Илл.: Фрагмент  памятника «Пылающий крест» (скульптор И.Иодишюс), п. Абезь*.

 

ОТ РЕДАКЦИИ «РУСОФИЛА»: Автор этого письма ко мне  Ярослав  Анатольевич Слинин  —   советский и российский философ, логик, феноменолог.  Он известен как один из создателей серии книг «Слово о сущем» издательства «Наука», профессор Института философии Санкт-Петербургского государственного университета, заведующий кафедрой логики  с 1984 по  1999 годы  и прочая, прочая, прочая… . Но для меня важнее всех этих заслуженных регалий то, что Ярослав Анатольевич соединяет меня нашей дружбой с Анатолием Анатольевичем Ванеев, через него с Львом Платоновичем Карсавиным, отцом Сергием Желудковым и тем  небольшим, но очень значимым кругом лиц,  кто среди прочего в далеком теперь уже 1990 году выпускал самиздатовский религиозно-философский журнал (до 200 и более страниц в  каждом!) по названием «Аминь». Позже мы объединились, взяв себе название «Открытое христианство». Оно было избрано с  тем, чтобы подчеркнуть нашу открытость к диалогу вне барьеров конфессиональных  перегородок  и даже независимо от того, будут ли участники верующими христианами или отнесут себя к другой мировоззренческой позиции.  Но письмо Ярослава Анатольевича так и не попало тогда в журнал,   так как  другие заботы,  а главное  открывшиеся новые возможности увлекли нас в иное. И адресованные мне  7 листочков, набранные уже почти всеми забытым редактором «Лексикон»,  легли в папку вместе с машинописными письмами Анатолия Анатольевича, о.Сергия Желудков, Константина Иванова  и других лиц. Впрочем, я не очень-то переживал, поскольку  тогда я в полной мере не оценил плотность мысли автора письма, был просто не готов к этому. Но сегодня,   перед размещением этой публикации,    в состоявшемся телефонном разговоре я  с чистым сердцем сказал Ярославу Анаотльевичу, что восхищен тем, как ему удалось точно и сжато выразить важные положения о философской позиции А.А.Ванеева. Надеюсь, что эта публикация  поможет  всем тем, кто неравнодушен к русской религиозной мысли, в том числе, к  имени Льва Карсавина

Главный редактор проекта  Владимир Шаронов

Дорогой Владимир!

Спасибо за предоставленную Вами возможность ознакомиться с написанным Костей Ивановым Предисловием к публикации «Абези»  [1] А.А. Ванеева в «Нашем наследии»[2], а также с откликом А.К.[3], на это предисловие. Хотел бы встать на защиту Костиной рабо­ты[4]. По-моему, она написана в соответствии  с требованиями жан­ра: ведь это краткий очерк, имеющий целью впервые познакомить широкого читателя с незнакомым ему автором. Необходимо было сообщить основные данные биографии Анатолия Анатольевича и постараться вызвать у читателя надлежащее к нему отношение. И с той, и с другой задачей К., мне кажется, справился очень хорошо. Тут были бы неуместны как подробная детализация жиз­неописания А.А. [5], так и «глубинная» характеристика психологии А.А., его манеры поведения. Равным образом излишне было бы «правдивое» описание отношений, связывающих автора «Абези» и автора предисловия к ней. Впрочем, отношение К. к А.А. нена­вязчиво присутствуют в предисловии. Оно написано сдержанно и даже суховато, но при этом очень чувствуется та любовь и глу­бокое уважение, которые К. испытывает к А.А.

Конечно, Анатолий Анатольевич — незаурядный и в высшей степени многогранный человек. Поэтому имеет под собой почву мнения, что К. несколько однобоко освещает А.А., напирая на то, что он философ и религиозный мыслитель. Интересы А.А. не сводились  к этому. Например, он любил физику, увлеченно зани­мался ею. Это так, но дело в том, что к разным людям А.А. по­ворачивался разными гранями. Я, например, могу говорить о нем, в первую очередь, как о религиозном философе, Костя, по-видимому, тоже. Было бы хорошо, если бы разные люди, знав­шие А. А. в разное время и в различных обстоятельствах, напи­сали о нем. Тогда,  как говорится, в памяти потомков запечат­лелся бы образ А.А., лишенный односторонности.  А.А. настолько интересен как личность и как деятель русской культуры, что, безусловно, заслуживает этого. И я надеюсь, что так будет.

