Илл.: Клиффорд Тжапалтжарри. Страстная пятница , 1994.
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ РЕДАКЦИИ:
Не устаю изумляться неслучайным случайностям. Публикация фрагмента из книги «ПОП-МАРКСИЗМ» Алексея Цветкова еще только оформлялась на «Русофиле», а не связано с ней я работал на размещением этой работы русского религиозного философа К.К.Иванова. Получилось, что тяжелый валун цветковского текста сдвинул лавину онтотеологических размышлений моего давнего друга и собеседника. Но писалось Константином это ранее, в том числе, когда он гостил у меня, в городе Канта. Как и полагается скальной породе, текст получился тяжелым, адресованным не для всех, о чем Константин сразу предупреждает.
Владимир Шаронов.
Для кого пишется этот текст
Этот текст будет потому сразу пренебрежительно отвергнут большинством читателей, что в нем их постоянно отсылают к тайне, к Непостижимому. «Если Непостижимое не постигнуть, то зачем говорить о нем, постигать его?» — скажет большинство читателей, тем более, что автор, к тому же, явно противоречиво, твердит об открытости и познаваемости, даже полной распахнутости того, что непостижимо. Эту «тайну Тайны, непостижимость самого Непостижимого» (что это значит, когда автор говорит о «самом Непостижимом»?) — тем более надо оставить «претенциозным заумным хитросплетениям доморощенного мистика».
Эта позиция неопровержима, и автор вынужден признать, что его текст не для читателей — не для подавляющего их большинства. Он правдывается тем, что отсылает к тайне самой Тайны, смеет учить о возрастающем Свете по мере углубления в Тайну и о столь же возрастающем углублении в Тайну по мере возрастания ее Света никак не большинство читателей, а только очень малую их часть. Большинство читателей автор — в полном согласии с ними — отсылает от своего текста подальше.
Сочувственно автор относится к другому недоумению немногих его читателей: много повторений, даже буквальных, одних и тех же утверждений. Ответ — автор считает, что эти утверждения того стоят, настолько значительны они. Они, при своей простоте, требуют упорно вникать в их смысл — еще и еще раз, достигая все большей явственности и глубины их переживания.
Путь в ту глубину Света, где мы углубляемся и в Тайну, не так-то прост — требует того, что называли «медитацией». Это — как если мы сверлим на одном месте, ни куда в сторону не двигаясь, а только углубляясь. Обычные размышления по сравнению с этим — размашистые движения рубанком — больше вширь, чем в глубину.
Почему этот текст назван «Камни»
Говорили раньше: «Вот часы на девяти рубинах». Часы работали на твердых камнях, на которых точно вращались оси механизма. Философские размышления опираются на несколько твердых идей, дающих точность и глубину мысли. Их нелегко объяснить, обычным образом они не объясняются, о них надо вести особый разговор. Это и хочу сейчас сделать. Вот первый камень мысли.
Камень бестайной реальности.
Наше современное восприятие реальности мистически стерилизовано и принципиально отсечено от своих мистических корней. Под влиянием науки перед нами развернута наличная, самоочевидная, принципиально бестайная реальность (другое дело — загадочная), лишенная мистической глубины. Бестайная реальность делится на внешнюю и внутреннюю. Распахнутой, голой, лишенной скрытой от нас тайны мы видим эту реальность не только во внешнем мире вне нас. В объективном самосознании такой мы находим реальность и внутри себя, в мире нашего собственного Я.
Неверующие этого не видят. Они не задаются вопросом о божественных истоках знания, равно, как и о божественной Тайне всего сущего. Но и верующие упускают суть дела из-за поспешной, декларативной покорности традиции. Они исходят из того, что, в отличие от неверующих, они признают подо всем существующим божественную Тайну, и для них нет, да и вообще нет бестайной, мистически стерильной реальности. Недоумения такого рода одного из моих внимательных читателей, кого искренне благодарю, побудило меня к написанию этого текста. Здесь нужны разъяснения.
Момент самоотрицания.
