Илл.: Томас Роулендсон. Контраст. 1792.
«Русофил» продолжает осваивать пространство -измов. На этот раз речь пойдёт о либерализме. Либералов не любят, часто ругают и обвиняют едва ли не во всех современных проблемах, хотя немногие чётко понимают, что это такое.
Максим Гревцев разбирался в понятии с Григорием Юдиным, кандидатом философских наук, старшим научным сотрудником лаборатории экономико-социологических исследований Высшей школы экономики, профессором Московской высшей школы социальных и экономических наук. Эксперт широко известен благодаря проекту «Арзамас», в котором он читал прекрасные лекции. Итак, либерализм…
Фото: Юрий Терко
— Григорий, сначала немного странный вопрос: либералы вообще существуют? Я, конечно, утрирую, но, с одной стороны, к ним причисляют всех подряд, любого упоминания прав и свобод достаточно, чтобы тебя назвали либералом. С другой стороны, те люди, которые называют себя либералами, пишут или говорят то, что противоречит либерализму.
— Слово «либерализм» сегодня может означать всё что угодно, а значит – не означает ничего. Его употребляют к месту и не к месту, по отношению к противоположным вещам, а вдобавок ко всему есть ещё и различный национальный контекст. Например, слово «либерал» в США означает почти противоположное тому, что оно означает в России: для американцев либерал – это ярый сторонник Демократической партии, условно «левый», почти социалист. В России всё наоборот: либералов называют «правыми» и противопоставляют социалистам и коммунистам. В Британии мы увидим ещё один вариант разметки либерализма, ещё другой – во Франции, и так далее. Поскольку постепенно происходит глобализация, то мы можем рассчитывать, что через некоторое время станет больше ясности, но пока мы вынуждены находиться в ситуации путаницы.
Мне кажется, что если пытаться разобраться в этой каше, то стоит начать с разделения политического и экономического либерализма. Это два разных интеллектуальных течения, которые друг с другом связаны, но между ними на самом деле сложились достаточно серьёзные противоречия. И различий едва ли не больше, чем общего. Политический либерализм как самостоятельное течение оформляется в XVII веке, его отцом часто называют Джона Локка. Ключевым для него является управление с согласия, принцип народного суверенитета – то, что по-английски называется government by consent. Центральным является убеждение в том, что правитель не имеет никакого сверхъестественного характера и никогда не может подавлять то сообщество, которое учреждает правителя. Поэтому, скажем, для политического либерала совершенно необходимым является право народа на восстание, он категорически не признаёт никакой закон, который бы такое право отрицал. В принципе, это исконно революционное течение. И в таком виде течение развивалось в Англии XVIII века, таким духом было пропитано Просвещение. Именно этим духом была пропитана концепция разделения властей, которую сформулировал Монтескьё. Идея о том, что законодательная исполнительная и судебная власти не должны совпадать, а должны быть в конкуренции и уравновешивать друг друга – эта идея также призвана защитить от узурпации власти, от установления тирании. Да и американская революция тоже (в ней, безусловно, было много других течений, но этот дух отчётливо чувствуется). Но параллельно, в конце XVIII — начале XIX веков, начинает вызревать трансформация политического либерализма, которая в центр общественного устройства ставит не общественный договор и свободную ассоциацию, а рынок. Части либералов рынок представлялся универсальной инфраструктурой для коммуникации между людьми. И эта линия постепенно усиливалась. И всё дальнейшее историческое развитие – это постепенный, может быть, не равномерный, а скачкообразный триумф экономического либерализма. Для него идеальное общественное устройство предполагает, что в человеке заложены какие-то естественные силы и нужно не мешать этим силам, дать им волю, чтобы они могли раскрыть свой потенциал, могли через рыночные механизмы обеспечить максимальные блага для каждого человека, а следовательно – косвенным образом — благо для всех. Потому что принцип «благо всех как сумма индивидуальных благ» — это принцип, который задаётся основателем утилитаризма Иеремией Бентамом на рубеже XVIII-XIX веков.
И впоследствии мы видим развитие экономического либерализма, который к середине XX века получает более радикальную версию – неолиберализм.
— То есть сначала для либералов право собственности и прочие рыночные атрибуты были просто частью прав и свобод, но потом для какой-то части либералов именно экономические свободы и право собственности стали основными, остальные гражданские права были менее важны?
