Мария Заламбани

СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ

культурный слой

От редакции:

С любезного разрешения Марии Заламбани мы публикуем фрагмент из её книги «ИНСТИТУТ БРАКА В ТВОРЧЕСТВЕ Л. Н. ТОЛСТОГО», перевод которой скоро выйдет в издательстве РГГУ. Мария Заламбани – профессор Болонского университета, специалист в истории русской литературы и культуры XIXXX вв. В настоящее время профессор Заламбани активно занимается историей русского и советского психоанализа (Т.К. Розенталь, Н.Е. Осипов). На русский язык переведены её работы о литературном авангарде в СССР «Искусство в производстве. Авангард и революция в Советской России 20-х годов» (2003) и «Литература факта. От авангарда к соцреализму» (2006).

  СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ

С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозратимым воспоминанием, а новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я еще не прожила в настоящую минуту…

Л.Толстой, Семейное счастие.

 

Симптомы кризиса

 

Толстой начинает исследовать институт брака в повести «Семейное счастие» (1858-1859 гг.)[1], где уже присутствуют в зародыше многие темы, которые в дальнейшем будут раскрыты в «Анне Карениной» и в «Крейцеровой сонате». Если уход Анны из-под супружеского крова означает крушение брака по расчету, а исповедь Позднышева обнажает перед нами проблемы буржуазного союза, то первоначальное разочарование Маши в супружеской жизни и ее последующее ‘покаяние’ в финале также являются симптомами кризиса, который, начиная с первой половины XIX века, поражает этот значимый общественный институт.

Известно, что проблема семейных отношений глубоко волновала Толстого и была для него объектом как личного, так и художественного исследования. Некоторые современники писателя рассказывают о его терзаниях по поводу того, какой смысл имеют слова ‘любовь’ и ‘счастье’ в супружеских отношениях[2]. Согласно утверждению одного критика, «Жизнь Маши и Сергея Михайловича в ‘Семейном счастье’ постепенно развивается в дальнейших типах Толстого»[3]: невинная и великодушная любовь Маши заново воплощается в любви Кити Щербацкой, но предвещает и любовь Анны — абсолютную, всеобъемлющую и чувственную. Скрытой чувственностью, в самом деле, веет уже от Маши; в повести динамика сексуальных отношений между супругами выражена посредством зрительных образов, через взгляды обоих героев, наделенные высоким символическим и эротическим значением[4]. Все готовит почву для появления Анны, посвящающей жизнь любовному идеалу, ради которого отказывается от всего: «Анна бросила все ради своей любви: ребенка, свою честь, общественное положение, знакомство и связи. Все это она променяла на положение, преступнее и презреннее которого нет ничего в глазах большого света»[5]. И наконец, «’Крейцерова соната’ заключает в себе все основные черты ‘Анны Карениной’. Она есть превосходный, вполне сознательный вывод из всех художественных картин и обобщений Толстого»[6].

«Семейное счастие», начатое как повесть тургеневского типа — романтическая и лирическая, во второй части неожиданно меняется. Вся история дана сквозь призму переживаний главной героини, Маши, которая мечтает о романтическом герое («Герой мой был тонкий, сухощавый, бледный и печальный», «Герой мой был тонкий, сухощавый, бледный и печальный» СС: 68) и союзе, основанном на любви. Но когда героиня встречается с реальностью семейной жизни, идеал разрушается и на его место приходит скука повседневного быта. Бегство Маши в общество, в светскую жизнь – это всего лишь полумера, которая только увеличивает расстояние между супругами. Посещая высший свет, она увлекается очаровательным иностранцем, и сильное влечение почти приводит ее к измене, но, испуганная тенью последствий такого шага, она приходит, наконец, к решению отказаться от светской жизни, чтобы полностью посвятить себя жизни супружеской. Именно так разыгрывается первая (потенциальная) супружеская измена толстовской трилогии. ‘Возрождение’ героини в качестве жены, преданной мужу и детям, окончательно гасит иллюзии романтического брака, основанного на любви, заменяя их реальностью прочного союза на основе материнского чувства, дружбы и уважения к супругу. Счастье первоначальной любви сменяется ‘семейным счастьем’. История не завершается классическим финалом-прелюдией к вечной радости, а героиня даже отдаленно не вовлечена в историю с адюльтером или уходом от супружеской жизни: Толстой останавливает свой выбор на спокойном финале — смиренном принятии действительности. Заключение необычно и вызывает недоумение; Василий Боткин, писатель и критик, которому Толстой доверил чтение корректуры, назвал финал «проглоченным» («проглоченны»)[7] да и сам автор заявил, что не удовлетворен им. Если во второй части своей жизни Маша как будто готова пойти по стопам Анны Карениной, то заключение снова приводит ее к романтическому идеалу Татьяны Лариной. Между двумя женскими парадигмами Толстой пока что выбирает классическую пушкинскую.

Финал, кроме того, что является плодом личных и художественных поисков Толстого, пронизан также духом времени и культуры тех лет. В организации повести отражаются философские поиски сороковых годов, общественная мысль, предваряющая большие реформы, женский вопрос, постепенно проникающий в дискуссии интеллигенции, проблема женского образования (которое как раз в то время начинает распространяться в стране) и появление новых наук, на общественной арене. В этом богатом контексте, предвосхищающем великие потрясения последующих десятилетий, и появляется  «Семейное счастие». Кроме того, именно в 1857-1858 годы Толстой посещает кружки прогрессивной интеллигенции, увлекается чтением В. Г. Белинского, сближается с И. С. Тургеневым, П. В. Анненковым, В. П. Боткиным и интересуется А. И. Герценом[8]. 

Как утверждает Лидия Гинзбург, почва, на которой привились идеи, впоследствии раскрывшиеся в духовном и художественном опыте Толстого и Достоевского, была подготовлена именно культурной жизнью русской интеллигенции тридцатых и сороковых годов[9].

 

 

 

«Умственная жизнь русской интеллигенции 30-40-х годов была средой кристаллизации идей, впоследствии раскрывшихся в духовном опыте и в творчестве Толстого и Достоевского». Лидия Гинзбург, О психологической прозе

Культурная обстановка. Сороковые и пятидесятые годы.