Лично я планирую непременно написать что-то вроде воспоминаний  об А.А..  Правда,  в данный миг я чувствую себя не вполне готовым к этому. Пользуясь случаем,  скажу лишь несколько слов о значении А.А. как философа.

Я очень высоко ставлю Анатолия Анатольевича в этом отношении. К сожалению, он сравнительно мало написал. Но то, что им все же написано, является очень ценным и оригинальным. Плюс к этому, —  хорошо сделанным в литературном отношении. Главное его произведение «Два года в Абези» теперь опубликовано и начинает завоевывать читателя. Думаю, что популярность А.А. в ближайшее время резко возрастет[6]. Тогда можно будет опубликовать и другие его произведения, после чего широкая общественность сможет по достоинству оценить А.А. как мыслителя. К сожалению опять-таки, далеко не все богатство мысли А.А.  нашло отражение в его произведениях. Правда, он как говорится, щедро делился своими идеями со всеми, кто хотел его слушать. Таким образом,  его мысли ассимилированы многими, и в чистом или трансформированном виде существуют, передаются, оказывают воздействие на умы, не пропадая в этом смысле для общества. Я считаю, что многим обязан Анатолию Анатольевичу. Беседы с ним имели стимулирующее влияние на меня.

А.А. любил философские беседы. Мне посчастливилось принимать в них участие примерно с 1972 года. В последние годы они проходили, как правило, у него на квартире. В них участвовали разные лица, но чаще  всего (я говорю о тех встречах, на которых сам присутствовал) мы собирались втроем: А.А., Костя Иванов и я[7]. Анатолий Анатольевич не имел обыкновения говорить учительским тоном человека, придерживающегося какой-то законченной цельной доктрины. Он обладал твердыми убеждениями и с большим блеском мог их отстаивать в споре, но  законченной системы взглядов не имел: они у него все время эволюционировали. А.А. был учеником Л.П.Карсавина и любил подчеркнуть, что он всего лишь ученик Карсавина. Очевидна та огромная роль, которую сыграла встреча с Карсавиным в философском становлении Анатолия Анатольевича. Как это было и к чему повело, хорошо описано в «Абези». Но каждый, кто получил бы возможность сравнить то, чему учил Карсавин, и то, что говорил нам А.А.  во время бесед, убедился бы в том, что А.А. отнюдь не остался «всего лишь» учеником своего учителя, а весьма далеко ушел своим путем. И продолжал идти, не останавливаясь, вплоть до самой кончины. Это я могу засвидетельствовать.

Помню, что вначале А. А. занимала карсавинская идея о том, что актом творения Бог передал твари, которая по природе своей есть ничто, всю полноту своего бытия, сам став ничем. Обязанностью твари является теперь задача возвратить долг Богу, возвратить Ему полноту бытия. Если и когда это произойдет, Бог примет тварь в свою полноту, и она пребудет с Богом в вечности. Помню, что мы долго обсуждали проблему вечности. А.А. говорил, что вечность для каждого из нас — это сконцентрированная в едином непреходящем мгновении настоящего (без прошлого и будущего) вся наша земная жизнь. Все, что мы делаем в этой жизни, все, что с нами в ней случается, останется с нами и вечности. Какова наша здешняя жизнь, такова окажется и наша вечность. А.А. говорил также о всеединстве твари, об умопремене как осознании своей обязанности перед Богом. Он говорил об изначальной спасенности. о бессмертии человека. Бессмертие кажется сомнительным; если смотреть с нашей земной точки зрения, а если научиться смотреть на свое существование с точки зрения вечности, то станет очевидной непреложность бессмертия,

Позже я стал свидетелем того, как А. А. постепенно вырабатывал свою концепцию прерыва. А.А. пришел к выводу, что верующие имеют неадекватное представление о смерти, как о не коем более или менее болезненном переходе от одного вида существования к другому. По его мнению, атеисты, считающие смерть полным и окончательным прекращением существования, ближе к истине. Смерть есть именно полное, окончательное и безвозвратное прекращение бытия. Это абсолютный прерыв. Но вслед за ним должно быть воскресение в конце времен, как нечто абсолютно неожиданное, как чудо, как что-то совершенно невозможное. Такова концепция А.А. Он не признавал никакого отдельного существования души от тела ни на небесах, ни в преисподней. В то же время он представлял себе прерыв существования каждого из нас, не как погружение в какую-то недифференцированную бесконечную тьму небытия, а как индивидуальное несуществование, не сливающееся ни с чьим другим небытием и сменяющееся воскресением в преображении, как то заповедал нам Христос.

