоричный язык? Приведем пример, который имел перед мысленным взором Г. Петров. «Какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет? А найдя, созовет подруг и соседок и скажет: “порадуйтесь со мною; я нашла потерянную драхму”. Так, говорю вам, бывает радость у ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся» (Лк. 15:8-10). В данном случае мы имеем дело с притчей, но с такой, в которой нет сюжета, а образный намек настолько ясен, что он оказывается вплетен в тело притчи.

Вот пример другого рода притчи, где объяснение нужно привести особо, поскольку хотя образ и нагляден, но применение его к действительности не вполне очевидно. Снельман «сравнивал две картины: сад и лес.

В саду всюду проложены дорожки. Дорожки посыпаны песком – чисто, сухо, красиво. Вдоль дорожек цветы, плодовые деревья и кусты. На полянках подстриженная сочная трава, ее каждый день поливают… В разных углах сада разбросаны беседки, вкруг них вьются розы и глицинии. Там и сям бьют фонтаны. Стоят статуи. В тенистых аллеях удобные скамейки. На каждой мелочи, на каждом дереве и цветке видна обдуманная, заботливая рука.

Иная картина в лесу. Здесь все дико, запущено. Предоставлено само себе. Деревья и кусты растут как и где упало семя. Местами непроходимая глушь. Если где буря свалила дерево, оно там и лежит, гниет. Где есть дорожки, они перепутаны в беспорядке. Их никто никогда не чистит и не поправляет.

Сад – это высшие классы населения. Для них и культура ума, и комфорт жизни, и наслаждения искусствами, и заботы гигиены о здоровье. Народный лес живет больше жизнью природы. Его если и берегут, охраняют, то именно как живой лес, как нужный живой материал… А ведь миллионы народных масс такие же люди, как и люди из живого сада. Они так же умны от природы. Так же даровиты и талантливы. Так же способны к наивысшему духовному развитию. Ими надо только заняться. Необходимо дать каждому из этих миллионов возможность стать человеком в полном смысле этого слова»[cxliii]. Эта притча Петрова создана по образцу крупной притчи Христа, приведенной в Евангелии с разъяснением. Самый известный пример подобного рода – это притча о сеятеле (Мк. 4:3-20). Подобной большой притчей является и рассказ о разбойнике Карокепе.

Итак, Петров может быть признан не только и не столько писателем-утопистом (в конце концов, он слишком верил в созданный им образ, чтобы считаться утопистом), сколько мастером притчи[cxliv]. Общая же композиция книги также несколько необычна. Тринадцать глав условно следует разделить на две части – на описание идеальной Суоми, написанное в стиле «свидетельского реализма»[cxlv], и на рассказ о деятельности финско-шведского просветителя Снельмана, который разбит по тематикам. Во второй части есть также большой «рассказ в рассказе», который вложен в уста «сладкого короля Ярвинена» и содержит повествование как бы из первых уст о судьбе разбойника Карокепа. Ни образ Ярвинена, ни образ Карокепа не являются историческими – это выдуманные персонажи, но они настолько собирательны и в какой-то степени универсальны, что этот универсализм (кстати, проповедуемый самим Ярвиненом) может рассматриваться как дуализм русского народа: «…Карокеп и Ярвинен – два друга детства. Это две половины нашего народа: одна – убитая холодной тьмой, другая – призванная к жизни, как земля весною под лучами солнца. …И Ярвинены, и Карокепы – это суть две стороны одной медали. Два сука на одном стволе дерева, а дерево это – народ, миллионы народных масс»[cxlvi]. «Рассказ в рассказе» содержит также внутренние рассказы, превращающие главу в своеобразную «матрешку». Именно эти «русские» детали и должны побудить изучающего наследие Г. С. Петрова искать параллели и истоки идей и образов не в финской истории и публицистике, а в произведениях и жизни самого Петрова, а также в иных примерах русской литературы[cxlvii].

В основе книги лежит непроходимый идеализм автора. Он светится и в описании Суоми, и в вере в силу прогресса (в том числе в борьбе с природой – очень типическое представление для рубежа ХIХ-ХХ веков), и в отношении к школе – во всем. Фраза наподобие: «Через одно-два поколения финское чиновничество переродилось. Стало более умным и моральным. Могло служить примером. Население ими гордилось и уважало их», кочует со страницы в страницу[cxlviii]. Рассказы Ярвинена и Гульбе о себе – это отголосок утопизма начала ХХ века, очень похоже на «Маленькую хозяйку большого дома» Д. Лондона, но в той книге финал был очень красноречивым. Нельзя обойти антимаккиавеллизм Петрова в отношении к государству. Петров буквально верит в возможность построения идеального государства и при этом настаивал на ненасильственном осуществлении власти[cxlix]. Участие на равных в осуществлении власти и общественной жизни он считал само собой разумеющимся устройством государства. По-видимому, именно отсюда берут корни социализма и народничества в творчестве Петрова.

Социализм в трудах Г. С. Петрова занимает особое место. Когда Горький возмущался, что «он, поп, социалист», в этих словах была своя правда. Петров и правда активно выступал за просвещение, воспитание «народных масс». Его возмущало, что «миллионы крестьян, миллионы рабочих, сотни тысяч ремесленников всякого рода и снова миллионы мелких горожан [сами цифры говорят о том, что Петров имеет ввиду Россию – прим. КК] во все века жили и живут как-то вне поля зрения истории»[cl]. Очень традиционно для социализма он называл это «борьбой света культуры с… некультурной тьмой»[cli]. Главными героями этой борьбы выступают представители интеллигенции. По Петрову интеллигенция это ум, честь и совесть народа. В этом отношении Петров – типичный народник, только, если иметь ввиду годы его творчества, народник запоздалый. Для него народ – это точка приложения силы, это объект воздействия, который противополагается интеллигенции именно по качественному признаку[clii]. «Интеллигенция, – считал Петров устами Снельмана, – это мозг народа. Народ вас воспитал не для того, чтобы, получив образование, вы могли получать хорошее жалование и по вечерам сидеть по ресторанам, играть в карты и домино в так называемых читальнях. В таком случае вы не интеллигенция, вы интеллигентская плесень. Вы же обязаны будить народный ум, народную волю и энергию, народную совесть. Будить народную мысль. Учить народ – крестьян, рабочих, низшие слои общества как им жить лучше, как создавать лучшую жизнь»[cliii]. «Ваша интеллигентность не есть ваша привилегия. Не есть право на власть, на почести, на сытую жизнь. Ваша интеллигентность есть ваша обязанность, ваша служба. Вы – светильник народу, а свечу, когда ее зажгут, не держат под колпаком, но ставят высоко на подсвечник, чтобы она светила всем кругом»[cliv] (Мф. 5:15). Очевидно, что Петров не только сам себя считает интеллигентом, но и является им в полной мере.