Есть то, что легко упустить из вида. Бестайная реальность — абсолютный опыт реальности. Будучи абсолютно непосредственным, этот опыт является непосредственно абсолютным. Но неверующими этот опыт переживается слишком непосредственно, наивно, как нечто само собой разумеющееся, самоочевидное — просто как «факт». Как реальность таинственного небытия Бога неверующие непосредственно наивно переживают так, что «Бога просто нет», без вопроса «КОГО нет?», так и очевидное отсутствие Тайны за реальностью они слепо принимают, без вопроса «ЧТО отсутствует в реальности?». Опыт бестайной реальности оказывается для неверующих камнем преткновения, обрывающим размышления о смысле реальности. Кредо позитивизма, сциентизма: «что есть, то есть и точка —больше говорить не о чем» —запрет смотреть в мистическую глубину реальности. При этом позитивизм оправдывается требованиями такой ясности мысли, которую заранее противопоставляет способности переживать тайну мыслимого. Так —от Декарта, требующего своей «ясности и отчетливости суждений», до Л. Витгенштейна, требующего «молчать о том, о чем нельзя ясно сказать».
Позитивизм сциентистской философии стоит на противопоставлении ясности и таинственности, Света и Тайны. Первое выступление нерелигиозной философии против христианства состоит в противопоставлении ясности и тайны. Это плохо понимается, потому что плохо понимается, что на единении Света и Тайны стоит христианская мысль, что в этом ее характер, особенность христианской мистики. Мистику надо понимать не в узком, и, вместе с тем, неопределенном смысле «единения с Богом», а как озарение Его Светом, при одновременном углублении переживания Его непостижимости.
Для неверующих опыт бестайной реальности оказывается соблазном, когда они по своим причинам отказываются его признавать. Это — объективный опыт; он опыт для всех — и для неверующих и для верующих;
он — необходимый, «вечный Момент» в откровении реальности. Неверие с самого начала застревает на этом Моменте, а верующему здесь предстоит такое противоречие реальности и мысли, которое является глубокой и трудной проблемой. Здесь — не противоречие гегелевской диалектики, преодолеваемое путем эволюции реальности и нашего сознания, когда через «снятие» противоречий постигается их синтез. Здесь реальный, смертельный разрыв реальности и мысли о ней, который невозможно преодолеть иначе как чудом, которое есть свершение того, что невозможно.
Реальное, невозможное, чудесное постигается только чудом — чудом откровения его в нашем уме. Подобное познается подобным — знала античность. Бог познается Богом — знал Старый Завет и раскрыл Новый.
Только чудом действия в нашем сознании самой Тайны, таинственного духа Тайны мы постигаем тайну бестайной реальности — через Момент самоотрицания этой Тайны, когда выявляется Инобытие Тайны в бестайной
реальности, таинственное присутствие Тайны в ее отсутствии. Этому учит христианская вера в полноту представленности таинственного Бога в лице Иисуса Христа, такого же и так же известного нам человека, как мы сами. В откровении нашей бестайной реальности как предельного выражения божественной Тайны в ее Самоотрицании онтологическое, основное философское значение христианской веры, основа христианской онтотеологии.
Самоотрицание бестайного бытия в самосознании Бестайное, наукообразное, объективированное восприятие реальности представлено и в нашем восприятии себя самих, в реальности внутри нас, а не только вне нас. В нашем новом самосознании особенность бестайной реальности, ее парадоксальная таинственность проявляются, по-своему, еще ярче. Внутри нас бестайная реальность заявляет свою бестайность в бесспорном узнавании нами себя самих как именно себя. Здесь явно нет никаких тайн — себя мы ясно узнаем в объективном самосознании. Самое удивительное, что именно твердый, ясный упор нашего взгляда на себя как на предмет, вызывает не только бесспорное, но и экстатическое ощущение своего Я, изумительное осознание себя как вещи мыслящей, — осознание тайны, что реальность во мне, объективная, независимая от меня реальность, вдруг осознает себя во мне. То, что мы непроизвольно называем «абсолютностью» нашей личности, коренится именно в этом.
Но религиозное, христианское видение таинственной, божественной глубины души при этом отсекается. Утверждение Гераклита, что конца пути в глубину души не найдешь, сколько ни ходи, откровение Апостола: «Не я (живу), а живет во мне Христос» (Гал. 2:20), — противоречат нашему светскому, бестайному самосознанию. Пафос нашего объективноналичного самосознания именно в том, что я уверенно знаю, что объективно я вижу именно себя самого, а не что-то иное в виде неуловимой глубины души Гераклита или Христа, Который живет во мне, по словам Апостола.