Главным для Анатолия Анатольевича была внутренняя работа мысли. Он был очень самостоятельным мыслителем. Однако, он живо интересовался мнениями других людей, был готов воспринять то, что признавал дельным и соответствующем истине, Он отнюдь не был замкнут в себе. В этом отношении, я думаю, наши беседы сыграли известную роль в становлении его мировоззрения. Это были в полном смысле слова философские беседы, мы вели между собой подлинный диалог в смысле Мартина Бубера. Т.е. мы не стремились друг другу, во что бы то ни стало, что-то доказать. Мы старались друг друга понять, старались вместе приблизиться к истине. Точнее, мы вместе пытались приблизить к каждому истину каждого, потому что, несмотря на наличие обшей точки зрения на очень многие вопросы, между нами все же сохранялись разногласия и зачастую разногласия весьма фундаментальные. Так, я был и остался атеистом, а Анатолий Анатольевич и Костя Иванов выступали с позицией веры. А.А. и Костя очень сблизились в последние годы жизни А.А. Оба — глубоко верующие люди; их роднило нетрадиционное отношение к христианству. Они выступали против «сентиментального» христианства, которое утвердилось, по их мнению, в кругах современных верующих, боролись за возрождение рационально-догматической линии в православии.

А. А. очень высоко отзывался о Косте, как мыслителе. Известна совместно выработанная А. А. и Костей концепция соотношения христианства и атеизма. Они призвали верующих от чисто эмоционального, перейти к разумному и трезвому отношению к атеизму. Они предложили попытаться вскрыть религиозные корни атеизма. А.А. и К. выступили против распространенного в среде верующих отношения к атеизму, как к чему-то внешнему, как к некой моровой язве, неизвестно откуда взявшейся и грозящей уничтожить все религии, в том числе, и христианскую. По мнению А. А. и К., современный атеизм — это, прежде всего, нечто совсем новое, никогда прежде в истории человечества не бывшее. Во-вторых, он — порождение христианства, причем для христианства он не только и не столько разрушителен, cколько очистителен. Для христианства он не есть что-то случайное и привходящее, он для  него провиденциален.  Тут я подошел к историософии Анатолия Анатольевича, к его  учению об эволюции христианства. Он считал, что являясь плотью от плоти и кровью от крови христианства, атеизм научный, есть не что иное,  как один из основных этапов эволюции христианства. Отрицал существование Бога, он есть средство утверждения Его существования в новой чистоте. А.А. говорил о трех исторических этапах христианства: доатеистическое христианство, этап атеизма и послеатеистическое, возрожденное и очищенное, христианство, которое грядет. Доатеистическое христианство затемнено, согласно А. А., всякого рода суевериями, верой в демонов, ад. Сатану и т. п. Ничего подобного, по мнению А. А., не существует. Господство атеизма наступает вместе с наступлением эпохи разума и строгой науки. Разум и строго научное мировоззрение уничтожают все суеверия и предрассудки. Сквозь этот блистательный огонь христианство должно пройти. Но атеистическая наука не последнее слою разума. Атеизм будет преодолен, Его этап —  это этап богооставленности,  но Вог вернется к нам. Бог умер (по словам Ницше), но Он воскреснет. Таков пафос исторической концепции А. А. Он считал, что пытаться в эпоху атеизма возвратиться к доисторическому христианству, пытаться как-то законсервировать его, означает идти против истории. Доатеистическое христианство в эпоху атеизма он считал неподлинным, называл «стилизованным» и очень  язвительно всегда отзывался  и о нем, и о тех, кто его проповедывал.

На этом я позволю себе закончить краткую характеристику религиозно-философских взглядов Анатолия Анатольевича. В коротком письме невозможно рассказать о них более полно. Многое, конечно, осталось за кадром.

