Илл.: Марко Иван Рупник. Воскресение Христово. Мозаика Фрагмент. 2006 г.
Прозрение Платона в глубину познания и реальности.
Самое глубокое осознание выразительной глубины познания мы находим у Платона в учении о познании как Припоминании. Если выявить простую суть этого учения, она в том, что только из непостижимой глубины реальности таинственным действием в нас ее духа, ее неслышного голоса, мы получаем указание на тот образ, в котором эта глубина изволит воплотиться и выразиться. В эту глубину нашего сознания можно заглянуть, если вдуматься в акт припоминания. В акте припоминания — разъяснено в диалоге «Менон» от лица софистов — есть две тайны, два главных вопроса. 1. Как мы можем искать то, о чем не знаем, что еще не нашли и не вспомнили? И 2. Как можем отождествить то, что нашли, с тем, что искали; узнать, что то, что нашли, есть то, что искали? 1. Как можем мы припоминать то, что еще не припомнили? И 2. Как можем убедиться, что припомнили то, что припоминали, что есть тождество между тем, что неизвестно, непостижимо, и, что известно, постигнуто. По определению нельзя видеть тождество видимого с невидимым, постижимого с непостижимым. На него может указать только голос из глубины души, голос самого Непостижимого. Из непостижимой глубины непостижимым образом указывается на нечто явное, явно его представляющее, и утверждается тождество с этим явным. Неслышным голосом непостижимое утверждает, указывая на явное, — «это мой образ», «это Я». Это — духовный голос для духовного слуха — «овцы слушаются голоса Его… знают голос Его» (Ин. 16:3–4).
Платон понял, что из Непостижимой глубины реальности непостижимым образом дается указание на то, что явлено, на образ, с коим непостижимое отождествляет себя, на который указывает. С. Л. Франк, размышляя на эту тему. Непостижимое он отождествлял с основным Предметом знания, скрыто стоящим за каждым высказыванием о сущем (две основные работы Франка называются «Предмет знания» и «Непостижимое»). У Платона учение о познании как припоминании связано с учением о непостижимом Благе, которое, оставаясь непостижимым, являет себя в порождаемых им высших идеях, коим, в свою очередь, определяется все сущее и эмпирическая реальность. Перспектива, направление его учения указывает на основную формулу христианского Откровения. Непостижимый Бог познается в Образе Христа непостижимым Духом, исходящим из непостижимого Бога. «Никто не может назвать Иисуса Господом, иначе как Духом Святым». Глубина познания человека раскрывается (когда раскрывается познание и его главный предмет в Предмете «Бог») в христианском Откровении. В учении Платона о познании как Припоминании скрываются корни христианского Откровения, уходящие в глубину сознания человека, и Откровение находит в этих корнях свое бесспорное, глубочайшее подтверждение.
Учение о познании как Припоминании осознает исток нашего познания, в неслышном, но явном самооткровении Непостижимого. Эврика! Через самоотрицание непостижимое Единое выражает себя в открытых и постигаемых идеях. Выразительность — исток познания. Все наши изобразительные представления укоренены в той выразительной глубине нашего познания и глубине реальности, где мы неслышно, неощутимо, таинственно слышим указания Тайны реальности на то, что мы видим в ее изображении. «Это — Я, это Мое», — говорит Непостижимое своим неслышным голосом, своим непостижимым духом. Мы невольно уверенно откликаемся: «Эврика!», «Узнали, вспомнили!» На вере в голос Непостижимого стоит познание. В нравственности все стоит на голосе совести. В христианстве — «овцы, знающие голос пастыря» (Ин. 10).