 

Повесть написана накануне шестидесятых годов (начало которых в действительности приходится на 1855 г. – год восхождения на престол Александра II и начала больших реформ), то есть незадолго до того, как феодальный строй окончательно уйдет из российской действительности. Общество вот-вот распрощается с патриархальным укладом, который детально описан в романе Сергея Аксакова «Семейная хроника» (1856) и в контексте которого создается повесть Толстого. В те годы между государством и интеллигенцией идет большой спор по назревавшему уже много лет сельскохозяйственному вопросу. Если первое пытается решить вопрос ‘сверху’, чтобы избежать негативных последствий для системы самодержавия, вторая предлагает либо способ решения, продиктованный ностальгией по прошлому – общинную модель, либо новаторские концепции — сенсимонизм и социализм Фурье.

Культурно-общественную арену пятидесятых годов заполоняет новый класс — разночинцы, которые через литературные салоны и кружки проникают в ячейки русского общества, изменяя его социальный состав и культурную атмосферу. Подорванная западничеством Белинского, Герцена и Огарева, утопическим социализмом революционного кружка Петрашевского, пассивностью ‘лишних людей’, философской лабораторией Николая Станкевича и суждениями радикальной критики Чернышевского и Добролюбова, традиционная русская культура подвергается глубоким изменениям[10]. Многие интеллектуалы шестидесятых годов формировались в философско-интеллектуальной среде литературных кружков сороковых годов, возникавших вокруг Михаила Бакунина, Герцена и Белинского.

Благодаря последнему, предреволюционное поколение сороковых годов связывает литературу с общественным сознанием, и такое отношение к художественному слову распространяется посредством ‘толстых’ литературных журналов, оказывая сильное влияние на общественное мнение.

Поколение сороковых и пятидесятых годов верит в роль индивида и интеллигенции, в поиски Россией своего собственного пути развития, не отрицая при этом влияния западной культуры и в то же время пересматривает роль чувств и любви к женщине, придавая им метафизические и социальные черты. У истоков этих изменений стоят немецкий романтизм Гете и Шиллера, идеализм Фихте, Шеллинга и Гегеля, французский утопический социализм Сен-Симона и Фурье. Возрождение чувств становится возможно благодаря синтезу романтизма и социализма; любовь к женщине начинает восприниматься как частный аспект универсальной любви ко всему человечеству:

 

«Освобождение женщины» понималось как сво­бода в целом, а свобода в личных отношениях (эмоциональное рас­крепощение и разрушение устоев традиционного брака) отождеств­лялась с социальным освобождением человечества. В символиче­ском контексте, сообщавшем любви метафизический и социальный смысл, бесчувственность и холодность не просто означали личную ущербность — они становились символом несостоятельности ду­ховной и гражданской «Освобождение женщины» понималось как свобода в целом, а свобода в личных отношениях (эмоциональное раскрепощение и разрушение устоев традиционного брака) отождествлялась с социальным освобождением человечества. В символическом контексте, сообщавшем любви метафизический и социальный смысл, бесчувственность и холодность непросто означали личную ущербность — они становились символом несостоятельности духовной и гражданской.[11].

 

Таким образом, новое определение любовного чувства закладывается в основу широкого переосмысления общественных отношений и основных социальных институтов, таких, как брак и семья; вдохновители философско-политической мысли этого десятилетия — Герцен и Огарев — как мы указывали выше, применяют выработанные теории к собственной жизни. Чувства подвергаются переоценке и начинают играть иную, более серьезную роль в отношениях;, у людей возникает вера в то, что любовь должна быть ‘свободна’;  растет доверие к женщинам, появляется желание дать им подобающее воспитание и образование, чтобы развивать вместе с ними деятельность на благо общества;, наконец, допускается возможность супружеской измены, в которой усматривают новый смысл, — таким образом, складывается новая модель отношений, и многие интеллектуалы следуют ей как на теоретическом, так и на практическом уровне[12].

В 1855 году Чернышевский в своей диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» опровергает идею превосходства искусства над действительностью, отказывается от эстетической критики и концепции ‘искусства для искусства’, утверждая, что искусство должно отвечать требованиям жизни. Реализм как художественная проблема уже обсуждался в сороковые годы, и, начиная со следующего десятилетия, он, вместе с проблемами новой эстетики, становится обратной реакцией на романтизм. Отношение ‘искусство – жизнь’ переворачивается. Если романтизм возвышал искусство, вдохновляя его своими идеалами и подчиняя жизнь художественному представлению, то реализм осуществляет полностью противоположный процесс[13]. При этом литература изображает ‘лишних людей’[14], поколение прогрессивных дворян, неспособных воплотить в жизнь свои идеалы; воплощением ‘лишнего человека’ является Рудин, герой одноименного романа, в котором Тургенев ставит вопрос о роли интеллигенции в русском обществе. Программными для будущего поколения становятся идеи, изложенные тем же писателем в докладе «Гамлет и Дон-Кихот» (1860), где предвещается слияние героического идеализма первого персонажа с эгоистическим самонаблюдением второго: такой синтез, по мысли Тургенева, позволит русской интеллигенции принять происходящие изменения. Тогда же в литературе рождается новый женский образ: это молодая, эмоциональная и волевая женщина, весьма отличающаяся от героинь прошлого. Персонаж такого типа появляется уже в романе «Семейная хроника» Аксакова, где описывается женщина, совсем не похожая на традиционную мать семейства, принадлежащего к сельской знати — жена Алексея Степановича, сына главы семьи. Это приехавшая из города дворянка нового поколения; она умна, у нее европейские манеры и европейский же образ мыслей. Софья Николаевна привносит струю западной культуры в традиционный быт деревенской семьи и предвосхищает собой грядущее поколение женщин, которое сумеет вырваться из-под гнета патриархальной семьи. В литературе возникает новый образ женщины, наводящий на мысль о возможности иного типа семейных связей и отношений между полами.

Героиня «Семейного счастия» не принадлежит к этой категории женщин, но взращивает в себе зачатки будущего бунта, проявляющегося в том, что она начинает придавать все большее значение чувствам. Самый горький упрек, высказанный Машей мужу, основан на антитезе ‘разум – чувство’, воплощением которой являются оба супруга: «Ты рассуждал, ты рассуждал много […]. — Ты мало любил» (СС: 142). Семейная жизнь довольно рано начинает вызывать у Маши тоску: она испытывает неудовлетворенность женщины, изолированной от мира и от духовных и деловых интересов своего супруга; в ней все сильнее нарастает желание жить другой жизнью, вне домашних стен, за которыми она ощущает себя лишь тенью мужа. Когда Сергей Михайлович, решив развлечь ее, позволяет ей принять участие в светской жизни, их пребывание в Петербурге, а затем и за границей, только обостряет отчужденность супругов друг от друга; в то время как жена, по всей видимости, наслаждается светским обществом, от которого ее не может оторвать даже рождение сына, муж остается на его задворках. В этом контексте в повести появляется ‘призрак’ адюльтера, который, как мы увидим ниже, служит катализатором довольно необычного развития действия.

Общественное положение женщины в первой половине XIX века

 

Неблагополучие супружеской жизни, искания Маши, ее сомнения и попытки что-то изменить являются лишь частью более общей картины изменений роли женщины в семье и обществе. С начала XIX века женский вопрос медленно, но верно становится основным предметом споров, звучавших в культурных кружках, в салонах интеллигенции, в журналах и газетах любого направления. Им активно занимаются даже юристы.

Юридическая наука начинает интересоваться гражданско­правовым положением женщин, в то время весьма непрочным, как можно заключить на основании изучения Гражданского кодекса: в общих чертах, отношения между супругами в русской семье регулируются институтом власти мужа. Без его согласия жена не может совершать сделок, устраиваться на работу и даже участвовать в гражданских процессах с целью защиты собственных прав. Кроме того, муж имеет неограниченную власть над детьми и является их главным опекуном[15].

В ходе обсуждения юристами такого положения дел появляется целый ряд теоретических работ, где Гражданский кодекс рассматривается в сопоставлении с западным законодательством. Эти труды, в частности, выявляют архаичность норм, регламентирующих наследственное право женщин. В ноябре 1810 года заседание Государственного Совета, на котором обсуждается проект изменения Гражданского кодекса, открывается выступлением М. М. Сперанского, реформатора и юриста, одного из основателей русской юриспруденции, который предлагает внести первую поправку в пользу женщины в закон о наследственном праве. Его предложение вызывает немало протестов, но, благодаря вмешательству Александра I, всё же вступает в силу. Это лишь первый из юридических дебатов, которые будут вестись на протяжении всего XIX века. Именно в ходе этой дискуссии разрабатывается проект нового Гражданского кодекса, предусматривающего отмену правовых ограничений, основанных на различии по половому признаку. К сожалению, предложение отвергается, и в течение XIX века вносятся только поправки к существующему кодексу; лишь в 1912 году будет утвержден закон, уравнивающий в правах наследников обоих полов[16]. В дискуссиях по этому вопросу участвуют известные ученые и юристы: К. Н. Анненков, автор фундаментального труда по судебной практике того времени[17]; В. Н. Никольский, профессор гражданского права, опубликовавший важные работы по семейному праву; А. В. Куницын, специалист по гражданскому праву, выпустивший, среди прочего, труд, посвященный наследственному праву женщин[18]. Все они оспаривают русский Гражданский кодекс в области женских прав. Даже Я. А. Канторович, известный адвокат того времени, редактор-издатель журналов «Судебное обозрение» и «Вестник сенатской практики», провозглашавший превосходство российского законодательства над кодексами прочих европейских стран в том, что касается права женской собственности[19], в то же время , признает его явную отсталость в сфере наследственного права[20]. Эта ситуация действительно порождает глубокое противоречие, поскольку указом от 1753 года женщине позволялось продавать свою собственность даже без согласия мужа (это право было закреплено в Гражданском кодексе в 1832 г.[21]), но такая свобода распоряжаться собственным имуществом шла вразрез с подчиненным положением жены по отношению к супругу. Право собственности противоречит семейному праву, которое устанавливает полную зависимость жены от супруга, обязанность супругов проживать под одним кровом (подкрепленную существованием внутреннего паспорта[22]) и почти полную невозможность осуществления развода. Анализ нескольких реальных случаев подобного конфликта между постановлениями, проведенный американской исследовательницей Барбарой Энгель, показал, что эти конфликты чаще всего решались путем предпочтения семейного права, а действие указа 1753 года фактически сводилось к нулю[23].

Спор о наследственном праве разгорается с особой силой в шестидесятые годы. Известный специалист по семейному праву профессор Д. И. Мейер в своих лекциях по гражданскому праву, опубликованных в 1861-1862 гг., исходит из определения сущности брака как «юридического учреждения», которое, как таковое, состоит из двух типов отношений: 1. частных, т.е. относящихся к личной сфере, а не к материальному имуществу; 2. имущественных, касающихся собственности супругов. На основании изучения этих двух типов отношений можно описать правовое положение замужних женщин. Согласно Мейеру, закон не дает исчерпывающего определения брачному договору, поскольку «понятие о нем установляется вне области права, в области религии и нравственности»«понятие установляется вне области права, в области религии и нравственности» [24]. Впрочем, добавляет автор, церковь всегда понимала брак как «учреждение, составляющее основу всего общественного быта, как ядро развития цивилизации»«учреждение составляющее основу всего общественного быта, как ядро развития цивилизации»[25]. Исходя из представления о браке как о таинстве, Мейер уточняет его нравственное значение. Согласно автору, существует этика, регулирующая заключение брака и предполагающая, что два разных лица объединяются, чтобы дополнить друг друга. Из этого представления со всей очевидностью следует, что закон с самого начала признается неспособным регламентировать учреждение, подчиненное, прежде всего, церкви, нравственности, обычаям, а в крестьянском мире и тому обычному праву, которое передается из рода в род на протяжении веков и которое больше, чем какое-либо иное право, укоренилось в привычке и ментальности людей[26]. На этом фоне выделяется описание положения женщины и ее прав, содержащееся в первой книге Гражданского кодекса 1832 г., где говорится о «правах и обязанностях семейственных» и, следовательно, об отношениях между супругами. Статьи 106 и 107 определяют такие права и обязанности: муж должен любить собственную жену как самого себя, жить с ней в мире, уважать и защищать ее, прощать ее недостатки и помогать ей в трудностях. Ему положено содержать и кормить ее соответственно своим возможностям, в то время как жене надлежит повиноваться мужу как главе семьи, любить, уважать его и подчиняться его воле; кроме того, как хозяйка дома она должна угождать ему и выказывать ему преданность”[27]. Ссылаясь на эти статьи, П. В. Безобразов, историк того времени, изучающий женский вопрос, утверждает:

Тон меняется, когда от мужа законодатель переходит к жене, и это неудивительно: приведенные статьи действующего Свода Законов [Российской империи], представляют почти буквальное повторение старинного закона Екатерининских времен, который в свою очередь носит на себе явные следы византийских воззрений и взглядов ДомострояТон меняется, когда от мужа законодатель переходит к жене, и это неудивительно: приведенные статьи действующего Свода Законов [Российской империи], представляют почти буквальное повторение старинного закона Екатерининских времен, который в свою очередь носит на себе явные следы византийских воззрений и взглядов Домостроя[28]..

 

Зависимость женщины от мужа безоговорочна: она обязана жить с супругом при любых обстоятельствах (единственное исключение — если муж сослан в Сибирь)[29], должна иметь его разрешение, чтобы устроиться на работу[30], продолжить собственное образование или получить паспорт[31]:

Как крепостной был прикреплен к земле и не имел права переходить с места на место по своему усмотрению, так жена прикреплена к мужу и не может передвигаться по своему желанию Как крепостной был прикреплен к земле и не имел права переходить с места на место по своему усмотрению, так жена прикреплена к мужу и не может передвигаться по своему желанию.[32].

 

Отсюда следует, что семья — это «замкнутый в себе мирок, где безраздельно владычествует глава семьи: муж, отец и господин» «замкнутый в себе мирок, где безраздельно владычествует глава семьи: муж, отец и господин»[33]. Таким образом, закон утверждает институт власти мужа так, как он веками передавался Домостроем. Напомним, что только в 1845 году «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных», считающееся первым настоящим уголовным кодексом России, устанавливает, что муж не имеет права подвергать жену физическим наказаниям[34]. Тем не менее, женщины не могут требовать развода из-за плохого обращения с ними, так как это не является достаточным основанием с точки зрения закона; закон также не предусматривает законного раздельного проживания, которого в имперской России просто не существует. До 1914 г. в значении ‘раздельное проживание’ употребляется понятие ‘разлучение’, но оно не имеет юридической силы.

История ‘внезаконного разлучения’ начинается в 1826 г. с учреждения «Третьего отделения собственной его императорского величества тайной канцелярии», в которое стали подавать прошения о разводе. С 1881 г., когда этот орган был упразднен, просьбы о разводе поступали в «Канцелярию Его Императорского Величества по принятию прошений на Высочайшее Имя приносимых»[35]. Речь идет преимущественно о прошениях, посылаемых женщинами, которые пытались избавиться от неудачного брака, но не имели предусмотренных законом оснований для развода. В силу реакционности обоих органов, эти прошения были практически бесполезны. Отсутствие права на раздельное проживание, существующего в других европейских странах, а также система внутренних паспортов крайне ослабляло положение женщины в России на протяжении всего XIX века.

 

Женское образование.

 

Положение женщины всегда тесно связано с ее образованием, а в случае имперской России — с его недостатком или полным отсутствием. В XIX веке происходят некоторые важные сдвиги в этой области, поскольку женское образование к середине столетья становится доступным даже для неблагородных общественных слоев: именно в это время открывается множество новых институтов для девиц. Вопросом женского образования в России начала заниматься императрица Екатерина II, в 1764 году основавшая институты благородных девиц, а затем Мария Федоровна, которая в 1796 году указом мужа, императора Павла I, была назначена главой «Воспитательного общества благородных девиц», переименованного в 1854 г. в «Ведомство учреждений императрицы Марии». Данное общество отвечало за систему женского образования в России до 1917 года. Мария Федоровна посвящала всю свою общественную деятельность проблеме женского воспитания и основала несколько институтов для девиц в Санкт-Петербурге, Москве, Харькове и других городах[36]. Замысел царицы, однако, заключался в том, чтобы воспитать из женщин примерных супруг, образцовых матерей и хозяек дома. Такая концепция доминирует в сфере женского образования в течение всего XIX столетья. Институты, возникшие в конце XVIII века, становятся основной базой женского воспитания; общая структура их внутренней организации сохраняется в неизменном виде на протяжении полутора веков.

В период правления Николая I (1825-1855) женские образовательные учреждения, распространяются по всей стране, привлекая внимание прессы и литературы. Институтки, оканчивающие эти школы, становятся матерями и воспитательницами в своих семьях или работают наставницами в чужих домах. В прессе тридцатых годов, в частности, на страницах «Отечественных записок», «Современника» и «Вестника Европы» выходят статьи, высоко оценивающие эти институты. Если наиболее консервативные журналы — «Сын отечества», «Северная пчела» и «Библиотека для чтения» — ополчаются на сен-симонистские идеи  женской эмансипации, то В. Г. Белинский в «Отечественных записках», наоборот, отстаивает новые права женщины.

Дискуссия о роли женщины в обществе и в семье, возникшая в тридцатые годы, продолжается на протяжении всего последующего десятилетия, когда поднимается множество голосов в защиту улучшения положения женщины[37]. Но, так или иначе, в женщине продолжают видеть существо, чье воспитание должно быть направлено на развитие исключительно внутренней жизни, ибо женское призвание состоит именно в том, чтобы нежностью смягчать трудности в жизни мужа. Образовательная программа по каждому предмету в рамках женского воспитания переосмысляется и адаптируется. Например,  при составлении программы по истории следует учитывать, что:

Мужчина должен изучать историю прежде всего для нее самой, для ее абсолютного достоинства а потом уже может делать из нее приложения, смотря по обстоятельствам жизни. Женщина, которой нужно быть не ученою, а просвещенной матерью и воспитательницею юного поколения, может довольствоваться одним приложением к истории для женского полаМужчина должен изучать историю прежде всего для нее самой, для ее абсолютного достоинства а потом уже может делать из нее приложения, смотря по обстоятельствам жизни. Женщина, которой нужно быть неученою, а просвещенной матерью и воспитательницею юного поколения, может довольствоваться одним приложением к истории для женского пола.[38].

 

В 1843 г. под руководством Святейшего Синода создаются первые епархиальные училища, учебные заведения среднего образования, предназначенные, прежде всего, для дочерей священников, призванных стать женами служителей культа или учительницами начальной школы[39]. В следующем году учреждается Комитет по реформированию женских учебных заведений, предписывающий местным властям открывать женские школы там, где насчитывается не менее 25 девушек подходящего возраста; к сожалению, эта программа так и остается неосуществленной.