Новое самосознание характеризуется ясным видением себя, явственным самопереживанием. Бесспорно ощущение «частной собственности» на себя, что Я есть именно Я, и что никакое мистическое толкование этого не опровергнет. Таково наше убеждение в своей уникальности и, тут же, абсолютности. Такова основа нового светского гуманизма, когда мы непосредственно переживаем свою абсолютность. Но это новое самосознание, живущее восприятием бестайной реальности внутри нас, — альтернатива религиозному христианскому самосознанию, и отсекает его от себя.
Глубокие переживания чего-то, кого-то заставляют нас говорить, что мы «живем им». А порой мы любим кого-то так сильно (ярко это в эротической влюбленности в отношениях мужчины и женщины), что говорим, что впервые стали по-настоящему жить, что мы «нашли себя» в другом человеке, в любви к нему. Все это противоречиво, — может сказать человек светского самосознания. Но нам, как раз, важно увидеть поразительную, парадоксальную тайну бестайного нашего самосознания, бестайной реальности внутри нас. Мы находим себя, всю глубину своего Я в предстоящей наше му взору бестайной, объективной реальности предмета нашего самосознания. Мы можем видеть себя на картине, в образе, в предмете самосознания! Безличный, мертвый, отчужденный от нас Предмет предстает в нашем самосознании как наше Я! Это надо помнить, когда пойдет разговор о научно-технической мысли. Это также загадочно, как видеть себя в зеркале. Мы видим, узнаем себя в предмете своего самосознания, в зеркале ума, и даже — в физическом зеркале, являющемся воплощением внутреннего зеркала! Это столь же невозможно, сколь достоверно — словами Тертуллиана. Это явное чудо — чудо самой природы нашего самосознания, самое естественное «чудо из чудес».
В объективном самосознании, где мы находим себя в абсолютно чуждом нам предмете внутреннего зеркала, мы невыразимым образом переживаем такую свою абсолютность, которая как наличное чудо оторвана от таинственной глубины нашей души и тут же экстатически, избыточно выражает, продолжает ее.
Слово «абсолютность» неряшливо двусмысленно употребляют и по отношению к светской реальности, и к религиозной. Теологи используют по отношению к Богу прозвище «Абсолют», пренебрегая святым Именем Божиим. Здесь надо навести порядок. «Абсолютное» являет собой Божественное в его самоотрицании, религиозное как светское. Это значит, что абсолютное может указывать как на религиозную, так и на светскую реальность, что и дает повод для двусмысленного его употребления. Но осознавая здесь глубокую, истинную двусмысленность, мы должны строго различать: когда речь идет о светской, секуляризированной реальности, а когда о религиозной, христианской реальности. Так мы прямо и ясно укажем на христианские корни светского гуманизма, без этого видимые только внешне исторически.
Камень всечеловечности абсолютного Я.
Отметим еще одну очевидную и чудесную особенность объективного самосознания. Умственное зеркало воплощается в физическом зеркале. Объективное видения себя в предметном самосознании воплощается в видении другого человека. Мы предельно объективно видим свое Я в другом человеке. Внутренняя объективность избыточно выражается во внешней объективности, внутренняя реальность во внешней. Такова онтологическая и теологическая основа нашего общения с другим человеком и с внешним миром. Внешний объективный мир, при всей независимости от нашего сознания, на духовной глубине является продолжением и воплощением нашего внутреннего духовного мира. Протагор говорил, что каким мир воспринят нами, таким он и существует сам по себе. Нет дуализма Декарта. Другой человек — такое же объективно предстоящее мне Я, как и я для себя в объективном самосознании. Открывается прямой смысл заповеди «Возлюби ближнего, как самого себя». Ближний и есть я сам, в продолжении моего объективного самосознания, а реальность «внешнего» мира продолжает мою внутреннюю реальность. Такова субъективная подоснова постигаемой нами объективной реальности. Но все сказанное — внешнее описание, которое оживает только при озарении, при интимном переживании его внутреннего смысла. Постараемся это как-то выразить на подходящем для этого примере.