— Да. Но эту смену фокусировки нельзя недооценивать. Так или иначе, мы сегодня видим, что принципы политического и экономического либерализма часто находятся в противоречии друг с другом. Потому что, скажем, для политических либералов принципиальными являются политические права (право выбирать и быть избранным, право на восстание, право на гражданское участие – право на формирование необходимых элементов либерального дизайна в политическом смысле). В то время как для экономического либерализма всё это – вещи инструментальные, права не нужны как самоценность, а лишь в силу того, что позволяют рынку лучше развиваться. Более того, – и это было очевидно уже Фридриху Хайеку – соблюдение политических прав вовсе не всегда является наиболее эффективным способом обеспечить экономические свободы и преуспевание. Подчас оказывается, что для того, чтобы существовала инфраструктура рынка, в которой каждый будет максимизировать собственные блага, более эффективно авторитарное правление. Поэтому Хайек, классик либеральной мысли, лауреат Нобелевской премии по экономике, в своё время поддержал, например, Аугусто Пиночета в Чили. И сегодня этот разлом усугубляется, он создаёт серьёзное напряжение внутри либерализма.
— Получается, либерализм – это зонтичное понятие, под которым скрываются совершенно разные убеждения и ценности. Давайте разбираться. Не совсем понятно, кто за что выступает. И это коммуникационная или артикуляционная проблема либерализма, получается, либералы отдельно, остальные массы – отдельно, и между ними коммуникации почти нет. У экономических либералов какое видение политической системы?
— Ситуация «либералы отдельно, люди отдельно» вполне в духе экономического либерализма. Потому что он на самом деле и не предполагает, что он должен быть заодно с людьми. Вообще говоря, эта система мысли не нуждается в какой-то масштабной народной поддержке. Она по-другому себя видит, иначе себя учреждает и по-своему пытается захватывать и контролировать власть. Целью экономического либерализма не является демократическое правление. Для его последователей больше характерна борьба за власть внутри элит, чем борьба за власть на основе поддержки масс. Массы им кажутся не слишком образованными, чтобы подпускать их к управлению. Если правильно этой массе задать стимулы, то она будет приумножать общественное богатство. Но слишком многого от неё ждать не стоит, поэтому к идее народовластия экономические либералы относятся скептически, реальное народное правление у них вызывает аллергию. У них совершенно иное представление о том, как организуется политическая жизнь. Они не верят, что с помощью какого-то низового движения можно прийти к власти и удерживать власть, что народ способен реализовывать власть. В этом смысле ситуация «либералы отдельно, люди отдельно» симптоматично указывает, что экономический либерализм всё сильнее отдаляется от своих философских истоков.
Дело в том, что экономический либерализм и демократия на самом деле не очень хорошо уживаются друг с другом. И когда господствующий дискурс говорит о победе демократии, нам говорят об эконом—либеральной демократии, в которой экономического либерализма больше, чем демократии. […] Проблема современной либеральной демократии в том, что стал усиливаться демократический элемент. Это приводит к недовольству многих экономических либералов.
— Но если экономические либералы не верят в демократическую борьбу за власть, а предпочитают перераспределять власть внутри элиты, то как, по их мнению, должна формироваться элита? Ведь в этом случае она обречена на изоляцию и самовоспроизведение, а в конечном итоге – на гибель.
— Понятно, что либерализм не является изолированной идеологией, которая ни с чем не соприкасается. В экономическом либерализме есть отчётливый консервативный элемент, который может приводить к оправданию аристократического правления, понимаемого, например, как власть самых образованных, с рождения готовящихся к власти. В других случаях речь идёт об аристократии технократического типа – людях, которые не по происхождению, а по реальному пониманию дел лучше готовы к власти. И, наконец, не нужно забывать о self-made-людях, которые сами многого добились в экономическом плане. То есть, способность зарабатывать деньги считается добродетелью и основанием для того, чтобы иметь право управлять не только своим бизнесом, но и обществом. Это аристократия успешных. Эти варианты могут пересекаться. И в целом нынешние элиты – это сплав указанных трёх категорий.
— И у власти сейчас именно экономические либералы?