В течение сороковых и пятидесятых годов многие журналы, среди которых «Отечественные записки» и «Современник», уделяют внимание вопросу развития женского интеллекта, и эти дискуссии неизбежно выливаются в проблему женского образования, к тому времени уже считавшегося необходимым. Некоторые интеллектуалы высказываются за одинаковое преподавание дисциплин для обоих полов; проблема женского образования становится одной из важнейших тем и в художественной литературе. В 1847 г. А. В. Дружинин в своем романе «Полинька Сакс» описывает неудовлетворенность мужа женой, которая, будучи идеальной хранительницей очага, не получила, однако, ни малейшего образования, способного развить ее ум. Герой старается восполнить этот недостаток, но, угнетенный равнодушием жены к попыткам воспитать ее, убеждается, что отношение общества к женщинам  сделало из них неизлечимо инфантильных существ.

В пятидесятые годы женское образование распространяется во многих государственных учреждениях; в то же время, продолжается традиция домашнего обучения у учителей или гувернанток, часто иностранцев. Профессор Н. А. Вышнеградский, известный педагог, в основанном им журнале «Русский педагогический вестник» освещает особенности домашнего образования, обычно менее серьезного, чем институтское:

В дворянском кругу девушки […] воспитываются гувернанткой, главная забота которой состоит в том, чтобы ученица как можно лучше говорила по-французски, хорошо танцевала и умела играть на фортепиано В дворянском кругу девушки […] воспитываются гувернанткой, главная забота которой состоит в том, чтобы ученица как можно лучше говорила по-французски, хорошо танцевала и умела играть на фортепиано.[40].

 

Именно такова ситуация Сони и Маши, об образовании которых заботится Сергей Михайлович в «Семейном счастии»:

Прежде занятия с Соней, уроки ей были для меня тяжелою обязанностью, которую я усиливалась исполнять только по сознанию долга; он посидел за уроком, и следить за успехами Сони сделалось для меня радостью. Выучить целую музыкальную пьесу прежде казалось мне невозможным; а теперь, зная, что он будет слушать и похвалит, может быть, я по сорока раз сряду проигрывала один пассаж, так что бедная Катя затыкала уши ватой, а мне всё не было скучно (СС: 79)

 

Сергей Михайлович внимательно наблюдает, чтобы все шло по правилам:

 

— Вам не должно и нельзя скучать, — сказал он: — у вас есть музыка, которую вы понимаете, книги, ученье, у вас целая жизнь впереди, к которой теперь только и можно готовиться, чтобы потом не жалеть. Через год уж поздно будет (СС: 72)

 

Воспитание девушек в женских заведениях предполагает полномасштабное гуманитарное образование, весьма суровую дисциплину, привычку к труду и совершенному самообладанию; все это — в условиях полной изоляции от внешнего мира. «Наставление» от 1852 года, устанавливающее новые программы для высших учебных заведений, уточняет, что все обучение должно быть направлено на развитие той деятельности, которой воспитанницы будут заниматься в семье:

— Вам не должно и нельзя скучать, — сказал он: — у вас есть музыка, которую вы понимаете, книги, ученье, у вас целая жизнь впереди, к которой теперь только и можно готовиться, чтобы потом не жалеть. Через год уж поздно будет (p. 72).

 

Главное назначение женщины, сказано в «Наставлении», есть семейство; «женщина, как создание нежное, назначенное природою быть в зависимости от других, должна знать, что ей суждено не повелевать, а покоряться мужу, и что строгим лишь исполнением обязанностей семейных она упрочит свое счастье и приобретет любовь и уважение, как в кругу семейном, так и вне оного»[41].

 

Тем не менее, при полном уважении к традиционным ценностям в рамках этой воспитательной системы, именно в институтах благородных девиц зарождается, пусть и медленно, новый стиль поведения. Культурный багаж, которым овладевают институтки, позволяет им обрести бóльшую самостоятельность, а некоторым дает возможность содержать себя, работая гувернантками или учительницами[42]. Институты и в самом деле организованы по образу и подобию семьи, и институтскую начальницу называют «maman»; учитывая полную изоляцию от внешнего мира, институт становится единственным местом, где протекает жизнь девушек.

В первой половине XIX века появляются также училища для девушек из менее имущих социальных слоев и институты для девочек-сирот, воспитанницы которых получают специальную подготовку, ориентированную на их будущую деятельность гувернанток, а это требует изучения педагогики. В 1856 году знаменитый хирург и педагог Н. И. Пирогов в прогрессивном журнале «Морской сборник» публикует статью под заголовком «Вопросы жизни», имевшую большой резонанс в обществе и приведшую к зарождению широкого общественного движения, направленного на реформирование школьной системы. Автор статьи поддерживает необходимость распространения образования в стране и старается привлечь общественное мнение к проблеме женского воспитания:

 

[Р]аннее развитие мышления и воли для женщины столько же нужны, как и для мужчины. Чтоб услаждать сочувствием жизнь человека, чтоб быть сопутницей в борьбе, ей также нужно искусство понимать, ей нужна самостоятельная воля, чтобы жертвовать, мышление, чтобы избирать и чтобы иметь ясную и светлую идею о цели воспитания детей.

[…] Пусть женщины поймут свое высокое назначение в вертограде человеческой жизни. Пусть поймут, что они, ухаживая за колыбелью человека, учреждая игры его детства, научая его уста лепетать и первые слова и первую молитву, делаются главными зодчими общества[43].

 

 

В 1858 году профессор Вышнеградский, который на страницах «Русского педагогического вестника» защищает дело женского образования и говорит о необходимости сделать его доступным для всех женщин, основывает «Мариинское женское училище», переименованное в 1862 году в «Мариинскую женскую гимназию», а в конце столетья ставшую одной из самых больших в столице. Это первое учебное заведение, открытое для девушек из всех слоев общества, которое посещают воспитанницы в возрасте от 9 до 13 лет; его выпускницам присваивается звание «домашняя наставница». С этого времени число женских заведений, учреждаемых исключительно государством и поддерживаемых местными властями, неуклонно растет. Женское образование еще не стало широко распространенным явлением, но, начиная с самых обеспеченных классов, постепенно охватывает и средние сословия. По мере того, как эти нововведения меняют женскую ментальность, новый тип женщины, более образованной по сравнению со своими предшественницами, приходит в столкновение с семейным укладом все еще патриархального типа. Сначала этот социальный процесс приводит лишь к умножению женских обязанностей: ведь теперь от женщины требуется разделять интересы мужа, воспитывать детей, а для этого ей нужно знать французский язык и, желательно, другие европейские языки, литературу и музыку; кроме того, она должна вести домашнее хозяйство. Только со временем женщина учится использовать свои познания вне семейного окружения, применяя их в новых занятиях и профессиях.

Но в начале пятидесятых годов уже чувствовались, хотя слабо, веяния новых требований жизни, указывавшие и женщинам тот выход, который часто спасал мужчин от их личных несчастий, который, наполняя жизнь, дает содержание внутреннему миру человека, сообщает ему силу в перенесении личных невзгод и некоторую независимость от внешних условий, т.-е. труд, интерес к науке, искусству, общественному делу. Этому много способствует образованиеНо в начале пятидесятых годов уже чувствовались, хотя слабо, веяния новых требований жизни, указывавшие и женщинам тотв ыход, который часто спасал мужчин от их личных несчастий, который, наполняя жизнь, дает содержание внутреннему миру человека, сообщает ему силу в перенесении личных невзгод и некоторую независимость от внешних условий, т.-е. труд, интерес к науке, искусству, общественномуделу. Этому много способствует образование.[44].

 

Поколение ‘новых людей’ (прототип которых прописан в романе «Что делать?») в эти годы положительно относится к вопросу женского образования. Чернышевский и его последователи даже полагают, что долг мужчины — быть ‘учителем’ для женщины, и это ‘наставничество’, по их мысли, является частью задачи, которую интеллигент-народник обязан выполнять в обществе. Роль обладателя знаний, которыми следует делиться с женщиной, распространяется также на личные отношения: любящий мужчина стремится обучать свою подругу, чтобы помогать ее интеллектуальному развитию, как это происходит в романе «Что делать?», где Лопухов пытается формировать ум  Веры Павловны, советуя ей определенные книги для чтения,

Сергей Михайлович также внимательно следит за тем, что читает Маша, но его интерес далек от соучастия; он возложил на себя отцовские обязанности и в качестве опекуна девушки занимается ее образованием. В самом деле, после свадьбы у них не будет никаких общих интересов, несмотря на попытки Маши разделить с мужем его деятельность.

Французское влияние

 

В 1858 — 1859 годах огромный резонанс в России имели две французских книги о браке и женском вопросе. Речь идет о «De la Justice dans la révolution et dans l’église» (О справедливости в революции и в церкви, 1858) Прудона и «L’Amour» (Любовь, 1859) Жюля Мишле, за которым год спустя последовал труд «La Femme» (Женщина, 1859). Как полагает Б. М. Эйхенбаум, весьма вероятно, что Толстой был знаком с работой Прудона и разделял его идеи как об эмансипации женщины, так и об институте семьи[45]. В третьей главе своего произведения, озаглавленной «Теория брака», Прудон защищает этот институт как основу общества:

 

Брак — это акт, посредством которого мужчина и женщина возвышаясь над любовью и чувствами, заявляют о своем желании объединиться согласно закону и выполнять, насколько это от них зависит, свое социальное предназначение, трудясь ради прогресса и справедливости. Семья как расширение супружеской пары представляет собой лишь развитую версию этого юридического организма; город, будучи переплетением семей, в свою очередь, еще точнее воспроизводит данный организм. Брак, семья, город составляют один и тот же организм; социальное предназначение неразрывно связано с судьбой брака, и через это всеобщее причастие каждый из нас будет жить, пока жив род человеческий[46].

 

 

Проблема женской эмансипации женщины рассматривается Прудоном на страницах, посвященных писательнице Жорж Санд, которая, по его мнению, насаждает культ свободной любви вплоть до возвышения ее надо всем, доходя, таким образом, до отрицания брака. Философ заключает, что уравнение мужчины и женщины в правах убило бы подлинную природу женской души[47].

В европейском культурном пространстве уже идут пылкие дискуссии на эту тему; со временем они распространяются и на Россию. В главе романа «Былое и думы», посвященной Прудону, Герцен с горечью описывает его отношение к семье и женщинам, называя его защитником старого патриархального порядка, неким pater familias (‘отцом семейства’), который рассматривает женщину как подчиненное ему существо:

Понятия его о семейных отношениях грубы и реакционны, но и в них выражается не мещанский элемент горожанина, а скорее  упорное  чувство сельского pater familias, гордо считающего женщину за подвластную работницу, а себя за самодержавную главу дома

Понятия его о семейных отношениях грубы и реакционны, но и в них выражается немещанский элемент горожанина, а скорее упорное чувство сельского pater familias, гордо считающего женщину за подвластную работницу, а себя за самодержавную главу дома[48].

.

 

Революционный поэт Михаил Михайлов в своих «Парижских письмах» (1858-1859) также ссылается на «Любовь» Мишле и на работу «О справедливости в революции и в церкви» Прудона, называя первое скандальным и безнравственным (“un succès de scandal”, “безнравственная книга”[49]), а второе — произведением, вызывающим негодование своей «ретроградной философией»[50] брака и любви. Михайлов утверждает:

Вопрос о положении женщины и об организации семейства один из самых насущных вопросов нашего времени. Только от его разрешения зависят твердые и правильные успехи цивилизации. […]

[Н]и сентиментальная теория Мишле, ни циническая система Прудона не поворотят общество назад. Эмансипация женщины началась и остановить ее невозможноВопрос о положении женщины и об организации семейства один из самых насущных вопросов нашего времени. Только от его разрешения зависят твердые и правильные успехи цивилизации. […]

[Н]и сентиментальная теория Мишле, ни циническая система Прудона не поворотят общество назад. Эмансипация женщины началась и остановить ее невозможно[51].

 

Отмежевываясь от обоих французских мыслителей, Михайлов полагает, что для того, чтобы создать крепкую и нравственную семью, которая давала бы правильное воспитание новым поколениям (то есть формировала основы общества), нужно предоставить женщине гражданские и человеческие права, которые должны ей принадлежать[52]. Письма Михайлова выходят в «Современнике» за 1858 год, открывая дискуссию в российской печати. В следующем году писательница Евгения Тур публикует в «Русском вестнике» статью, получившую широкий резонанс, в которой остро критикует произведение Мишле, обвиняя его в сентиментализме, в том, что он изображает женщину как существо хрупкое, беззащитное и подчиненное: «Самая книга г. Мишле не более как ложь; каждая ее страница грешит против правды. […] Он свел женщину до уровня животного, хотя и очень красивого, как например птичка»[53].

В целом, если французская критика принимает книгу Мишле с благосклонным интересом, российская печать единодушно возражает ей и поносит ее. В любом случае, бесспорным является тот факт, что темы женщины и семьи очень активно обсуждаются как в России, так и за рубежом, и именно в этой атмосфере, как отмечает Эйхенбаум, у Толстого созревает замысел романа о ‘семейном счастье’[54]. По его мнению, у повести есть два источника: автобиографический и социальный. Основываясь на собственном опыте любовных отношений с Валерией Арсеньевой, Толстой впоследствии обогащает свой материал данными, почерпнутыми из печати того времени. В период своей влюбленности в Арсеньеву Толстому казалось, что он встретил в ней воплощение своего женского идеала, но затем последовало жестокое разочарование из-за того, что девушка мечтала о светской жизни, а не о жизни в деревне, как предписывали старые патриархальные законы. На этот автобиографический слой накладывается социальный: ведь писатель был осведомлен о международной дискуссии по женскому вопросу и читал романы Жорж Санд, которую, по свидетельству писателя Д. В. Григоровича, остро критиковал:

Обед прошел благополучно; Толстой был довольно молчалив, но к концу он не выдержал. Услышав похвалу новому роману Ж. Занд, он резко объявил себя ее ненавистником, прибавив, что героинь ее романов, если б они существовали в действительности, следовало бы, ради назидания, привязывать к позорной колеснице и возить по петербургским улицам Обед прошел благополучно; Толстой был довольно молчалив, но к концу он не выдержал. Услышав похвалу новому роману Ж.Занд, он резко объявил себя ее ненавистником, прибавив, что героинь ее романов, если бо ни существовали в действительности, следовало бы, ради назидания, привязывать кп озорнойк олеснице и возить по петербургским улицам[55].

 

В «Семейном счастии» Толстой ведет скрытую полемику с романами французской писательницы. Если Жорж Санд восхваляет ‘свободу сердца’ и чувств и провозглашает право женщины со временем менять свои привязанности, Толстой делает из любовной фабулы простой пролог к подлинной центральной теме своего повествования — теме ‘настоящей’ семейной жизни. История любви, действительно, остается на втором плане; более того, Толстой отказывается от традиционного литературного канона, предполагающего счастливый конец. В. П. Боткин утверждает, что «вся неудача вышла от неясности первоначальной мысли, от какого-то напряженного пуританизма в воззрении; этот рассказ всего лучше шел к детскому журналу» «Вся неудача вышла от неясности первоначальной мысли, от какого-то напряженного пуританизма в воззрении; этот рассказ всего лучше шел к детскому журналу»[56]. Необычна также сцена признания в любви: в традиционных любовных романах именно это сцена является центром всего сюжета, а здесь она показана прозаически или даже изображена в шуточных тонах Сергеем Михайловичем:

— Что такое за открытие, что человек любит? Как будто, как только он это скажет, что-то защелкнется, хлоп — любит. Как будто, как только он произнесет этос лово, что-то должно произойдти необыкновенное, знамения какие-нибудь, из всех пушек сразув ыпалят. Мнек ажется, — продолжал он, — что люди, которые торжественно произносят эти слова: «я вас люблю», или себя обманывают, или, что еще хуже, обманывают других. Что такое за открытие, что человек любит? Как будто, как только он это скажет, что-то защелкнется, хлоп — любит. Как будто, как только он произнесет это слово, что-то должно произойти необыкновенное, знамения какие-нибудь, из всех пушек сразу выпалят. Мне кажется, — продолжал он, — что люди, которые торжественно произносят эти слова: «я вас люблю», или себя обманывают, или, что еще хуже, обманывают других (СС: 85).

Центральную фабулу мы находим во второй части повести: это совместная жизнь, ее однообразие и смирение Маши. Любовь-влюбленность романтической эпохи отодвигается на второй план, наряду с идеями женской эмансипации, порожденными французской культурной средой, но Толстой как будто не находит убедительной альтернативы, и финал повести оставляет частично нерешенными внутренние вопросы героини и не удовлетворяет ожиданий читателя. В итоге «роман»[57] как история любви уступает место повседневной жизни и быту.

С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозвратимым воспоминанием, а новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я еще не прожила в настоящую минуту… С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозвратимым воспоминанием, а новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я еще не прожила в настоящую минуту…(СС: 143).

[1] Первая часть «Семейного счастия» публикуется в первом номере «Русского вестника» за апрель 1859 г., вторая — в следующем номере. Сюжет начатого в 1858 г. произведения основан на истории отношений Толстого с Валерией Владимировной Арсеньевой, реальность которых подтверждается целым рядом писем автора (Cр. главу «Роман» в Бирюков 2000). Поэтому сначала писатель намеревался отдать повесть в печать под псевдонимом. Впоследствии, уже опубликовав первую часть, Толстой был крайне недоволен повестью и старался остановить ее публикацию, но редактор журнала Катков все равно отправил ее в печать. Она так и оcталась одним из наименее любимых автором произведений. 3 мая 1859 г. Толстой писал В. Боткину: «Прочтя присланные корректуры 2-й части, я увидал, какое постыдное г…о, пятно, не только авторское, но человеческое – это мерзкое сочинение. […] Я теперь похоронен и как писатель, и как человек» «[П]прочтя присланные коректуры 2­й части, я увидал, какое постыдное г…о, пятно, не только авторское, но человеческое ­ это мерзкое сочинение. […] Я теперь похоронен и как писатель и как человек!» (Толстой 1949б: 296. Cр. тж. Мендельсон 1935: 304-308).

[2] Розанов 1901: 54; Бирюков 2000, cр. в частности т. 2, гл. 14.

[3] A. П-ва 1891: 20.

[4] Reyfman 2008.

[5] A. П-ва 1891: 23.

[6] Там же: 23-24.

[7] Мендельсон 1935: 307.

[8] Cр. Эйхенбаум 2009a: 856-857.

[9] Гинзбург 1971: 131.

[10] Venturi 1977-1979. Об общественной мысли этих лет cр. тж. Walicki 1973. О влиянии Белинского на Толстого cр. Эйхенбаум 2009a.

[11] Паперно 1996: 55.

[12] Там же: 53-59.

[13] Cр. Лотман 1997д.

[14] Cр. Walicki 1973: 333-355.

 

[15] Ворошилова 2010: 16-41.

[16] Там же: 153-191.

[17] Анненков 1894-1905.

[18] Куницын 1844.

[19] Действительно, российский кодекс, в отличие от кодексов западной Европы, гарантировал женщине право на сохранение приданого как личной собственности даже после брака.

[20] Орович 1900: 87, 99.

[21] Кавелин 1900. IV: 1060, 1064; Пушкарева 2001: 188-203; Пушкарева 1997б: 188-189. Это явствует также из романа «Анна Каренина», в частности, из диалога баронессы Шильтон и Вронского: «­ Он все не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. […] Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, ­ и от этого он хочет пользоваться моим имением» (AK. XVIII: 120-121).

«— Он все не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. […] Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, — с презрением сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением»

[22] Без внутреннего паспорта в имперской России было невозможно отъехать на расстояние более двадцати миль от места проживания с любой целью, будь то работа, учеба, аренда дома или путешествие. Документ содержал сведения о сословии, месте проживания, возрасте, вероисповедании, национальности и гражданском состоянии своего обладателя. Женщины вписывались в паспорта своих мужей, и им требовалось мужнее разрешение на получение собственного паспорта. Такие нормы оставались в силе до марта 1914 г. Об истории паспорта в дореволюционной России ср. Чернуха 2007.

[23] Engel 2011: 80-100.

[24] Мейер 1861-1862. II: 499.

[25] Там же: 500.

[26] О положении женщин согласно обычному праву cр. Ворошилова 2010: 102-152.

[27] Мордухай-Болтовский 1910.X. Часть 1: 12.107. Жена обязана повиноваться мужу своему, как главе семейства, пребывать к нему в любви, почтении и в неограниченном послушании, оказывать ему всякое угождение и привязанность, как хозяйка дома. 106. Муж обязан любить свою жену, как собственное свое тело, жить с нею в согласии, уважать, защищать, извинять ее недостатки и облегчать ее немощи. Он обязан доставлять жене пропитание и содержание по состоянию и возможности своей

[28] Безобразов 1895: 2.

[29] Cр. ст. 103 e 104 Гражданского кодекса (Мордухай-Болтовский 1910).

[30] Кавелин 1900. IV: 1064.

[31] Безобразов 1895: 7.

[32] Там же: 25.

[33] Кизеветтер 1902: 591.

[34] ««За жестокое обращение с женою, обстоятельствами доказанное, особливо в случае нанесения ей увечья или ран, муж, по жалобе супруги или ее родителей, подвергается: наказаниям определенным   в Разделе X Главе III сего Уложения за тяжкие побои, рани или увечья». Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. СПб. 1845. С. 813-814 <http://dlib.rsl.ru/viewer/01002889696#?page=820> (25.05.2012).http://dlib.rsl.ru/viewer/01002889696#?page=820 (25.05.2012).

[35] Engel 2011: 19-21.

[36] О деятельности и программах этих институтов ср. у Лихачева 1893: 250-301. О женском образовании cр.  Пономарева et al. 2009б.

[37] Свидетельства об этой дискуссии можно найти у Лихачева 1895: 217-226.

[38] «Руководство к всеобщей истории для женских учебных заведений». 1847, цит. у Лихачевой 1895: 227.

[39] Андреева 2000.

[40] Лихачева 1895: 236.

[41] Там же: 139.

[42] Лихачева 1893: 247.

[43] Пирогов 1985: 50-51. Статья переиздается «Журналом министерства народного образования» в 1856 г., а также переводится на французский и немецкий языки. Положительные отзывы на нее появляются в «Современнике» за подписью Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова.

[44] Лихачева 1895: 263.

[45] Уже в 1857 г. в своем дневнике Толстой запишет ряд замечаний по произведению Прудона, с которым познакомится лично в 1861 г. в Брюсселе (Cр. Мендельсон 1934; Эйхенбаум 2009в: 328. Эйхенбаум также свидетельствует о дискуссии, которая разворачивается в России вокруг вышеуказанных произведений Прудона и Мишле (Там же: 329-331)).

[46] Proudhon 1858. III: 474, 480.

[47] Там же: 404-408, 414-428.

[48] Герцен 1958: 424-425.

[49] Михайлов 1903: 222. Книга Мишле вызывает бурную реакцию у читателей из-за своих идей, а также из-за откровенности в описаниях, с которой он касается запретного вопроса женской сексуальной жизни. В этом произведении, носящем светский характер, восхваляется семья и домашний очаг с точки зрения женщины и согласно романтическому идеалу. Вышеуказанная статья Михайлова, вышедшая в 1860 году в «Современнике» (Михайлов 1860), также вызывает много шума. В ней писатель провозглашает, что общественный прогресс находится в прямой зависимости от женской эмансипации; именно поэтому его считают одним из главных защитников женских прав в России. Напомним, что Михайлов работает над своим произведением по возвращении из поездки во Францию, во время которой он знакомится с западными теориями по женскому вопросу. Данная тема затрагивает и его личную жизнь, так как он живет в любовном треугольнике («ménage à trois») с Людмилой Шелгуновой и Николаем Шелгуновым.

[50] Михайлов 1903: 6.

[51] Там же: 222­223.

[52] Там же: 223.

[53] Тур 1859: 477-478.

[54] Эйхенбаум 2009в: 330. Эйхенбаум утверждает, что Толстой читал Мишле как раз в годы, когда вынашивал «Семейное счастие», и что это произведение является переработкой теоретической схемы французского мыслителя в виде художественной прозы (Эйхенбаум 2009б: 634; Эйхенбаум 2009в: 333-336).

55 Григорович 1987: 166.

[56] Боткин 1949: 296-297. Суждение Боткина касается только первой части повести, о второй же он высказывается совсем иначе: «Не только мне понравилась эта 2-я часть, но я нахожу ее прекрасною во всех отношениях»«[Н]е только мне понравилась эта 2­я часть, но я нахожу ее прекрасной во всех отношениях» (Там же: 297).

[57] Уточним, что В. П. Боткин исправляет этот термин в корректуре, направленной ему Толстым, не считая его подходящим для описания отношений, существующих между двумя героями (Мендельсон 1935: 307).