Это видно в искусстве, где царит выразительность, не допуская подмены ее наукообразной изобразительностью, рефлексией, методикой (об изобразительном искусстве мы говорим в другом смысле «изображения»). Все живет в искусстве спонтанным вдохновением. Не приходит никому в голову ставить вопрос о системе, о единой картине произведений искусства, которая проверяла бы их качественность, ставить вопрос: правильнее ли музыка Бетховена или Чайковского? В науке правит «естественный отбор», беспощадная конкуренция между различными картинами реальности, только одна должна оказаться истинной, царит принцип «истина — одна». Когда этот принцип тупо используют в теологии, он благословляет конфессиональную и межрелигиозную вражду. Религиозные воины, вековая враждебность — от непонимания глубоких выразительных корней познания. Это — религиозные и мистические корни. Они говорят только об одном самом простом: нашему уму не подвластно наше познание в его истоках и корнях. Говорил русский богослов м. Филарет: «Мы думаем, что наша вера самая истинная, но иные думают также — оставим Богу решать, кто прав». Точнее сказать, — все правы, когда слышат голос непостижимого Бога, посылающего нас к выразительным, не подлежащим изобразительному контролю повелениям, на предназначенные каждому из нас свои духовные пути. Эти пути несравнимы, вне конкуренции — как произведения искусства. Подобно искусству, познание исходит из вдохновенного творческого порыва, отвечающего на зов неприступной божественной глубины, зов от Бога, направляющего нас по разным путям, как Он же дает и «разные пределы обитания». Тревожные вопросы об основах познания ставят нас перед последним испытанием: уметь молчать перед Непостижимым и слушать. Надо понять до конца, что прояснение умственного зрения — путь все более глубокого переживания тайны. В пределе мы встаем перед неприступной Тайной во всей явности ее неприступности и полноте ее Света. Таков последний смысл полного и окончательного христианского Откровения Бога. Карл Ранер говорит о необратимости и конечности, завершенности откровения Бога во Христе.
Это всего труднее понять сегодня, когда все таинственное перекрыто нам наукой. Стремительно развиваясь на путях творческой свободы, она бессильна открыть свой смысл. Кроме самой науки, никто не смеет оспаривать ее утверждения, но какой смысл ее утверждений — вопрос не для науки, а для философии и теологии. Автономия науки — ее отделение не только от теологии, но и от философии, не только от религиозной веры, но и от мудрости. И тут обнажается главный вопрос о науке: что это за род знания, который развивается в удалении от вопроса о своем смысле? Что значит: наука вправе свое утверждать, не отвечая на вопрос «что значат ее утверждения?» Эти вопросы сосредотачиваются в вопросе о методе или особенной техники научного знания. Перед нами очередной камень.
Камень субъективности объективной реальности и Бога.
Здесь мы вспоминаем Канта. Но проблема Канта, проблема объективности нашего познания — теологическая проблема, может быть решена только исходя из библейской теологии. Тупики в разъяснении этой проблемы от того, что со времени Юма и Канта она была поставлена в границах светского, научного познания, где не имеет решения.
Текст Быт. 2:19 основной. Бог дает человеку право давать имена творению. Для Библии давать имена — утверждать сущность именуемого. Для Платона: «имя, не имеющее реальности именуемого, является именем только по имени». Если человеку дано право именовать творение Бога, это означает, что человек соучаствует в творении Богом мира. По воле человека творение становится тем, что признает Бог, что объективно есть. Библия это подчеркивает. Человеку дано право давать имена, «чтобы как человек назовет, так и было». Если Христос выступает в роли творца мира наряду с Богом — это общее дело людей не выводит Иисуса из ряда людей, не служит, как наши догматические пособия учат, подтверждением, что Он — Бог.
Обычно объективность представляется абсолютно независимой от нашей воли. Мы не замечаем, что в таком представлении она независима и от Бога. Как тогда она может быть объектом власти Вседержителя?
Божья Воля через самоотрицание открывает пространство абсолютной свободы человека. Божественная Вечность через самоотрицание утверждает полноту значения времени, вечное значение настоящего Момента. В этом ряду самоотрицания стоит и объективное творение Богом мира. Через самоотрицание оно ставит себя в зависимость от интеллектуальной воли человека, от того, как он назовет и определит реальность. Таково общее отношение нашего свободного, творческого сознания к тому, что мы познаем как объективную реальность. В этом тайна объективной, предстоящей нам со всей убедительностью, но исторически изменчивой научной картины мира. Мы творим ее творчески и свободно. Но это не значит, что она не имеет объективного и вечного значения. Наша субъективная воля способна по Воле Бога иметь объективное значение.