— Да, экономические либералы в последние 40 лет повсюду одерживают победу. Хотя в самое последнее время у них всё больше проблем с удержанием этой власти. Как раз они исходят из того, что политические проблемы должны решаться экономическими средствами. Или, иначе говоря, что нет никаких собственно политических проблем, все проблемы, по сути, являются экономическими, и нужно лишь создать правильные институты, чтобы экономика функционировала. Когда вы слышите, что «нужно меньше политики и больше экономики» — это голос экономического либерализма. Экономические либералы находятся у власти почти во всём мире, в том числе в России. А политические либералы по-прежнему сохраняют с ними некоторый альянс: хотя их и не устраивает сужение политических прав, но они вынуждены с этим мириться, поскольку экономический либерализм гарантирует свободу экономической деятельности. Вопрос в том, когда распадётся этот альянс.
На американском примере это хорошо видно. С одной стороны, в США либералами (в данном случае имеются в виду политические либералы) называют Демократическую партию, причём для людей справа это ругательство, для них хуже только социалисты. Конечно, там к власти приходит то одна, то другая партия, но, по сути, обе они реализуют именно эконом-либеральную повестку – расширение свободных рынков, расширение свободной торговли, дерегулирование, меры экономии (то, что называется austerity – «бережливость») – это те элементы, которые характеризуют политическую модель, которая господствует на протяжении нескольких десятилетий.
— Это и есть тот самый неолиберализм, о котором вы говорили?
— Да. На самом деле, та форма экономического либерализма, которая сейчас повсеместно господствует – это неолиберализм. Он зарождался ещё в довоенное время, но всерьёз появился на сцене в 60-70-ые годы. У него есть целый ряд отличий от экономического либерализма предыдущей формации, из-за этого сам термин «неолиберализм» оказывается расплывчатым, его подчас справедливо критикуют. Но это не значит, что здесь нет строгого понятия; наилучшим образом его сформулировал Мишель Фуко. Фуко обратил внимание на следующее: если экономический либерализм предполагал, что рынок является естественным механизмом для координации людей, и единственная задача государства – не позволять людям разрушать рынок, оберегать рынок от разрушений (отсюда политика laissez-faire: «позвольте этому происходить так, как это происходит естественным образом», буквально: «не трогайте»), то неолиберализм приходит к идее, что в человеческой природе заложено стремление уничтожать рынок, стремление к монополизации, подрыву рынка, и значит, рынок должен не просто оберегаться, а насаждаться. Поэтому неолиберальные реформы предполагают насаждение рынка там, где его прежде не было, активное переформатирование человеческого взаимодействия в рыночный формат. Чтобы было яснее, можно привести пример, который очень понятен в России, – коммерциализация образования и здравоохранения. Долгое время эти сферы не были маркетизированы, но, чтобы они работали эффективнее, их маркетизировали, то есть были созданы инструменты, которые позволили появиться там рынку, конкуренции. И теперь мы всё больше воспринимаем отношения с врачом или преподавателем как коммерческую сделку. В этом состоит важное отличие неолиберализма.
…для политических либералов принципиальными являются политические права […] В то время как для экономического либерализма всё это – вещи инструментальные, права не нужны как самоценность, а лишь в силу того, что позволяют рынку лучше развиваться. Более того, – и это было очевидно уже Фридриху Хайеку – соблюдение политических прав вовсе не всегда является наиболее эффективным способом обеспечить экономические свободы и преуспевание. Подчас оказывается, что для того, чтобы существовала инфраструктура рынка, в которой каждый будет максимизировать собственные блага, более эффективно авторитарное правление.
— Получается коммуникативный диссонанс: политики говорят о демократии, ценностях, принципах, а на самом деле имеют в виду именно экономический либерализм, насаждение рынков.
— Да, конечно. Это мина замедленного действия, которая уже давно лежала под современным мироустройством. Про неё знали многие политические теоретики, и вот теперь она начинает постепенно взрываться. Дело в том, что экономический либерализм и демократия на самом деле не очень хорошо уживаются друг с другом. И когда господствующий дискурс говорит о победе демократии, нам говорят об эконом—либеральной демократии, в которой экономического либерализма больше, чем демократии. Если вы посмотрите, что обычно понимают под либеральной демократией, то всё сводится к наличию выборов. Это самый естественный критерий: мы готовы признавать демократическим то общество, в котором имеются выборы, в котором население может переизбрать или не переизбрать действующую власть. Именно так формулировали принцип современной демократии такие ключевые теоретики либеральной демократии, как Йозеф Шумпетер и Роберт Даль. Но проблема с этим принципом, разумеется, в том, что он является демократическим в минимальной степени (и оба теоретика это понимали). Собственно, Шумпетер это так и назвал – минимальная демократия. Минимальная в том смысле, что она допускает минимальное участие народа, ни в коем случае нельзя давать народу право управлять страной — это безумие. По их мнению, народу нужно иногда позволять высказываться по поводу элит, чтобы люди не чувствовали себя полностью лишёнными власти. Вот эта модель либеральной демократии, сфокусированная на выборах, её часто называют просто демократией, хотя правильнее – либерализм. И мы видим сегодня, что политический и экономический либерализм расходятся. Это было ясно либералам давно — и Миллю, который боялся тирании большинства, и де Токвилю, с его неоднозначным отношением к американской демократии. В ХХ веке это было ясно таким людям, как Шумпетер. Это было ясно и теоретикам противоположной стороны, например, Карлу Шмитту.