В заключение — пара слов совсем на другую тему: о том, как описывает А.А. лагерную жизнь в «Абези». Я с глубоким доверием отношусь к его описанию. По-моему, А.А. очень талантливо, скупо и ненавязчиво передал атмосферу гнетущей, циничной лагерной рутины. Правда, в его книге нет  сцен мучительства и садистского убийства заключенных, к которым мы привыкли, читая произведения других наших писателей на эту тему. Нет в ней и обличительного пафоса, к которому мы тоже привыкли. В процессе создания «Абези» А.А. внутренне полемизировал с писателями типа Солженицына и Шаламова.

Он прямо говорил нам об этом. Разумеется, он отдавал должное их таланту, высоко оценивал их гражданскую позицию, считал их книги нужными и своевременными. Однако, он полагал, что концентрируя свое внимание исключительно на ужасах лагерной жизни, эти писатели вольно или невольно искажают общую картину лагерного существования. Ужасы имели место, но были экстремумами, пиками на поверхности серой, стандартной, по-чиновничьи организованной, так сказать — нормально-бесчеловечной лагерной рутины. По-моему, описание лагерной жизни в «Абези» читать страшно, если поставить себя на место находящихся там с перспективой жить такой жизнью 10 лет. Ведь такая жизнь редко кого не сломает.

Вероятно, мы уже очень развращены  литературой лагерных ужасов, если может показаться, что А.А. свел все дело к описанию того, как он пьет чай. А.К.  попал в плен литературных штампов. Они уже сложились. Открывая книгу о лагерях, мы привычно ждем крови, зверств и прочей щекочущей  нервы садистской «клубники». Первые описания лагерных зверств были гражданским подвигом, они были нужны, они били по мозгам и способствовали этим скорейшему пробуждению общественной совести. Они были важным компонентом того социального процесса, который привел в конечном счете к общественному покаянию и появлению тех свобод, которые мы сейчас имеем. Но эти описания потом были многократно повторены и умножены, в результате чего потеряли остроту и составили некий раздел «тремендистской» литературы, которую обыватель охотно почитывает с единственной целью испытать острые ощущения.

На таком фоне книга А. А. выглядит необычно. Но это говорит только в ее пользу. Ее пафос состоит в показе того, что только высокий дух может выстоять в обстановке тотального подавления человеческого достоинства. Носители такого духа — Карсавин и другие положительные герои повествования Анатолия Анатольевича. Конечно, в книге показан не лесоповал, а инвалидный лагерь. Но это не имеет значения: подлинно высокий дух высок всегда. К тому же лишения, унижения, смерть — все это и в инвалидном лагере нависает над головами благородных стариков. Но как они относятся к этому!

Книга А.А. возвышает душу и вселяет надежду.

23.06. 90

Ваш Ярослав.

*Фото Я.А.Слинина и К.К.Иванова, а также  памятника «Пылающий крест» в Абези сделаны публикатором В.И.Шароновым.

[1] Имеется ввиду книга  Анатолиия Анатольевича Ванеева   «Два года в Абези».

[2] Публикация с Предисловием Константина Иванова «Ванеев, ученик Карсавина. (Краткая биография и мировоззрение А. А. Ванеева (1922-1985). Предисловие к его воспоминаниям».  ОПУБЛИКОВАНО ЗДЕСЬ:  ; ПРЕДИСЛОВИЕ ЗДЕСЬ .

[3] А.К. –  Анатолий Яковлевич Куклин. О ДРУЖБЕ КУКЛИНА И СОЛЖЕНИЦЫНА ЗДЕСЬ: ,   И ЕЩЕ ЗДЕСЬ:  и И ЗДЕСЬ:

[4] «Костя» — Константин Константинович Иванов, он же в тексте упоминается  в под литерой «К». О НЕМ ЗДЕСЬ:

[5] «А.А.» — Анатолий Анатольевич Ванеев

[6] Этот прогноз  Ярослава Анатольевича Слинина не  оправдался, как и многие наши другие надежды. На рубеже 80-х – 90-х годов.

[7] Участниками и свидетелями бесед, кроме перечисленных лиц были отец Сергий Желудков,  широко известный теперь   крупный ученый, филолог-классик,  главный научный сотрудник отдела всеобщей истории и член ученого совета Санкт-Петербургского института истории РАН  профессор  Александр Константинович Гаврилов . О НЕМ ЗДЕСЬ: