Илл.: Питер Майкл Крёйгер.

Летний вечер на южном пляже Скагена. Художник и его жена. 1899.

Лев Платонович Карсавин и Елена Чеславовна Скржинская

«Мне далекое время мерещится.
Дом на стороне Петербургской…»
Борис Пастернак

Среди книг, которые я перевезла в Киев после смерти моей матери, есть «Noctes Petropolitanae» Л.П. Карсавина. Типографским шрифтом там напечатано: «Экземпляр Елены Чеславовны Скржинской № 15», а на странице рядом с заглавием – автограф автора книги:
«Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звездам сердце вознесет,
Кто до могилы пламенеет, —
Здесь на земле любить умеет
Один безумец Дон Кихот.

Вместо осужденных суровым приговором моих стихов стихи «старого елкича» к этой голубой книжечке, написанной для одного человека /который ее отвергает/, а напечатанной и понятой едва ли для одного из тысячи

1922.II.22. Среда

Accipe animam meam, pro qua rogo* 

автор.»

Эти строчки, написанные ровным мелким почерком Л.П. Карсавина, ясно показывают, кому посвящено его сочинение. Они говорят и о том, что он читал «Noctes Petropolitanae» Елене Чеславовне еще до опубликования, и она не разделяла его взглядов.
Елена Чеславовна встретилась с Львом Платоновичем, будучи студенткой Бестужевских курсов. Там, на 10-й линии Васильевского острова читали лекции и вели семинары многие профессора Университета, в том числе Л.П. Карсавин. Еще в гимназические годы Е.Ч. проявила особый интерес к средневековой истории, и занятия ею стали делом всей ее долгой жизни до самых последних дней. Этот интерес привел Е.Ч. на семинары Карсавина, которые он в голодные и холодные годы первых лет революции вел в кабинете своей квартиры, находившейся на первом этаже здания теперешних филологического и восточного факультетов Петербургского университета. В окнах кабинета, выходящих на Неву, рисовался силуэт Исаакиевского собора. Карсавин смотрел на него, сидя над рукописью «Noctes Petropolitanae» /см. начало Ночи четвертой/.
С 1920 г. Лев Платонович стал постоянно бывать на Крестовском острове в доме Елены

Чеславовны Скржинской и познакомился со всей ее семьей: матерью Еленой Владимировной, врачом-психиатром, сестрой Ириной, студенткой медицинского института, братом Андреем, спортивным тренером, и ведшей хозяйство нянюшкой Елизаветой Николаевной.
Глубокая и трудная любовь связала красивого талантливого профессора и его ученицу. Карсавин был женат и имел малолетних дочерей, которых нежно любил. Материально семья полностью зависела от его скромных в те времена заработков. Поэтому обреченность и бесперспективность его любви к Е.Ч. с самого начала лежала темной тенью на их отношениях. Но чувства были столь сильными и всеохватывающими, что, несмотря ни на что, временами верилось в возможность преодоления любых преград. Однако Карсавин неизменно сознавал, что не может оставить семью, да и если бы это как-то удалось вопреки желанию его жены, то новая жизнь, как он написал в «Noctes Petropolаtanae», была бы «отравлена ядом причиненных страданий». В то же время он е мог отказаться от того, что его ждало на Крестовском.

Двухэтажный красный каменный дом с башенкой, построенный в 1910г., стоял на Ольгиной улице №14. В его небольшом, разросшемся к тому времени саду,  цвела черемуха и яблони, потом белая и лиловая сирень, пионы, красные лилии и розы. На втором этаже большое окно комнаты Елены Чеславовны смотрело в этот сад, а окна гостиной и примыкавшей к ней стеклянной веранды /ее тогда называли галереей/ выходили на коротенькую тихую речку Крестовку. За ней стояли старинные сады Каменного и Елагина островов, покинутые их богатыми хозяевами во время революции. В них еще сохранялся отблеск уходящей в прошлое жизни, которая резко изменилась после революции.
В 1922г. по декрету Ленина, в дачах Каменного острова открылись дома отдыха для трудящихся, часть дач стала густо населенными коммуналками, а некоторые, окружившие себя высокими уродливыми заборами, превратились в резиденции партийной аристократии.

Но в первые годы революции, по воспоминаниям Елены Чеславовны, на островах особенно громко пели соловьи, было пустынно и необычайно красиво. Вот на таком поэтической фоне развивался этот грустный роман, и создавалась книга «Noctes Petropolitanae».
Лев Платонович обычно приходил на Крестовский по вечерам и часто засиживался заполночь, поглядывая на часы, чтобы успеть перейти мосты, пока их не развели. Трамвай, единственный городской транспорт, тогда либо вовсе не ходил, либо появлялся только в часы, когда надо было везти людей на работу и обратно домой. Нередко Л.П. возвращался с Крестовского вместе с Александром Николаевичем Макаровым** ,    поклонником младшей сестры Е.Ч. Через несколько лет они оба окажутся в эмиграции, а тогда жили на Васильевском острове. С Ольгиной улицы они сворачивали на Александровский проспект, затем на Вязовую улицу, переходили деревянный мост через Малую Невку и Колтовской набережной и истокам Зелениной улицы, где находилась аптека. которую, как считается, имел в виду Блок в знаменитом стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Потом они шли по улицам Петроградской стороны, переходили Тучков мост и расходились: Л.П. – на Университетскую набережную, А.Н. – на одну из линий Васильевского острова.

Лев Платонович нередко читал Елене Чеславовне свои сочинения, над которыми тогда работал. Она восхищалась его историческими исследованиями, к философским же была равнодушна. Как говорил мой учитель, профессор А.И.Доватур, «муза философии ее не поцеловала». Л.П. рассказывал о заседаниях философского общества, и Елена Чеславовна ходила на заседания с его докладами о свободе слова и «мираже прогресса». Изредка они вместе бывали на концертах в Филармонии и Капелле, на выставках в Эрмитаже и Русском музее, виделись на разных научных заседаниях и в Доме ученых, получая паек. Но, по большей части, встречи проходили на Крестовском.
Большое место в их жизни занимала поэзия, главным образом, современная. Л.П. был знаком со многими поэтами и художниками. У меня хранятся изданные в те годы и подаренные Львом Платоновичем сборники стихов Ахматовой, Блока, Иванова, Гумилева, Кузмина, Радловой, Сологуба и др., а также редкий альбом репродукций картин К. Сомова /издание 1916г./, очаровавший меня еще в детстве.

Несмотря на постоянные встречи и звонки по телефону, Л.П. писал много писем Елене Чеславовне. Она их бережно хранила всю жизнь вместе с немногими, полученными из заграницы. В этих письмах была заложена основа для написанной в 1921 г. книги «Noctes Petropolitanae».
В наименовании книги заключена целая цепь ассоциаций. Это и название сочинения античного автора II в. Авла Гелия «Noctes Atticae», это и ночи в кабинете, проведенные за написание книги, это и длинные вечера, переходящие в ночь на Крестовском, и ночные возвращения по улицам Петербурга с мыслями о любви; о ее житейской и философской сторонах.
Несколько раз, страдая от безысходности их отношений, В.Ч. пыталась разорвать всяческое знакомство с Л.П. … Но проходило некоторое время, и он вновь проводил долгие часы на Ольгиной улице. Конец этому положило правительство пролетарского государства, распорядившееся выслать заграницу профессоров, несогласных с новой марксистской идеологией. В ноябре 1922 г. два немецких парохода увезли в Германию несколько десятков профессоров вместе с их семьями. В их числе уехал и Карсавин.