Евангельская цитата в этом тексте не случайна. Свое народничество Петров основывал на Евангелии. Впрочем, получив отличное духовное образование, зная Евангелие значительно лучше тогдашней интеллигенции и будучи искренним христианином, Петров в принципе взял для себя Христа как образец для подражания. Простота речи и быта, народность, язык притч притчи – эти элементы и были для Петрова основой его жизни и деятельности. В книге «Финляндия, страна белых лилий» много аллюзий и полуцитат на евангельские истины: слова «пожилого епископа» это «песнь Иоакима»[clv] (Лк. 2:29-32), вливать новое вино в новые бурдюки[clvi] (Мф. 9:17), общение Христа с простыми людьми, а не с книжниками[clvii] (прямых цитат на эту тему в Евангелии нет; ср. Мф. 7:28-29; 1 Кор. 1:25-31).

Главные герои книги – Снельман и пастор Макдональд – автопортреты Петрова. Писатель на каждой странице влагает в уста своих героев свои собственные мысли. Книга вообще очень автобиографична – самоцитаты из разных произведений, есть намеки на кружок 32-х и посещение им митрополита Антония (Вадковского), на личные отношения Петрова с митрополитом Антонием[clviii]. Говоря о яркой лекции, посвященной Робинзону Крузо, Петров явно намекает и на свои принципы в построении лекции (выбор темы, неожиданность в подаче, «мудрость философа и простота языка», успех у слушателей и практический результат[clix]. А некоторые фразы в книге звучат как самохвальство: «И всем этим я обязан умной книге гениального писателя, которая зажгла во мне искру Божьего огня»[clx]. Петров вспоминает и свое детство, мысли, которые заложили основу его мировоззрения[clxi].

Главная же цель книги, как и всех книг, написанных Петровым ранее, это педагогический порыв – привести людей к живому Богу, к нравственной жизни, к созиданию семьи, к построению счастливой и обеспеченной жизни, к активной созидательной деятельности. Проповедническим стилем в книге даны основы социальной мысли. Будучи назиданием потрясающей силы, книга «Финляндия, страна белых лилий», если ее не понимать буквально и аналитически, являет собой образец редкой по качеству социальной педагогики, напоминая, что в основе ее лежит прежде всего идеализм Яна Амоса Каменского[clxii]. Поскольку книга эта оказалась для автора практически последней, ее главной задачей стало оставить читателям своеобразное автобиографическое социальное завещание. «Не защищаю мою книгу, – вложил свое оправдание в уста пастора Макдональда Петров, – но объясняю характер и задачу ее… Я не романист, и моя книга не художественная беллетристика для приятного чтения в часы и в дни вашего безделья. Если хотите, я и не общественный или народный учитель. Я – посыльный, или уполномоченный от лица народных масс, которого посылает к вам жизнь с сотнею неоплаченных вами счетов»[clxiii].

Когда-то, в начале ХХ века, свой пассаж о свящ. Григории Петрове С. Ю. Витте закончил словами: «В то время я никак не мог думать, что этот самый Петров, человек с громадными дарованиями, в сущности говоря, человек, по моему мнению, очень хороший, ничего особенно дурного не сделавший, – споткнется политически и, увлекшись политической деятельностью, как священник погибнет. Какой из него выйдет писатель, я этого не знаю, но предполагаю, что в этом отношении из него ничего не выйдет, так как пишет он большею частью в “Русском Слове”, пишет из-за денег и, хотя его статьи и довольно талантливые, но, тем не менее, они через месяц после чтения забываются»[clxiv].

Хотелось бы, чтобы Витте оказался неправ. До сих пор происходит так, что если, несмотря на бремя забвения, кто-то ищущий доберется до какой-нибудь книги Петрова, то впечатление от прочитанного не позволяет списывать этого автора со счетов. Мешает только давность лет и груз пролетевших нелегких десятилетий. И еще то, что «поп Петров» как был, так и остался не понят[clxv]. Его друг, вдумчивый и светлый человек, свящ. Константин Агеев, так описал Петрова в письме П. П. Кудрявцеву: «Личный нравственный облик Петрова удивительно высок: его незлобие просто не знает пределов… Популярность Петрова настолько тяжела для него с внешней стороны, что просто не знаешь, как он выносит ее: дверь его квартиры не закрывается – и все за советами, за утешениями… А кто не знает, насколько трудна этого рода благотворительность, доступная только для людей высокого христианского настроения!… Когда вспомнишь, что гонители Петрова – некоторые по крайней мере из них – люди, для которых нет ни Бога, ни… сатаны, то становится вдвойне тяжело…»[clxvi]. Ему вторит К. И. Чуковский: «Он немного пресен, банален, но он по-настоящему, совсем не банально добр, – без малейшей ляпидарности, – и к тому же без позы. Он мне предложил, малознакомому, 200 р., я взял у него 100 – и никаких изъявлений благодарности»[clxvii].

Нельзя не согласиться с таким портретом. В его светлой личности, почти полностью лишенной злобы и зависти, коварной политической интриги и упертости в идеологические схемы, напрасно ищут «социалиста», «интеллигента», «расстригу». Он был и остался искренним христианином, пылко влюбленным в Бога и в человека, не растратившим свою любовь и веру в нравственное преображение человека, несмотря на трудности жизни, до конца своих дней.

АВТОР: Протоиерей Константин Костромин, проректор по научной работе, доцент кафедры церковной истории Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви, кандидат исторических наук, кандидат богословия.

Примечания:

[i] Цит. по: Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий / Пер. М. Витухновской. СПб: Европейский дом, 2004. С. 5. Сокращенный вариант предисловия: Витухновская М. А. Григорий Петров: «будьте строителями жизни!» // Родина. 2002. №2. С. 58-64. – Подробные современные биографические очерки о жизни Петрова и анализ его литературной деятельности см. в указанном предисловии к книге Петрова, написанном Мариной Витухновской, а также в книге Анатолия Щелкунова «Формула добра и красоты». Последняя представляет собой популярный очерк, очень ценный и как источник сведений, и как анализ литературной деятельности Петрова, но, к сожалению, содержит очень много неточностей и ошибок. Архивные фонды, связанные с Г. С. Петровым, приведены в: Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления (группа «32-х» петербургских священников), 1903-1907. Документальная история и культурный контекст. М.: Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2014. С. 43-44, 184-188. См. о Григории Петрове также: Фирсов С. Л. Священник Григорий Спиридонович Петров // Российская интеллигенция на историческом переломе: Первая треть XX в.: Тез. докл. и сообщ. науч. конф. СПб., 1996. С. 208-211.

[ii] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 7.

[iii] М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи высказывания / Подг. текста и комментарии Н. И. Гитович. М.: ГИХЛ, 1951. С. 41. Письмо 16.

[iv] Нехамкин С. Идеальное государство белых лилий. Русский о Финляндии для сербов, болгар и турок // Аргументы недели. №20 (362). 30 мая 2013.

[v] Впоследствии из-под пера свящ. Г. Петрова выйдет сборник статей. В нем были собраны народные рассказы, в живой и увлекательной форме, но очень настойчиво проводится мысль о гибельности пьянства. Приведем цитату из рассказа «Горчичное зерно»: «Греческий мудрец Диоген был раз на пиру. Хозяин с поклоном поднес ему в золотой чаше самого лучшего дорогого вина. Диоген взял чашу и все вино из нее выплеснул через плечо на землю. Хозяин огорчился, но смолчал, а гости стали пенять… – Если бы я не сгубил вино, – отвечал спокойно Диоген, – вино сгубило бы меня; так пусть лучше я вылью его на землю, чем оно свалит меня на землю, как грязную свинью» (Петров Г., свящ. Долой пьянство! М., 1901. С. 81-82).

[vi] Цит. по: Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. М.: Новый ключ, 2013. С. 15.

[vii] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы: Биография и история ссылки в монастырь. М., 1907. С. 3-4.

[viii] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 5.

[ix] Скороботов Н. А. Памятная книжка окончившим курс в Петербургской духовной семинарии с 1811 по 1895 гг. СПб., 1896. С. 234.

[x] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 6.

[xi] Сухова Н. Ю. Русская богословская наука (по докторским и магистерским диссертациям 1870-1918 гг.). М.: ПСТГУ, 2013. С. 127.

[xii] Иннокентий (Павлов), иером. Санкт-Петербургская духовная академия как церковно-историческая школа // Богословские труды. Сб., посвященный 175-летию Ленинградской духовной академии. М., 1985. С. 265.

[xiii] См.: Крапошина Н. В. Академик Н. К. Никольский (1863-1936): этапы научной биографии. Дисс. … канд. ист. наук. СПб., 2010.

[xiv] Нехамкин С. Идеальное государство белых лилий.

[xv] Антонов В. В. Аларчинская гимназия // История Петербурга. № 6 (34). 2006. С. 14; Зд-ич [Зданевич] М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. Критический очерк. СПб., 1903. С. 8. См.: Иванов К. А. Пятидесятилетие Санкт-Петербургской Пятой гимназии. СПб., 1896.

[xvi] Скороботов Н. А. Памятная книжка окончившим курс в Петербургской духовной семинарии. С. 234.

[xvii] Зд-ич М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. С. 8-9.

[xviii] См.: Филимонов В. П. Крестом отверзается небо. Священномученик Философ Орнатский. Житие и подвиги, слова и поучения. СПб.: Сатисъ, 2015. См. также: Отчеты Общества распространения религиозно-нравственного просвещения.

[xix] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 144.

[xx] Антонов В. В., Кобак А. В. Святыни Санкт-Петербурга. Энциклопедия христианских храмов. Изд. 3-е, исправ. и доп. СПб.: Лики России, Фонд «Спас», 2010. С. 334.

[xxi] Скороботов Н. А. Памятная книжка окончившим курс в Петербургской духовной семинарии. С. 234.

[xxii] Разумеется, критики впоследствии поспешили сравнить их ораторский талант, и поскольку критика изначально была настроена против Петрова, то и в сравнении о. Иоанн Кронштадтский выиграл в глазах консервативного аналитика ([Преображенский И. В.] Новый и традиционный духовные ораторы, о.о. Григорий Петров и Иоанн Сергиев (Кронштадтский). Критический этюд. СПб., 1902).

[xxiii] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 48.

[xxiv] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 59 слл. См.: О необходимости перемен в русском церковном управлении. СПб. 1905; Чельцов М., свящ. Сущность церковного обновления // Запросы современной церкви. СПб., 1906. – Эти же споры и деятельность кружка Петров вновь приведет в книге «Финляндия, страна белых лилий» (Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 70).

[xxv] Зд-ич М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. С. 15.

[xxvi] Гонимые и благословляемые // Петров Г., свящ. Камо грядеши. СПб., 1907. С. 51-58.

[xxvii] Скороботов Н. А. Памятная книжка окончившим курс в Петербургской духовной семинарии. С. 234.

[xxviii] Зд-ич М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. С. 8; Антонов В. В., Кобак А. В. Святыни Санкт-Петербурга. С. 186.

[xxix] ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 94. Д. 54. Л. 27.

[xxx] Зд-ич М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. С. 8, 14-15; Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 144.

[xxxi] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 77.

[xxxii] Петров Г. С., свящ. Война и мир. СПб., 1904. С. 7.

[xxxiii] Петров Г. С., свящ. Война и мир. С. 60.

[xxxiv] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 80.

[xxxv] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 347.

[xxxvi] Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 24-25.

[xxxvii] Розанов В. В. Религия как свет и радость // Розанов В. В. Около церковных стен / Собрание сочинений под ред. А. И. Николюшкина. М.: Республика, 1995. С. 10-21; Розанов В. В. Писатели-целители // Розанов В. В. Около церковных стен. С. 153-154; Розанов В. В. Народные чтения в Петербурге // Розанов В. В. Около церковных стен. С. 303-308; Розанов В. В. Прекрасный Иосиф и его братья // Розанов В. В. Около церковных стен. С. 442-446. Часть библиографии см. также: Розанов В. В. [Сочинения: в 2-х т. Приложение к журналу «Вопросы философии»] Т. 2. Уединенное / Сост., подгот. текста и примеч. Е. В. Барабанова. М.: Правда, 1990. С. 643.

[xxxviii] Розанов В. В. Религия как свет и радость // Розанов В. В. Около церковных стен. С. 10-11, 20.

[xxxix] Поссе В. А. Мой жизненный путь. М., 1929. С. 160-161. «…Тогда он еще носил рясу, которая очень шла к нему. Он проезжал через Нижний «на голод» в сопровождении одной из моих племянниц, молоденькой курсистки, за которой слегка ухаживал, играя красивыми глазами и потряхивая черными кудрями» (С. 160). Поссе описал первую встречу Петрова с Горьким, инициатором которой был сам Петров. Сам литератор тоже описал эту встречу в книге «Максим Горький», вышедшей на болгарском языке в начале 1920-х (Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 12). Петров вспоминал, что именно благодаря ему состоялось заочное знакомство Горького с Толстым (Там же. С. 12-13).

[xl] М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи высказывания. С. 41 (Письмо 16; Горького Чехову), 43 (Письмо 17; Чехова Горькому), 44 (Письмо 18; Горького Чехову: «Скажу попу, чтобы пришел к вам. А книжку его пришлю. Он зовет меня в Крым. Не еду»), 46 (Письмо 20; Чехова Горькому: «Хотел я написать Вам большое письмо насчет книжки свящ. Петрова, но не успел. Книжка мне понравилась»), 47 (Письмо 21; Горького Чехову: «Рад я, что попова книжка понравилась вам. Был бы еще более рад, если бы при встрече он сам понравился вам, во что верю. Он – лучше своей книжки неизмеримо. Знаете, очень приятно и вкусно видеть искренно верующего человека. Редки люди с живым Богом в душе. А поп – такой. Милый, ясный попик. Он в Крыму теперь… Очень хочется, чтоб вы встретились и полюбили друг друга, ей-богу»). Петров познакомился с Чеховым лично несколько позднее. Письмо Горького Леониду Средину Щелкунов с. 13. О встрече Чехова с Петровым Chekhov, Pis’ma, vol. 8: 206, 243

[xli] Антонов В. В., Кобак А. В. Святыни Санкт-Петербурга. С. 186.