Камень научно-технического познания.
Начиная с логики Аристотеля, когда «изображение путей мысли» оказывается, как дорожная карта, указателем на пути мысли, а дарованная нам способность мыслить вооружается путеводителем, методом, техникой мысли, мы встаем перед тайной вторжения в духовную природу нашей мысли инородного этой природе материального элемента.
В современной науке техническое вооружение мысли пошло много дальше логики Аристотеля, прибегло к эксперименту, создало приборы, усиливающие органы чувств, методики для различных направлений науки. Научное познание превратилось в общечеловеческое «предприятие», организацию с дисциплиной, иерархией, демократией. Но все — в одном вопросе. Что значит для ума внесение в него материального, технического, методического, управляющего им элемента? Это — инородный и онтологически более низкий уровень реальности, чем духовная мысль. Грубо говоря, тупая материя вторглась в нашу мысль, и вдруг оказалась способной ее вооружать, давать ей дополнительное понимание. Мы бы сказали что материальный, технический элемент придает нашей мысли просто больший смысл, если бы не были предупреждены, что наука, как масло от воды, отделяется от своего осмысления (от философии и теологии). Можно сказать, что наука имеет какой-то свой смысл, отличный от первичного смысла дарованной нам способности мысли. И, конечно, мы говорим о дополнении нашей мысли ее взглядом на себя, еще более углубляясь в тайну рефлексии.
Если мы ясно поставили такой вопрос, то надо задуматься: можно ли идти дальше в размышлениях? Доверие мысли, непосредственное переживание ее осмысленности — основное для мысли. Мы же своими вопросами хотим вспять подлезть под основу своей мысли. Мы не только пилим сук, на котором сидим, но пилим его с безумной надеждой прибить его к дереву еще крепче, сидеть на суку еще надежнее. Мы не хозяева себя и своей мысли. Мы сразу должны говорить о нашем познании как о даре. Новым даром является и наука, несмотря на то и даже благодаря тому, что в науке нам вменяется предельная самостоятельность, свобода и ответственность на путях познания. И на путях науки мы одарены даром технической мысли, когда материальный элемент нашей мысли наделен даром вести за собой нашу мысль. Как это могло случиться в нашей христианской культуре? Как материя могла так поумнеть и одухотвориться? Здесь есть один ответ. Дар научного познания, дар технического элемента мысли, дар умной, духоносной материи, способной вести за собой нашу мысль, проистекает из христианского общекультурного исторического опыта таинства Тела Христова, духовно преображающего материю.
Тут приходится решиться сказать то, что многих современных верующих христиан оттолкнет и шокирует. Здесь наш камень превращается в скалу, раскалывать которую захочется не многим. Таинство воскресшего Тела Христова — телесно воплощенный божественный Свет преображенной телесной реальности. Его даже нельзя назвать опытом. Воплощенный Свет Таинства усваивается как способность переживать духовный смысл телесной реальности. Таков теологический, онто-теологический исток технической мысли, христианский исток науки. Тáинственный опыт христианства явлен в светской культуре, и усваивается природой нашей мысли как ее чудесное продолжение в технике мысли.
На этом приходится остановиться — не потому, что все разъяснено, а потому, что, сколько ни разъясняй, ничего не разъяснишь далее того, на что уже указано, далее самого опыта Таинства, точнее говоря, раскрытия тáинственного «опыта» именно как опыта, как опыта реальности нашего мира. Остается только осознать факт такого опыта, осознать тáинственный «Опыт» как опыт. Собственно в этом весь смысл сказанного.
Публикацию подготовил Владимир Шаронов.
Связанные публикации.
Константин Иванова. ВЕРА, БЛАГОПОЛУЧИЕ И НАУКА.
Константин Иванов ОТЕЦ СЕРГИЙ ЖЕЛУДКОВ И АНАТОЛИЙ ВАНЕЕВ.