Проблема современной либеральной демократии в том, что стал усиливаться демократический элемент. Это приводит к недовольству многих экономических либералов.
— То есть приближается момент, когда экономическим либералам нужно будет что-то делать с демократией?
— Да, многие уже над этим размышляют. Ведь когда минимальная (либеральная) демократия называлась просто демократией, суть явления скрывалась не только от масс, но и от самих экономических либералов. И теперь они в состоянии лёгкого шока, который переходит в состояние ресентимента, злобы к необразованным толпам, которые вдруг решили, что могут определять будущее. Поэтому сегодня всё чаще доносятся идеи о введении образовательного. имущественного или налогового ценза.
— Вернёмся к различиям между политическим и экономическим либерализмами. По поводу политической повестки экономистов мы поговорили, а как видят экономическую реальность политические либералы? Они же не могут рефлексировать исключительно над политическими вопросами.
— Политический либерализм с какого-то момента находится в тени экономического, потому что экономический либерализм нашёл очень сильный язык для разговора об обществе: общество состоит из индивидов, у которых есть потребности и интересы. Помните, как Маргарет Тэтчер говорила, что нет никакого общества, а есть только мужчины и женщины, и есть их семьи. Это отличный пример мышления, когда в людях видят только индивидов с их правами. В итоге сегодня мы живём в мире, когда экономическая наука стала ключевой: мы всё время с напряжением ждём, что скажут экономисты по поводу того или иного события, даже, казалось бы, не связанного с экономикой. Они должны нам объяснить истинное устройство вещей.
Так что это интересный вопрос: что политический либерализм может сегодня противопоставить экономическому? И способен ли он возродить ту традицию, которая была заложена ещё Локком? Конечно, эта идеология не стояла на месте. Одно из наиболее интересных направлений возникло во Франции в 70-80-ые годы. Это было реакцией, с одной стороны, на развитие экономического либерализма, а с другой –на некоторый кризис в левой среде, связанный с разочарованием от последствий волнений 68-го года. И в этот момент во Франции возник такой интересный синтез левых и либеральных идей. Этот синтез предполагал усиление гражданского самоуправления, политической власти народа, гражданского участия – это идеалы леволиберального проекта.
И конечно, для политического либерализма в этом смысле основной вызов сегодня связан с решением проблемы репрезентации, представительства, потому что политический либерализм предполагает репрезентативную демократию. Считается, что реальная власть осуществляется представителями, но мы видим, что репрезентация находится в кризисе по всему миру. Люди не доверяют политическим представителям, не хотят участвовать в институтах политического представительства, не ходят на выборы, отказываются отвечать на опросы общественного мнения – в общем, мы имеем дело с полномасштабным кризисом политического представительства. И поэтому весь вопрос состоит в том, как найти способ активировать людей так, чтобы при этом не разрушать политическое представительство. Одним из таких теоретиков леволиберального толка является француз Пьер Розанваллон. Он предложил идею контр—демократии. Его рассуждения выглядят примерно так: есть институты, связанные с областью политического доверия. И они, очевидно, не очень хорошо работают: люди не доверяют, не хотят эмоционально инвестировать в политиков, не хотят покупаться на слоганы и лозунги, считая их обманом. И есть область недоверия. В этой области граждане по-прежнему сильны, они могут и готовы оказывать какое-то ограничивающее воздействие на политиков, например, через митинги и демонстрации, петиции и т.д. Отсюда социолог делает вывод, что именно в этих процедурах неодобрения большой потенциал: трудно надеяться, что современный индивид, достаточно изолированный, будет всерьёз заниматься политикой на регулярной основе, но время от времени он может возмущаться и в рамках этого возмущения давать по рукам зарвавшимся политикам – вот на это можно рассчитывать. И значит, нужно развивать эти инструменты выражения недоверия. По Розанваллону, это и есть контрдемократия. То есть он не выступает против демократии, он лишь предлагает модель, как решить проблему с представительством.