Из Германии он писал Елене Чеславовне письма, страстно желал ее снова увидеть, обещал, что здесь все уладится, он оставит семью, они вместе поедут в Италию и будут навсегда вместе. Ей очень хотелось в это верить… С ранней юности она занималась историей и искусством Италии, и находиться там вместе с Л.П. было ее заветной мечтой.
С большими трудностями весной 1923г. Елена Владимировна достала необходимые средства, и Елена Чеславовна вместе с сестрой поехали в Берлин. Однако там все повторилось так же , как и в Петербурге, вероятно, еще более мучительно. Л.П. не мог ни оставить семью, ни отказаться от своей любви к Е.Ч. Так продолжалось три месяца, и она поняла, что положить этому конец может только ее отъезд в Россию.
После возвращения на Крестовский единственным утешением для Елены Чеславовны стали научные занятия. В них было ее истинное призвание, и они дарили покой и радость всегда, о чем мама мне не раз говорила. Хотя Елене Чеславовне не удалось заняться историей Италии в самой этой стране, она нашла ее средневековый кусочек в своем отечестве. Это были генуэзские колонии в Крыму, от которых остались развалины величественных крепостей в Судаке и Феодосии. Е.Ч. изучала латинские надписи из этих колоний. Часть их находилась в Павловском дворце под Ленинградом, но большинство оставалось в Крыму, куда она регулярно ездила. Свой труд о надписях она написала по-французски и отослала в Италию. В 1928г. в Генуе вышел корпус генуэзских надписей Крыма с расшифровкой, переводами и комментариями Е.Ч. Скржинской. За эту работу ее избрали членом-корреспондентом Лигурийского исторического общества в Генуе и членом Таврического общества истории и древностей в Крыму. Подготовленного же Еленой Чеславовной русского издания этих надписей она не дождалась. Их опубликовали в 2006 г .***

Наше грозное государство хотело отнять у Е.Ч. и ее любовь к истории, лишив возможности работать по специальности. В 1930г. в результате «чистки кадров» Е.Ч. Скржинскую, как человека чуждого пролетарскому государству дворянского происхождения, де еще посещающего церковь, уволили из Государственной Академии истории материальной культуры, куда она поступила работать сразу же после окончания университета в 1918г. Более десяти лет Е.Ч. перебивалась случайными заработками, не оставляя своих исторических штудий. Во время войны она вернулась в Академию наук, работала до семидесяти с лишним лет в Институте истории, но и позже, находясь на пенсии, каждый день садилась за свой большой старинный письменный стол.

Рядом с ним на стене как символ и память о ее давней любви висела репродукция центральной части рельефа «Рождение Афродиты», так называемый трон Людовизи,  изваянный греческим скульптором в V в. до н.э. Эту репродукцию приобрел Л.П. Карсавин во время своего путешествия по Италии в начале века и поместил в своем петербургском кабинете. Глядя на него, он писал первую главу «Noctes Petropolitanae»:
«Любовь моя – я и она, моя любимая, и это – большее, чем мы: сама Всеединая жизнь, нисшедшая в нас, объединившая нас и единая с нами. Она подъемлется из пены морской, поддерживаемая переплетающими с ее руками, склоненными к ней и друг к другу девами — это души наши. Закину назад голову и влажные волосы, она вдыхает соленый воздух моря и греет на солнце открытое лицо. Она встает. еще одетая и полузакрытая, словно стыдливая, но уже властная и гордая. Владычица мира. Как царственно сбегает на правую грудь и двоится прядь волос; как, пробиваясь сквозь низ, кончик уха пересмеивается с надменным очерком рта!»
В 1922г., покидая Петербург, Лев Платонович подарил Елене Чеславовне это изображение Афродиты, которой две служанки помогают подняться из моря. На обороте он написал: «Гордое сердце богов и людей Ты, Афродита, смиряешь». Теперь эта репродукция всегда у меня перед глазами в нашей киевской квартире.