Конвергенция объективного видения себя и другого человека.
Крайняя объективация нашего взгляда (она развивается под действием науки) не только на вещи внешнего мира, но и на себя, видит реальность через отрыв от нее, от ее мистической глубины. Также и реальность нашего Я, предстает перед нами в Инобытии, в картине. Есть вопрос о сущности научной картины внешнего мира и нашего Я, которую мы в объективном самосознании непосредственно переживаем как очевидное свое Я.
Мартин Хайдеггер замечает, что картина мира непросто отражает мир, как обычно думают, а сам мир является нам как картина. Но это относится не только к реальности внешнего мира, но и внутреннего, который переживается как само наше истинное Я (Ницше придавал особенное значение живущего в нас «само»). Но «непосредственные» наши переживания опосредованы картиной, которую переживают и являются обратной стороной картины. Внутренний мир предстает нам сегодня в качестве картины научной психологии. Вопреки ее именованию в ней нет речи о «психеи» или душе, начисто отвергается мистическая подоснова нашего Я. Кант проницательно отмечал, что наш внутренний мир от окрыт нам феноменально, «в форме времени» (тут сбой в мысли Канта — форма подразумевает пространство — Анри Бергсон справедливо подверг критике сведение Кантом времени к пространству).
Можно видеть положительное значение объективации. Моральное и религиозное ее значение — в способности объективно себя видеть, освобождаясь от ослепляющего действия страстей на наше сознание. Самое опасное, коварное действие на нас греха — он скрывает от нас свое действие. Решающий момент покаяния — перемена ума, коренным образом освобождающая наш разум от ослепляющего действия греха, позволяющая его видеть. Апостол (Рим. 7:15–25) подчеркивает теологическое и онтологическое значение такого освобождения. Грех нейтрализуется под взором объективного самосознания, становится видимым предметом покаяния. Не позволяя себя видеть, грех сливается с человеком, его сознанием и волей. Когда грех объективно увиден, он отчуждается, отделяется от человека. Тогда, как говорит Апостол: грех «уже не я делаю, но живущий во мне грех» (Рим. 7:17, 20).
Старость — не радость, но духовный путь.
По мере нашего интеллектуального взросления, особенно к старости наше самосознание развивается в своей объективности до того, что мы смотрим на себя со стороны так, будто смотрим на другого человека. Старики начинают разговаривать сами с собой. Это не развивается в сторону маразма, если одновременно развивается интимное переживание своего Я в его абсолютной единственности. Открывается объективный взгляд и на другого человека в его единственности. Объективация может парадоксально сопровождаться интимным переживанием «предмета» видения. «Я» другого человека от окрывается объективному самосознанию как абсолютно такое же, как собственное «Я». Оказывается, что объективация не обязательно мертвенно отчуждает от нас видимое. Через объективацию, через отчуждение и отрыв на Момент от видимого предмета мысли, видимое может чудесно переживаться особенно интимно близким.
Старости грозит распад раздвоения личности, отчуждения от себя. Но если духовная жизнь продолжает ся и «любящим Бога все содействует ко благу», то можно углубляться умом и чувствами в чудо своего «Я» вместе с тем, что понимать точно такое же чудо —«Я» другого человека. Как развитая объективация нашего отношения к себе не отчуждает нас от себя, оказывается избыточным раскрытием нашего абсолютноединственного интимного «Я» в его самоотрицании, так это и в отношении к другому человеку. И к нему мы сохраняем, развиваем ощущение интимного тождества с ним при объективном отношении. Все яснее видим объективное, предметное, бестайное (не забудем!) абсолютное его «Я» — точно таким, как мое собственное.
Мое «Я» и «Я» другого открываются абсолютно одинаково неповторимыми, по существу единственными.В противоречии с обычной логикой и арифметикой, неповторимое «Я» каждого из нас точно повторяется во всех людях.Впрочем, и в арифметике пифагорейцы открывали таинственные религиозные корни. Единица, из которой состоят числа, по существу означает абсолютно единственное. Но она повторяется, составляя числа. Поразительно аналогично христианскому учению о кенозисе, самоопустошении единого Бога, поздние пифагорейцы говорили о божественной, «огненной Единице», которая «вдыхая пустоту, производит все числа». Теология кенозиса близка идее Самоотрицания Бога, которая носится в воздухе нашей эпохи, и без которой запросы и вопросы нашей эпохи нельзя понять.