— Вот и ключевое противоречие между политическими и экономическими либералами: первые борются за вовлечение граждан в политическую сферу, а вторым это крайне невыгодно. Удивительная ситуация внутри, казалось бы, одного идейного течения.
— Да, вы сформулировали коллизию современного либерализма. Это, опять же, хорошо видно на примере США. Там элита, разделяющая ценности экономического либерализма, оказалась в ситуации, когда президентом стал человек, использовавший популистскую тактику. И теперь перед этой элитой дилемма, как с этим быть. Одно из решений – бороться с ним средствами массовой мобилизации, т.е. вовлечением людей в политическую жизнь. Но для экономических либералов это опасно, они с недоверием относятся к массовой активности, как справа, так и слева. Они думают: «ОК, это хорошо – бороться левыми массами с правым популистом, но что нам с этими массами дальше делать?! Не потребуют ли они потом для себя реальной власти, больших прав и т.д.?»
— Теперь, лучше разобравшись в теории, снова задаюсь вопросом, есть ли либералы в России? Политические либералы как-то дают о себе знать (по крайней мере, в фейсбуке), а вот экономические… Мало кто себя так идентифицирует, часто это консерваторы, выступающие за рыночную форму экономики.
— Пока под этим словом скрываются два разных мировоззренческих пласта. Да, в нашей стране немало политических либералов, но в России так и не сложился леволиберальный проект: ни партийный, ни гражданский. Я думаю, это вопрос консолидации или кристаллизации какой-то внятной повестки. На поле леволиберальной идеи довольно много людей, но у них нет внятного языка и других способов выражения своей позиции, поэтому зачастую они скатываются в какие-то элитистские, антинародные и даже антилиберальные позиции.
Зато экономический либерализм у нас вполне сложился: главными являются экономические вопросы (или административно-хозяйственные). Тот взгляд, согласно которому, любая политическая деятельность должна быть подчинена экономическим вопросам, а если политическая деятельность мешает решать экономические проблемы, то она должна быть исключена, устранена. Очень часто люди, стоящие на позициях политического либерализма, обнаруживают, что от их лица говорят социальные расисты, дарвинисты или, если поиграть немного с названием Вашего сайта, откровенные русофобы (Я не люблю это слово, но как назвать людей, которые сами заявляют, что Россия исторически ущербна, а населяющие её люди представляют особый, неудачный и пугающий тип человека?!) Очевидно, далеко не всем либералам нравятся такие речи, но воспоминания о тяжёлом, насильственном советском прошлом не дают им сделать ни шагу влево. Если ты решаешь, что спасение от советского тоталитаризма исключительно в тотальном распространении рынка и конкуренции, то через некоторое время слышишь, что те, кто в этой конкуренции не слишком успешен – это какие-то неудачники, «нищеброды» и «неспособныши», как теперь принято говорить. А это совсем не то, к чему ты хотел прийти, убегая от душного советского общества.
— Может быть, дело и в отсутствии лидера?
— Лидер, конечно, важная штука, но он возникает, когда есть сильный идеологический синтез, который позволяет создавать сильные коалиции поверх существующих идеологических ограничений. Сейчас именно этого не хватает. Не хватает чёткой рефлексии позиций. Но здесь всё же нужно разграничить политических и экономических либералов. У последних сегодня не так уж и много проблем. И часто их замечания или недовольство носит вкусовой характер. Наверное, не очень приятно, когда по телевизору много говорят о Сталине (и для политических, и для экономических либералов в Сталине нет ничего хорошего), но в общем, эти разговоры не мешают вести собственный бизнес, заниматься делом и преумножать богатства: свободный рынок есть, поэтому пусть говорят. А дальше индивидуальный выбор: готов ли ты отказаться от каких-то прав и свобод ради этой возможности заниматься бизнесом? Если готов, то проблем-то и нет. А вот у политических либералов проблем больше. Там явно не хватает чёткой повестки и идеологического синтеза, который позволил бы им объединиться с другими антиавторитарными силами в стране. Вот это более важная задача.