[xlii] «К сожалению, преподавание богословия в мое время, да кажется и в настоящее время, поставлено весьма и весьма неудовлетворительно; я скажу, даже не то что неудовлетворительно, а прямо постыдно. Я помню, в мое время в Новороссийском университете преподавал нравственное догматическое богословие протоирей профессор Павловский. Он был прекраснейший человек и человек знающий, но, тем не менее, с большим трудом на его лекции можно было найти 3-4 студентов, которых удавалось упросить помощникам проректора пойти слушать его лекции. Никогда, никто к экзамену богословия не приготовлялся. Я, например, будучи одним из самых лучших студентов университета, вообще никогда не приготовлялся к экзаменам ни по одному предмету и, тем не менее, мне всегда ставили 5, так как в течение года я усиленно занимался предметами, но лекции богословия я в течение четырех лет слушал всего 3-4 раза и при этом имел нахальство приходить на экзамен богословия, совсем даже не приготовляясь. Я помню, что перед выходным экзаменом по богословию я прочел несколько билетов накануне вечером и пришел на экзамен, решительно ничего не зная». Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. Л., 1924. С. 65.

[xliii] Витте С. Ю. Воспоминания. С. 65-66.

[xliv] Витте С. Ю. Воспоминания. С. 66.

[xlv] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 9.

[xlvi] Зд-ич М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. С. 6, 16.

[xlvii] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 8-9.

[xlviii] Розанов В. В. Народные чтения в Петербурге // Розанов В. В. Около церковных стен. С. 304.

[xlix] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. М.: Московский рабочий, 1994. (Серия: Материалы по истории церкви. Кн. 3). С. 166. – Петров был популярен и среди неверующих (Поссе В. А. Мой жизненный путь. С. 160).

[l] Цит. по: Фокин П., Князева С. Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа ХIХ-ХХ веков: в 3 т. Т. 2. СПб.: Амфора, 2007. С. 490-491.

[li] Сборники статей Г. С. Петров издавал регулярно, составляя их из наиболее удачных газетных рассказов, статей, фельетонов и проч. Некоторые статьи были написаны специально для этих сборников. Отдельные рассказы представляют собой вольный пересказ или перевод с иностранных языков, в частности с английского. Обзор некоторых других книг («Война и мир», «Евангелие как основа жизни», «Зерна добра», «Долой пьянство») см. выше и ниже. Отдельные главы сборников иногда печатались отдельными брошюрами.

Петров Г., свящ. К свету! М., 1901. Сборник представляет собой собрание социально-нравственных рассказов для обывателей. Выдержало не менее 4 изданий.

Петров Г., свящ. Школа и жизнь. СПб., 1902. Публицистические статьи и рассказы из жизни, рассчитанные на интеллигенцию и мещан, в основном касающиеся школы, принципов и содержания преподавания. Вышло не менее восьми переизданий.

Петров Г., свящ. Божий путь. М., 1902. Сборник рассказов из жизни и из истории. Выдержало не менее 3 изданий.

Петров Г., свящ. Беседы о Боге и Божьей правде. М., 1903. Беседы о Евангелии – о Боге, учении Христа, о «заповедях блаженств». Выдержало не менее 2 изданий.

Петров Г., свящ. Апостолы трезвости. Изд. 9-е. М., 1903. Сборник небольших повестей, описывающих борьбу с пьянством. Выдержало не менее 9 изданий.

Петров Г. С., свящ. Братья писатели. СПб., 1903. Биографические заметки о знакомых писателях, анализ литературных произведений. О Вл. Соловьеве, произведениях Гоголя, Чехова, Горького. Выдержало не менее 7 изданий.

Петров Г. С., свящ. Божьи свечи. СПб., 1904. Рассказы о людях, спасших жизнь. Посвящается врачам.

Петров Г., свящ. Затейник. СПб., 1904. Ч. 1-3. Один из первых романов Петрова, в котором заметно подражание «Очеркам бурсы» Н. Помяловского. Реалистическая художественная проза с элементами автобиографии. Описана судьба социально активного священника-народника от поступления в семинарию до смерти. Одна из глав романа «Никодим» часто печаталась как отдельная повесть.

Петров Г., свящ. Божьи работники. Изд. 2-е. М., 1904. Социальные очерки. Выдержало не менее 2 изданий.

Петров Г. С., свящ. Не с того конца. СПб., 1905. Повесть об архиерее, пытавшемся оздоровить церковную жизнь. Утопия, сталкивающаяся с жизнью.

Петров Г. С., свящ. Черный Моисей. СПб., 1905. Повесть о борьбе негров за свободу.

Петров Г. С., свящ. Лампа Аладина. Изд. 2-е. СПб., 1905. Статьи, рассказы и фельетоны в основном по социальной и культурной проблематике. Выдержало не менее 2 изданий.

Петров Г. С., свящ. Великий пастырь. СПб., 1905. Историческая повесть о жизни и трудах св. Иоанна Златоуста.

Петров Г. С., свящ. Церковь и общество. Изд. 2-е. СПб., 1906. Заметки о социальных проблемах. Выдержало не менее 2 изданий. Этот сборник, а также «Запросы современной церкви» и «Камо грядеши» был опубликован под одной обложкой и единым названием «Церковь и жизнь», но без упоминания сана на обложке (в предисловии подписано: свящ. Г. С. Петров): Петров Г. С. Церковь и жизнь. СПб., 1908.

Петров Г. С., свящ. Запросы современной церкви. СПб., 1906. Социально-религиозная и философско-этическая публицистика.

Петров Г. С., свящ. Города и люди. Думы и впечатления. СПб., 1906. Другое название – «Вавилонская башня». Путевые заметки о различных городах Европы и Азии, где Петрову довелось побывать. О Финляндии здесь не говорится.

Петров Г., свящ. Думы и впечатления. СПб., 1907. Статьи социально-культурного содержания на материале современных событий, биографий и литературных произведений.

Петров Г. С., свящ. Живые цветы. Изд. 4-е. СПб., 1907. Социальные заметки о детях. Выдержало не менее 4 изданий.

Петров Г., свящ. Камо грядеши. СПб., 1907. Социально-политические очерки о положении Церкви в России и состоянии духовности.

Петров Г., свящ. По совести. СПб., 1908. Социально-политический очерк об инородцах и еврейском вопросе.

Петров Г. С. Школьный Закон Божий. М., 1909. Критика преподавания богословия в школах и в вузах.

Нам остались недоступны сборники и книги Г. С. Петрова, изданные в России: «По стопам Христа» в 3-х ч., «Апостолы трезвости», «Христос воскресе!», «Люди-братья!», «В ночлежном доме», «Черный Моисей», «Облагодетельствованная», «Преподобный Серафим Саровский», «Св. Евдокия», «Работник», «Сбылось», «Без Бога», «Погибшие».

[lii] Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 13.

[liii] Петров Г. С., свящ. Евангелие как основа жизни. Изд. 18-е. СПб., 1904. С. 5.

[liv] Петров Г. С., свящ. Евангелие как основа жизни. С. 14-15.