Елене Чеславовне и Льву Платоновичу суждено было еще раз увидеться через четверть века после расставанияВ 1946г. Е.Ч. как-то узнала, что Карсавин заведует музеем в Вильнюсе, и они снова живут в одном государстве. Старушка соседка ехала в Литву по каким-то делам, и Елена Чеславовна попросила ее отнести в музей письмо. Как рассказывала Е.Ч., Лев Платонович написал ей, что, читая ее письмо, он вновь увидел себя молодым и влюбленным, и все вокруг него преобразилось. С той же старушкой он передал ответ, а в июне 1947г. приехал в Ленинград и пришел на Крестовский.
Мне было восемь лет, и я помню, как мама пошла встречать Л.П. к трамваю, как я играла у дома и увидела, что она идет с высоким худым старым человеком с седой головой и бородой. Я думаю, это была грустная встреча.
Четверть века в воспоминаниях друг друга они жили молодыми и красивыми, а увидели каждого постаревшими и прошедшими совсем разный, по – своему тяжелый путь. Из ученицы и начинающего ученого Елена Чеславовна превратилась в сложившегося серьезного историка, из молодой тонкой белокурой девушки без всякого самостоятельного жизненного опыта она стала скромно одетой пожилой женщиной, внутренне очень гордым и независимым человеком, не рассчитывающим ни на чью помощь в любых жизненных трудностях.

Вдоль знакомой дороги от того же, что и прежде, двенадцатого трамвая Лев Платонович увидел заросшие бурьяном пустыри на месте разрушенных в войну домов /потом там разобьют скверы/, а оставшиеся дома — потрескавшиеся и облупившиеся. Вот и знакомый поворот Ольгиной и дом…. Все тот же красный, три липы вдоль улицы, два ясеня и черемуха у подъезда, но нет цветов. Нет яблонь, нет невысокого забора, окружавшего сад; сам он вытоптан, грубо обломаны, ветки, пытающейся еще цвести сирени, шумят дети расположившегося на первом этаже детского сада. Вот под балконом комнаты Елены Владимировны знакомые входные двери, первые с большим стеклами, следующие без них, а за ними много раз пересчитанные восемнадцать ступенек каменной лестницы. Она едва освещена давно не мытым стеклянным колпаком на крыше. Вот площадка. второго этажа и двери комнат, где жила семья Елены Чеславовны. Кроме нее теперь здесь уже нет никого: Елена Владимировна ушла из жизни в 1930 г., Андрей Чеславович и Елизавета Николаевна умерли во время блокады Ленинграда,

Ирина Чеславовна, ставшая врачом-рентгенологом, переехала в Москву.
Теперь на втором этаже коммунальная квартира, в восьми комнатах живут пять семей, а в самой теплой, где в холодные 20-е годы все грелись у печки, — закопченная кухня, где Е.Ч. неумело на керосинке готовит еду себе и дочке. Теперешняя комната Елены Чеславовны – бывшая гостиная с окнами на север и дверями на столь памятную стеклянную галерею, смотрящую на Крестовку. Комната большая /44 кв.м./, очень заставленная. По стенам высокие стеллажи с книгами, большое зеркало и покрытая ковром кушетка, на которой так часто сидели в те далекие годы. В середине – черный рояль /ведь Елена Чеславовна серьезно занималась музыкой/, квадратный дубовый обеденный стол, а в углу у камина заваленный бумагами старый, еще принадлежавший дядюшке Е.Ч. Якову Игнатьевичу Ковальскому, письменный стол с деревянной оградкой.

На нее опираются фотографии Елены Владимировны, Якова Игнатьевича и Сары Бернар, произведшей на Е.Ч. в отрочестве огромное впечатление во время гастролей в Петербурге. На стенах у стола висят портреты Данте и Петрарки, А.Ф. Кони – крестного Елены Чеславовны, виды античных развалин Рима, Венера Милосская, голова Христа из «Тайной вечери» Леонардо и так хорошо знакомая Афродита.
В этот свой последний приезд в Петербург-Ленинград Лев Платонович приходил на Крестовский дважды. Второй раз он принес роскошные по тем временам подарки: большую красную коробку шоколадных конфет /коробка еще долго потом лежала среди других вещей на этажерке/ и куклу с закрывающимися глазами и светлыми косами.

Я всегда просила маму давать имена моим игрушкам, и они неизменно были русскими, даже пластмассовый пупс-негр именовался Яшей. Но эту куклу она почему-то назвала Мирандой.
Мама, обожавшая Пушкина, учила меня с раннего детства,  запоминать его стихи. Она попросила меня прочесть что-нибудь Льву Платоновичу. И вот я, сама не зная почему, прочла:
«Я Вас любил, любовь еще, быть может,
В моей душе угасла не совсем.
Но пусть она Вас больше не тревожит,
Я не хочу печалить Вас ничем…»
Я помню, что они оба были поражены… Потом меня уложили спать, а они вдвоем всю белую ночь посидели, как прежде, на галерее над тихой Крестовкой. Что вспоминали, что чувствовали оба? Таков был ненаписанный эпилог «Петербургских ночей».
В следующем 1949г. Карсавина арестовали и выслали в один из северных лагерей. Там, в Абези он умер в 1952 г. Вскоре Е.Ч. узнала об этом, по-моему, от возвратившегося из ссылки М.А. Гуковского.

Память о Льве Платоновиче, об их большой и горькой любви сопровождала Елену Чеславовну до последних дней. Я могу об этом сказать, потому что на протяжении всей моей жизни мама так или иначе вспоминала при мне о нем, хотела рассказать больше, но я, каюсь, не поддерживала таких разговоров. Это была другая, чуждая мне жизнь мамы, и я ею не интересовалась, потому что всегда на моей памяти вся ее безграничная любовь была отдана только мне.
Один эпизод ярко показывает, как Е.Ч. постоянно помнила о Льве Платоновиче. В сентябре 1975 г. мы с мужем и мамой проводили свой отпуск на пароходе, шедшем из Москвы до Астрахани и обратно. В жаркий день стоянки в Астрахани все пассажиры и большая часть команды отправились в город, а Елена Чеславовна осталась на пароходе практически одна. Опираясь на перила палубы, она вдруг почувствовала, что кто-то встал рядом, и ясно увидела Льва Платоновича. Рассказывая об этом, она говорила, что он был таким, каким она его помнила в 20-е годы. Это видение, по ее мнению, знаменовало призыв к нему, в иной мир. Но Елена Чеславовна прожила после этого еще шесть лет.
Однако в день нашего возвращения в Ленинград произошло знаменательное событие. Пришло извещение, что нас переселяют с Крестовского, так как дом будет разрушен, чтобы освободить площадку под строительство больницы 4-го управления, предназначенной для чиновничьей верхушки. И маме, и мне было невыразимо больно покидать родной дом… Многим это казалось непонятным и неестественным, поскольку вместо коммуналки мы получали отдельную квартиру. Она находилась в огромном доме на Серебристом бульваре, проложенном по бывшему Комендантскому аэродрому, где в мамином детстве взлетали первые самолеты.
Итак, в 1976г. дом на Крестовском был уничтожен, и с ним ушла в небытие вся реальная обстановка, сопутствовавшая созданию «Noctes Petropolitanae». Исчезла и большая часть Ольгиной улицы. Теперь там пустое место, входящее в громадную территорию около больницы. Лишь по уцелевшим двум-трем деревьям я могу определить место, где стоял наш дом. За забор больницы не пускают, И я, бывая в Петербурге, иду на Каменный остров, смотрю с другого берега Крестовки на пустующее место родного дома и вспоминаю всех, кто там жил или приходил в гости.
Вскоре после переезда Елены Чеславовны на Серебристый бульвар ее разыскал Анатолий Анатольевич Ванеев, проведший с Львом Платоновичем последние годы  его жизни в лагере. Ванеев  подробно рассказывал Е.Ч. об этих днях, расспрашивал о более ранней жизни Карсавина. Позднее А.А. Ванеев написал о своем знакомстве с Карсавиным  книгу «Два года в Абези».
С 1972 г. я жила с мужем Киеве и, хотя часто приезжала к маме, никогда не встречалась с Ванеевым.  Тронутая многолетней преданностью А.А. Ванеева к памяти своего учителя Карсавина и его творчеству, Елена Чеславовна передала ему хранившиеся у нее письма Л.П. Не могу простить себе, что я сразу же после смерти мамы в 1981 г. не забрала у Ванеева эти письма, чтобы присоединить их к ее архиву. Но архив находился тогда в неразобранном еще виде в нескольких чемоданах и ящиках. Я передала их в Институт истории и уехала в Киев. За несколько лет Е.В. Бернадская тщательно рассортировала огромный архив Елены Чеславовны, составила опись ее рукописей и переписки, включающей письма многих видных отечественных и зарубежных историков. И тогда со всей определенностью встал вопрос о письмах Карсавина.  В архиве Института Российской истории, в бывшем доме академика Н.П.Лихачева, среди переписки историков первой половины XX века письмам Карсавина было бы самое достойное место, тем более, что не существует архива со сколько-нибудь крупным собранием переписки Льва Платоновича петербургского периода его жизни. Письма же к Елене Чеславовне и по-человечески и юридически – ее собственность. Они должны находиться среди ее бумаг в доме на Петрозаводской улице, где она работала в далекие 20-е годы. Но А.А.Ванеева давно нет в живых… Мне горько, что письма в руках чужих людей, ведь только я, лучше всех зная и понимая свою мать, могу определить, что в этих письмах можно читать постороннему, а на сто следует наложить запрет.
Петербургские ученые высоко ценят творческое наследие Л.А. Карсавина и Е.Ч. Скржинской. В декабре 1996г. в университете прошли Карсавинские чтения, а в июне 1997г. в Институте Российской истории состоялось мемориальное заседение памяти Е.Ч. Скржинской. В петербургском издательстве «Алетейя» вышла книга Карсавина «Основы средневековой религиозности» и дополненное исправленное самим автором второе издание докторской диссертации Е.Ч. Скржинской: ее исследование, огромный комментарий, подготовленный ею латинский текст и перевод знаменитого сочинения историка VI в. Иордана «О происхождении и деяниях гетов». В 1999-2000 г.г. переиздания ее перевода и комментария «Истории Олимпиодора», а также сборник статей, посвященных связям средневековой Руси с Византией и Италией.
Так судьбы Л.П. Карсавина и Е.Ч.Скржинской встречаются теперь уже в памяти о них. Это не только история создания «Noctes Petropolitanae». Как Л.П. Карсавин занял выдающееся место среди историков и философов серебряного века, так и работы Е.Ч. Скржинской вошли в сокровищницу отечественной историографии. Им обоим было бы приятно знать, что их помнят в городе, где они оба родились и который очень любили.

________________________________

*Прими душу мою, о чем прошу /лат./

**А.Н. Макаров  (1888—1973) был видным юристом, но в те годы работал в Эрмитаже; в 1925 г. он эмигрировал в Германию, где прожил до смерти, будучи известным специалистом по международному праву.

***Скржинская Е.Ч. Судакская крепость История – археология – эпиграфика. Киев — СПб., 2006.г

Публикацию подготовил  В.И.Шаронов. 

P.S.: Публикуемые фотографии  предоставлены  мне в М.В.Скржинской в   2012 году в Киеве, где Марина Владимировна и ее супруг Николай Федорович Котляр тепло  приняли меня в своей квартире  и откликнулись на просьбу допустить к семейному архиву.

В.Ш