Наше ощущение единения с другими людьми, объективно осознающее, что их «Я» абсолютно такое же как мое «Я», ведет нас к осознанию, что все человечество есть единое «Я», Всечеловек («Адам Кадмон»). Христианское учение, —что мы призваны жить во Христе как в Его Теле, что в этом назначение и смысл Церкви, при открывает нам своей смысл. Открывается и тайна первородного греха как онтологически общего события для всех людей (независимо от способа передачи —половым ли путем по Августину или через культуру по Йозефу Ратцингеру). То, что произошло с одним из нас, идеально по существу происходит со всеми нами — как грех Адама, так и «заместительная» Жертва Христова. Апостол называет Христа «второй Адам».
В целом, на пути нашего духовного развития происходит конвергенция» способности различать себя (углубляя ощущение единства, тождества с собой) и способности отождествлять, сличать себя с собой и другими людьми (именно потому, что мы от них явно различены и отличны как индивиды).
Камень тайны бестайной реальности.
За камнем принципиальной бестайности реальности тут же следует камень парадоксальной ее таинственности. Если как верующие, после того, как мы осознали и пережили фактическую бестайность открытой нам реальности, мы, однако, не забыли, что в основе наша реальность глубоко таинственна, то следует заключить, что перед нами в лице бестайной реальности особенно, парадоксально таинственная реальность.
Здесь, однако, «описание путей мысли» (как определяет Аристотель логику) не исчерпывает глубину то го, что мы мыслим. Формально понятно, что мы вышли к невозможному парадоксу таинственности бестайной реальности. Но как это понять?
Нам не подходит гегелевская диалектика «снятия» противоположностей. Аристотель указал на смысловую невозможность противоречия: «так можно говорить, но так нельзя думать». Если после признания бестайной реальности мы способны возвратиться к первичному религиозному знанию о божественной таинственности всего сущего (возвратиться к основе вероучения Апостола Павла в Рим. 1:19–20), то с нами происходит нечто чудесное, нам открылось нечто невозможно противоречивое. Перед нами факт чуда.
Нам открывается бестайная реальность, несмотря на неустранимую таинственность всего сущего. Она открывается особенно, крайне таинственной. Нам чудесно даруется такое прояснение в понимании, которое одно временно есть и углубление нашего переживания таинственности понятого.
Вспомним Тертуллиана: «невозможно, следовательно, совершенно достоверно». Все сказанное не превращается в формальную игру мысли только тогда, когда нас поражает непосредственное ощущение предельной таинственности бестайной реальности. Это ощущение — самостоятельное озарение, открывающее глубину всего вышесказанного. И это озарение касается нашего понимания своей веры, понимания человечности Иисуса Христа.
Назвать ли это также «камнем», но это очень важный общий принцип религиозного мышления, который надо отстаивать в наше время сведения мысли к научному мышлению. Религиозное, именно христианское познания характеризуется основным парадоксом о своем характере: чем яснее мы познаем Бога, тем более таинственным Его переживаем. И наоборот. Мы идем в истинную глубину божественной Тайны только тогда, когда она становится все более ясной для нас.
Все это опирается на «единосущие» таинственного Бога и Его Слова, Его Света, Разума (Ин. 1:1). Это же значит, что христианство —религия полного и совершенного Откровения Бога.
Камень человечности Иисуса Христа.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
Связанные публикации:
Константин Иванов ВЕРА, БЛАГОПОЛУЧИЕ И НАУКА
Константин Иванов ОТЕЦ СЕРГИЙ ЖЕЛУДКОВ И АНАТОЛИЙ ВАНЕЕВ
Константин Иванов АНАТОЛИЙ ВАНЕЕВ — УЧЕНИК ЛЬВА КАРСАВИНА
Владимир Шаронов ПРИБЛИЗИТЬСЯ К ТАЙНЕ САМОЙ ТАЙНЫ…