[lv] Петров Г. С., свящ. Евангелие как основа жизни. С. 25.

[lvi] Kenworthy S.M. An Orthodox Social Gospel in Late-Imperial Russia // Religion and Society in Central and Eastern Europe, Volume I. Maiami: Maiami University, 2006. P. 19.

[lvii] Петров Г. С., свящ. Евангелие как основа жизни. С. 126. – Эти призывы он будет повторять из книги в книгу вновь и вновь, пока в последний раз они не прозвучат в «Финляндии, стране белых лилий» (Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 69-70).

[lviii] М. Горький и А. Чехов. Переписка. Статьи высказывания. С. 41-42. Письмо 16.

[lix] Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. … Т. 18. Письмо 2656. С. … Узнал по кн.: Гитович Н. И. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М.: Главное издательство художественной литературы, 1955. С. 576.

[lx] Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. … Т. 19. Письмо 3497. С. … Узнал по кн.: Гитович Н. И. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. С. 708.

[lxi] Измайлов А. А. Вера или неверие? (Религия Чехова) // А. П. Чехов: pro et contra / Сост., предисл., общ. ред. И. Н. Сухих. СПб.: РХГИ, 2002. С. 889-890.

[lxii] Гитович И. Е. Ежов Николай Михайлович // А. П. Чехов. Энциклопепдия / Сост. и науч. ред. В. Б. Катаева. М.: Просвещение, 2011. С. 380-381.

[lxiii] Зд-ич М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. С. 9, 11, 12.

[lxiv] Петров Г., свящ. Зерна добра. М., 1901. С. 15-16. Сборник представляет собой собрание народных социально-нравственных рассказов.

[lxv] Петров Г., свящ. Зерна добра. С. 27-29, 37-41.

[lxvi] Александр, иером. О литературной проповеди священника о. Григория Петрова (По поводу книги «Зерна добра») // Миссионерское обозрение. 1903. Март. С. 766, 768 [753-769]. – Группа синодальных критиков деятельности Петрова была достаточно внушительной по численности, но не отличавшейся ни талантом, ни популярностью (Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 50). См. также: Воронец Е. Итоги полемики по поводу проповедничества священника Петрова и историческая справка // Миссионерское обозрение. 1903. Февраль. С. 315-331; О священнике о. Петрове – письмо гг. Воронцу и Гринякину // Миссионерское обозрение. 1903. Февраль. С. 546-560; Козицкий П. О литературной проповеди священника о. Григория Петрова (По поводу его сочинения «Евангелие как основа жизни» // Миссионерское обозрение. 1903. Апрель. С. 936-955; Воронец Е. Пасхальные безцерковные писания свящ. Гр. Петрова в его книге «Христос воскресе» // Миссионерское обозрение. 1903. Июнь. С. 1279-1289; Беляев В. В. «Миссионерские» этюды свящ. Григ. Петрова. Критический очерк. Витебск, 1904 (отдельный оттиск и Полоцких епархиальных ведомостей) (в этой книге отмечается излишняя пристрастность иных критиков, но отмечается также, что автору он не знаком и что его выступлений он никогда не слышал (С. 2)); Соколов В. [А.] Священник Григорий Петров, как пастырь Христовой Церкви, в своих брошюрах и газетных статьях. М., 1906.

[lxvii] Философов Д. В. Рец.: В. В. Розанов, «Около церковных стен», тт. I и II, СПб., 1905-1906 // В. В. Розанов: pro et contra. Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Кн. II. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 9 – Далее он снова нападает на Петрова, критикуя ни за что кружок 32-х: «Опять и опять, читая статьи Розанова о реформах духовного образования и о неудобствах частых перемещений в Духовном ведомстве, можно подумать, что Розанов – самый невинный реформатор вроде тех “32-х” священников, которые во имя чистоты православия хотят преобразовать приход, позволить вдовым священникам жениться во второй раз, словом, совершенно не касаясь самой сущности не только христианства, но и православия, произвести ряд невинных реформочек, сделать церковь более чистенькой и современной. Эти симпатичные реформаторы могут найти много доводов в новой книге Розанова. Одна характеристика К. П. Победоносцева (“скептический ум”) чего стоит!» (Там же. С. 10).

[lxviii] Авессалом – библейский персонаж, сын царя Давида (середина Х века до н.э.), поднявший бунт против отца. Погиб, зацепившись пышной шевелюрой за ветви дуба.

[lxix] Протопоп Аввакум Петрович Кондратьев – известный священник середины ХVII века, противник реформ патриарха Никона, организатор сопротивления церковной реформе, пламенный проповедник. Известен также своими произведениями – посланиями царю Алексею Михайловичу, пастве и соратникам, а также «Житием протопопа Аввакума, им самим написанным». Сожжен по приказу царя Федора Алексеевича, один из основателей старообрядчества.

[lxx] Джироламо Савонарола – знаменитый флорентийский проповедник второй половины ХV века, доминиканский монах, священник. Известен как яркий проповедник нравственного очищения, добившийся на короткое время создания теократии во Флоренции. Был диктатором Флоренции. Сожжен по приговору папского суда, впоследствии реабилитирован.

[lxxi] Фирсов С. Л. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). М.: Круглый стол по религиозному образованию и диаконии, 2004. (Серия: Церковные реформы . Поместный собор 1917-1918 гг. и предсоборный период). С. 338-339. Текст письма А. В. Карташева Д. С. Мережковскому об этой инициативе см.: Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 104.

[lxxii] Гиппиус З. Дневники. Т. 1. М.: Интелвак, 1999. С. 125, 631, 652. – Впрочем, она не нашла ни одного доброго слова в адрес хоть кого-нибудь из духовенства, которое выступало в ее глазах то как «равнодушные и тупые чиновники», то как «полулиберальные индифферентисты», то как «добрые и тихие полубуддисты», то как «дикие и злые аскеты мысли», то как «форменные позитивисты, мелочные, самолюбивые и грубые». Речь шла о лучших представителях духовенства. Интеллигенция получила в революционные годы заслуженное возмездие за свою гордыню, слепоту и глупость.

[lxxiii] Гиппиус З. Дневники. Т. 1. С. 209.

[lxxiv] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 15-16. – Розанов о конфликте Петрова с Мережковским см.: Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Розанов В. В. Уединенное / Сост., вступ. ст., коммент. и библиография А. И. Николюкина. М.: Политиздат, 1990. С. 621).

[lxxv] Сергиев И., прот. [Иоанн Кронштадтский, св.] Избранные места из «Созерцательное подвижничество». Выписки из дневника за 1906-1907 гг. СПб., 1914. С. 67.

[lxxvi] Сергиев И., прот. Избранные места из «Созерцательное подвижничество». С. 70.

[lxxvii] Сергиев И., прот. Избранные места из «Созерцательное подвижничество». С. 75.

[lxxviii] Николюкин А. Н. Живописец русской души // Розанов В. В. Среди художников, Итальянские впечатления / Собрание сочинений под общ. ред.А. Н. Николюкина. М.: Республика, 1994. С. 9.

[lxxix] Перцов П. П. Воспоминания о В. В. Розанове // Новый Мир, №10, 1998. С. 155.

[lxxx] Розанов В. В. Свеча в храме // Розанов В. В. В темных религиозных лучах. Русская церковь и другие статьи / Собрание сочинений под ред. А. И. Николюшкина. М.: Республика, 1994. С. 355. Ср.: Розанов В. В. Случай в деревне // Розанов В. В. В темных религиозных лучах. С. 143-155.

[lxxxi] Розанов В. В. В темных религиозных лучах. С. 184-188. – В письме негативно упоминался и Петров, что, по-видимому, и отразилось столь заметно на изменении отношения к Петрову самого Розанова.

[lxxxii] В последние годы жизни Розанов стал впадать в крайний мистицизм вплоть до отрицания Евангелия в пользу мистического православного опыта. «Не пришло на ум никому, что если чем более всего Евангелие удивляет и поражает, то это религиозною трезвостью, близкою уже к рационализму;…  – все это как будто уже приготовлено для Гарнака и священника Григория Петрова…» (Розанов В. В. Апокалипсис нашего времени // Розанов В. В. Уединенное. С. 427). Ср.: «Правительство должно быть абсолютно свободно. И особенно – от гнета печати… А то: – Баян говорит. – Григорий Спиридоныч желает. – Амфитеатров из-под Везувия фыркает…» (Розанов В. В. Сочинения. Т. 2. Уединенное. С. 495-496).

[lxxxiii] « Этот поп на пропаганде христианских рабочих людей зарабатывал по несколько десятков тысяч рублей в год. И квартира его – всегда целый этаж (для бессемейной семьи, без домочадцев) – стоила 2-3 тысячи в год. Она вся была уставлена тропическими растениями, а стены завешаны дорогими коврами. Везде, на столах, на стенах, “собственный портрет”, – en face, в ¾, в профиль… с лицом “вдохновенным” и глазами устремленными “вперед” и “ввысь”… Совсем “как Он” (“Учитель” мой и наш)… Сам он, впрочем, ходил в бедной рясе, суровым, большим шагом, и флиртировал. За это он мне показался чуть не “Jean Chrisostome”, как его вывел Алексей Толстой…» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Розанов В. В. Сочинения. Т. 2. Уединенное. С. 456-457). «Так идите же, идите, гуще идите, Григорий Петров, и Амфитеатров, и «Копейка», и Боборыкин, и все вы, сонмы Бобчинских. Идите и затопляйте все. Ваш час пришел. Располагайтесь и празднуйте… Все скажут: “Как дымно. Откуда горечь воздуха. И тошнота. И порыв на низ”» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Там же. С. 579. «Мучительное в положении Церкви, что она не знает среднего пути между буйством и ренегатством самой вере (Гр. Петров)…» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Там же. С. 589). «“Чернь” ходит в лакированных сапогах и непрерывно читает просветительные лекции. “Чернь” – это Григорий Петров, Б. и Академия Наук с почетным членом Анатолием Федоровичем [Кони – КК]» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Там же. С. 603). «Штунда [баптизм – КК] – это не одно евангелическо-церковное явление… Это – вычищенные до “блеска золота” дверные ручки…, весь Толстой с его “пожалуйста, все читайте Евангелие, и постоянно”, и мчащийся по Сибири с эстафетами о дне прибытия и чтения лекции ex-священник Петров. Это – все “Вехи”» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Там же. С. 609-610).

[lxxxiv] Розанов В. В. Сочинения. Т. 2. Уединенное. С. 654-655. Ср.: «Ну, вот, – и он дачку себе в Крыму купил (Г.С.П.)…» (Розанов В. В. Уединенное // Там же. С. 273). «Все жду, когда Григорий Спиридонович П-в напишет свою автобиографию. Ведь он замечательный человек. … «Мне Тита Ливия не надо, – говорят «современные» Александры Македонские. – Я довольно хорошо пишу, и опишу сам свой поход в Индию» (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб первый // Там же. С. 306). Ср. о пальто жены Петрова: (Розанов В. В. Опавшие листья. Короб второй // Там же. С. 452).

[lxxxv] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 348. 352; Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 16-17.

[lxxxvi] Цит. по: Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 237.

[lxxxvii] Христианский социализм (С. Н. Булгаков): Споры о судьбах России / Ред.-сост. В. Н. Акулинин. Новосибирск: Наука, 1991. С. 19. – О. Григорий Петров и ранее печатался в «серьезных» литературных и философских сборниках. К ним можно отнести и сборник «Свободная совесть», вышедший в 1906 году, под обложкой которого были собраны произведения А. Белого, С. Соловьева, П. Батюшкова, Г. Петрова и других.

[lxxxviii] Цит. по: Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 220-221.

[lxxxix] Боиович М. М. Члены Государственной Думы (портреты и биографии): Второй созыв (1907-1912 г.). М., 1907. С. 299.

[xc] Цит. по: Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 9.

[xci] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 291; Розанов В. В. Сочинения. Т. 2. Уединенное. С. 204.

[xcii] Петров Г., свящ. Страшный нигилист // К. П. Победоносцев: pro et contra. Личность, общественно-политическая деятельность и мировоззрение Константина Победоносцева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб.: Изд-во РХГИ, 1996. С. 310; Петров Г. С., свящ. Лампа Аладина. Изд. 2-е. СПб., 1905. С. 99-100.

[xciii] См.: Высотский Н. Г. Дело священника о. Григория Петрова. М., 1907; За что его сослали: [Свящ. Г. С. Петров]. СПб., [1907].

[xciv] Цит. по: Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 19.

[xcv] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 10.

[xcvi] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 30, 32 слл.

[xcvii] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 127.

[xcviii] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 71 слл.

[xcix] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 11. Подробнее: Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 74-76. – Тогда В. В. Розанов еще совершенно поддерживал о. Григория и написал специальную петицию. Текст: Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 95.

[c] Фирсов С. Л. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). С. 144-145. – Петров заметно преувеличил негативные последствия деятельности Победоносцева и отрицательные особенности его личности. В этом он согласовывался с мнением интеллигенции. Но во многом он был прав, прояснив свою позицию в Открытом письме митрополиту Антонию (Вадковскому), о котором речь ниже.

[ci] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. С. 166.

[cii] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 11.

[ciii] Цит. по: Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 117-118.

[civ] Ленин В. И. Сочинения. Изд. 4-е. Т. 12. М., 1947. С. 126.

[cv] Нехамкин С. Идеальное государство белых лилий.

[cvi] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. С. 166.

[cvii] Фирсов С. Л. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). С. 355 и слл.

[cviii] Письмо священника Григория Петрова митрополиту Антонию. СПб., 1908. С. 1. – Письмо было издано одновременно в Санкт-Петербурге и в Берлине. Берлинское издание заметно отличается от российского.

[cix] Письмо священника Григория Петрова митрополиту Антонию. С. 8-9. – Позднее эти же идеи, едва ли не в буквальном изложении, Петров повторит и в «Финляндии, стране белых лилий», получившей широкое распространение вне России (ср.: Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 69-75, 133-160).

[cx] Это решение было настолько вызывающим, что вызвало споры относительно справедливости вынесенного решения на Поместном соборе 1917-1918 года. 1 (15) августа 1918 года был создан документ «О возможности восстановления в священном сане лиц, лишенных сана по суду» (Собрание определений и постановлений Священного собора Православной Российской церкви 1917-1918 гг. Вып. 2, приложение к деяниям 4. М., 1918. С. 45). Политическая деятельность перестала быть предметом преследований и в на соборе было вынесено постановление о реабилитации лиц, понесших наказание за политические выступления, в том числе был реабилитирован и свящ. Григорий Петров (Отклик православных епископов, заключенных на Соловках, на Декларацию Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Временного Патриаршего Синода от 16 (29) июля 1927 г. (14 (27).09.1927 // Акты святейшего Тихона, патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти 1917-1943 / Сост. М. Е. Губонин. М.: Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, Братство во Имя Всемилостивого Спаса, 1994. (Серия: Материалы по новейшей истории Русской Православной Церкви). С. 516).

[cxi] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. С. 166.

[cxii] Были и здесь исключения. Прозванный за консервативность взглядов «махровым реакционером» и даже черносотенцем публицист М. О. Меншиков на страницах журнала «Новый мир» восхищался работоспособности Петрова, который, по его подсчетам, ежедневно писал не менее 2 тысяч строк (Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 23; см.: Российский архив (История Отечества в свидетельствах и документах ХVIII-ХХ вв.). Вып. IV. М. О. Меншиков. Материалы к биографии. М., 1993).

[cxiii] Восторгов И., прот. Боговластие и народовластие // Восторгов И., прот. Полное собрание сочинений. Т. 3. Проповеди и поучительные статьи на религиозно-нравственные темы. 1906-1908 гг. М., 1915. С. 165-167. – Тот же Восторгов передавал якобы бывшие сплетни внутри кадетской партии по переустройству церкви: «Да ведь нам только работать не давала бюрократия, а если бы наш Пергамент, или Винавер, или незабвенные наши Иос Иоллос и Мовша Янелев Герценштейн были бы обер-прокурорами Св. Синода, а членами его засели – достойный знаток брачных тайн архим Михаил [Семенов – КК], да “оо.” Петров (читай: “отец-освободитель”), да знатоки по части гвоздик и бомб – Тихвинский с сынком, Огнев, Колокольников [свящ. Константин Колокольников был также выбран во вторую Думу и с него впоследствии также был снят сан – прим. КК], Афанасьев, Бриллиантов и Поярков, – да мы бы каких дел наваляли! Такая ли была бы теперь Церковь… Что из того, что Петров во 2-й Думе явил многоречие рыбы? Зато, как ловко он подбил Тихвинского! Да к тому же после изнурительного изгнания в Череменецкую пустынь, как Кукуз или Пицунд, новый Златоуст [намек-издевка на Петрова – прим. КК], которому за границей русские правительственные шпионы даже купаться в море рядом с дамами мешали (какое насилие!), был так надорван силами, что, естественно, не мог проронить слова публично, разве только и мог говорить по брачному вопросу и о разводе в комиссии, составленной из евреев и инородцев! …Нашлись и доселе находятся служители Церкви, которые, как архипастырь Михаил, оо. Петровы, Тихвинские и проч., прямо торговали интересами православия и шли в ряды революции» (Восторгов И., прот. Дума и духовенство // Восторгов И., прот. Полное собрание сочинений. Т. 4. Статьи по вопросам миссионерским, педагогическим и публицистическим. 1887-1912 гг. М., 1916. С. 391-392, 402). Стиль этих «речей» настолько схож со стилистикой всей статьи, что скорее является издевкой самого протоиерея Иоанна над позицией кадетов, чем действительным их мнением. Стиль и содержание этих слов целиком остаются на совести священномученика Иоанна Восторгова. Интерес прот. И. Восторгова к свящ. Г. Петрову подтверждается также тем, что в его библиотеке были книги с критикой деятельности Петрова. Издание книги В. В. Беляева «”Миссионерские” этюды свящ. Григ. Петрова», хранящейся ныне в Российской государственной библиотеке, имеет экслибрис Восторгова.

[cxiv] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 134.

[cxv] Восторгов И., прот. Социализм при свете христианства. Теория, практика и история социализма, критика его начал // Восторгов И., прот. Полное собрание сочинений. Т. 5. М., 1913. С. 56.

[cxvi] П-н [Петерсон] Н. [П.] Письмо священника Григория Петрова к митрополиту Антонию. Верный: Типография штаба войск Семиреченской области, 1908. (Из №9 неофиц.части Туркестанских епархиал.ведомостей за 1908 г). – Показательно, что критику идей Петрова прежде всего стали распространять в армейской среде, где влияние Григория Спиридоновича было сильным благодаря его давним связям с военными учебными заведениями.

[cxvii] Цит. по: Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 90-91. См. также: Спасский П. Н. Критическая заметка на прокламацию свящ. Гр. Петрова: Для чего нужна свобода? Ст. Русса: Изд. газеты «Искорка», 1907.

[cxviii] Сергиев И., прот. Избранные места из «Созерцательное подвижничество». С. 75.

[cxix] Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 24-25. См. здесь и фрагменты письма Репина о Петрове. – Портрет работы Репина получил на выставке «передвижников» первую премию за 1909 год. Выставлен в Пензенской художественной галерее.

[cxx] Чуковский К. И. Современники: портреты и этюды. М.: Молодая гвардия, 1963. (Серия: Жизнь замечательных людей. Вып. 8 (340)). С. 558, 579.

[cxxi] Чуковский К. И. Современники: портреты и этюды. С. 598-599, 668. – «1907 25 октября, четверг. …Пришел к Петрову опять, завтракал, сладких пирогов изобилие, его жена курсистка. <…> У Петрова масса книг – и все неразрезанные. От Петрова к Блоку…» (Чуковский К. И. Дневник: 1901-1929. М.: Советский писатель, 1991. С. 32). «1910 10 февраля. Сейчас у меня в гостях Григорий Петров. Приехал из Выборга. В кацавейке и синих каких-то жандармских штанах. Позавтракали вместе. Голова седая стала, как у Станиславского. Пошли к Репину… Жду не придет ли от Репина Петров» (Там же. С. 40). Многие отмечали (см. выше комментарии В. В. Розанова) тягу к буржуазному, если не барскому образу жизни Петрова, а также своеобразный художественный вкус. «1911 январь. …Сегодня приедет ко мне Гр. Петров. Он был очень мил с нами, когда мы с Машей 3 дня назад отправились в Выборг. Мы покупали мебель, он – по всем мебельным магазинам, даже в тюрьму, где изделия арестантов, к немому финну – за телятиной, нес телятину за нами и т.д.» (Там же. С. 46, см. также С. 313). «Про Петрова портрет: а вот и Чириков. – Дал детям апельсины. Сломались сани, наткнувшись на столбик. Он их умело чинил. Рассказал чудесный анекдот…» (Там же. С. 47). «1923 30 января. …Третьего дня был у Розинера, встретился там с Сытиным. Бессмертный человек. Ласков до сладости. Смеется каждой моей шутке. «Обожаемый сотрудник наш»; и опять на лице выражение хищное. Опять затеял какие-то дела. Это странно: служит он просвещению бескорыстно, а лицо у него хищное, и вся его шайка (или «плеяда») – все были хищные: Дорошевич, Руманов, Григорий Петров – все становились какими-то ястребами – и был им свойствен какой-то особенный сытинский хищный азарт!» (Там же. С. 231-232).

[cxxii] Поссе В. А. Мой жизненный путь. С. 160. – Составлялись и печатались слушателями даже конспекты его лекций: Шишкин И. Т. «Красота спасет мир»: впечатления от лекций Григория Спиридоновича Петрова. «Искомые идеалы»; «Идеалы достигнутые». Харьков, 1914.

[cxxiii] Зд-ич М. В. Священник Г.С. Петров как проповедник и писатель. С. 14.

[cxxiv] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 12.

[cxxv] О сотрудничестве с газетой Петрова см.: Менделеев А. Г. Жизнь газеты «Русское слово». М., 2001.

[cxxvi] Ру-ов [Руманов] А. В. Священник Г. С. Петров, член Государственной думы. С. 14; Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 116.

[cxxvii] Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 311 и слл.

[cxxviii] Поссе В. А. Мой жизненный путь. С. 275; Гиппиус З. Дневники. Т. 1. С. 652; Розанов В. В. Собрание сочинений: [В 11 т.] [Т. 1] Среди художников. С. 446; Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 23. – Артабан – распространённое имя парфянских царей эллинистического периода. Выбирая псевдоним, Петров имел ввиду легендарного волхва Артабана, пришедшего поклониться младенцу Христу. См.: Дары Артабана // Петров Г., свящ. Божьи работники. Изд. 2-е. М., 1904. С. 92-102.

[cxxix] Цит. по: Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 15.

[cxxx] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 92.

[cxxxi] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 13-14.

[cxxxii] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 14.

[cxxxiii] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 14-16. – Работы Петрова с 1906 года печатались в Сербии. Подробности см. также: Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 26-29.

[cxxxiv] Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 28.

[cxxxv] Подробнее о болгарских связях Петрова см. в книге бывшего генерального консула России в Варне (Болгария) А. Щелкунова: Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 32-34. См. там же (С. 34-55) пересказ книги Петрова «Россия и Болгария» и (С. 55-62) – «К болгарской молодежи». Отзывы от болгарских читателей о работах Петрова см. там же (С. 64-67). Обзор современной болгарской литературы о Петрове, судьбе архива Петрова, проданного в Фонд Гувера (США), см. там же (С. 67-71). Обзору содержания болгарских произведений Петрова посвящена третья глава книги Щелкунова (С. 80-199), четвертая глава – книге «Назначение человека» (С. 199-224), седьмая глава – книге «Пророк большевизма» (С. 258-274), где Петров увидел корни большевизма в мрачном пессимизме «достоевщины». Частично в Болгарии была переиздана часть книг, написанных Петровым ранее на русском языке и изданных в России, таких, как «Война и мир» (Там же. С. 238).

[cxxxvi] Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 63.

[cxxxvii] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 16-17.

[cxxxviii] Успех не сразу сопутствовал появлению болгарского издания. О перипетиях этой публикации см.: Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 224-225.

[cxxxix] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 32-35; Щелкунов А. В. Формула добра и красоты. С. 233-234.

[cxl] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 161.

[cxli] Витухновская М. Предисловие // Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 21. – Одной из первых на эту тему статей Г. Петрова была статья «Два дня в Финляндии», изданная в сборнике «К свету!» (Петров Г., свящ. К Свету! М., 1901. С. 138-143).

[cxlii] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 67.

[cxliii] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 119-120.

[cxliv] Показательно, что даже историю «неопалимой купины», которую библеисты, в зависимости от степени критицизма, называли либо исторической, либо легендарной деталью, Петров называет притчей (Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 90).

[cxlv] Некоторые части книги были опубликованы ранее в книге «Страна болот». Так, именно здесь впервые появилось описание спектакля «Вечная борьба» о Каине и Авеле, перешедшее в «Страну белых лилий» (Петров Г. С. Страна болот (финляндские впечатления). М., 1910. С. 20-22), равно как и восхищение финским изобразительным искусством и бытом конца ХIХ – начала ХХ века (С. 23-29, 32-37), решение школьного вопроса (С. 58-62).

[cxlvi] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 104-105. Есть в книге и еще «рассказы в рассказе». Например, беседа светлого духа с темным, с. 146-157.

[cxlvii] Так, М. Витухновская отметила, что книги «Воспоминания сельского врача» и «Заметки сельского священника» не публиковались в Финляндии, и попыталась отыскать им более или менее соответствующие аналоги (Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 174-175). Однако в России такие книги выходили. «Заметки сельского священника» написали в конце ХIХ века священники А. И. Розанов и Г. Краснянский.

[cxlviii] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 75. Квинтэссенцию такого отношения к Финляндии см. на с. 62.

[cxlix] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 42-46, 115-116.

[cl] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 118.

[cli] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 48.

[clii] См.: Успенский Б. А. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры // Успенский Б. А. Этюды о русской истории. СПб.: Азбука, 2002. С. 406.

[cliii] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 65.

[cliv] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 105. См. также с. 132. – Идея интеллигенции как служилого сословия – это главное отличие народничества. После утверждения автономии университетов и разложения дворянской империи, агонией которой стало восстание декабристов, место служилого сословия в ментальной структуре общества Российской империи стало вакантным, и на эту роль стали претендовать выпускники университетов – разночинцы, нарождающаяся интеллигенция, ссылавшаяся на захватывающий мировоззрение сциентизм, и чиновничество, считавшее себя воплощением государства. Народничество эту борьбу, как известно, проиграло.

[clv] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 72.

[clvi] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 75.

[clvii] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 105.

[clviii] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 70, 72.

[clix] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 108-110. См. также с. 116.

[clx] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 115. См. также с. 133, 135.

[clxi] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 118, 143.

[clxii] Петров в своих произведениях неоднократно цитировал Коменского (Американская школа // Петров Г. С., свящ. Лампа Аладина. Изд. 2-е. СПб., 1905. С. 47-50).

[clxiii] Петров Г. С. Финляндия, страна белых лилий. С. 140 слл.

[clxiv] Витте С. Ю. Воспоминания. С. 66.

[clxv] Ср. тенденциозно поданный образ Петрова: Ореханов Г., свящ. На пути к собору: церковные реформы и первая русская революция. М.: ПСТБИ, 2002. С. 91-92, 97. – Автор доверился только поздним воспоминаниям о Петрове, проигнорировав слова тех же людей, сказанные в годы, когда они Петрова знали лучше.

[clxvi] См.: Балакшина Ю. В. Братство ревнителей церковного обновления. С. 221.

[clxvii] Чуковский К. И. Дневник. С. 46. – Заметка за 1911 год.