Илл.: Праздник Разума в Соборе Парижской Богоматери 10 ноября 1793 года. Шарль Луи Мюллер. 1878 г.
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ.
НАЧАЛО ЗДЕСЬ: РАННИЕ ГОДЫ М.Л.МАГНИЦКОГО: западник и либерал
М.Л.МАГНИЦКИЙ Воронеж. Симбирск
С начала 1819 года Магницкий начал играть одну из ключевых ролей в ощутимо наметившемся консервативном повороте в политике Российской империи. Он во многом был вызван причинами, которые носили не только специфически-российский характер. Потрясения первых десятилетий XIX в., крушение казавшегося незыблемым традиционного монархического миропорядка, вызвали к жизни волну мистических умонастроений, которые на политическом уровне нашли свое отражение в акте Священного союза. Этот акт, по словам историка русской науки и просвещения М.И. Сухомлинова, “послужил основанием для реформы народного просвещения в России: то, что в акте выражено общими чертами в нескольких словах, разрослось в целую систему в понятиях и действиях…”[1]. Резко усилилось влияние религии на все стороны образования и культурного процесса.
В 1817 г. министерство народного просвещения было соединено со Святейшим Синодом. Новое учреждение возглавил князь А.Н. Голицын. Его руководящими деятелями стали лица, решительно осуждавшие систему народного просвещения, созданную либералами-реформаторами первой половины царствования Александра I, среди которых выделялись А.С. Стурдза и Д.П. Рунич. Одно из первых мест среди деятелей министерства занял Магницкий. Н.К. Шильдер даже утверждал, что он был “главным действующим лицом” “сугубого министерства”[2].
В правительственном либерализме той эпохи, в “слепом доверии” к просветительским идеям XVIII в. консерваторы видели источник политических потрясений и религиозных смут. Под их давлением был поставлен вопрос о ликвидации практически всех существовавших университетов. “Постоянною темою совещаний Главного правления училищ было водворение в общественном воспитании начала веры и монархизма, торжество Откровения и покорности властям над порывами разума и воли, предоставленных самим себе и неподчиненных никакому авторитету, — писал по этому поводу М.И. Сухомлинов, — Соединение веры и знания провозглашено было целью умственного развития, но под соединением понимали не равноправный союз двух начал, а полное господство одного над другим. Отвергая свободу научного исследования и увлекаясь крайнею нетерпимостью, отрицали построение науки на независимых основаниях, и научный элемент даже в сфере богословия считали несовместным с идеею чистой, неиспытующей веры”[3]. Магницкий же шел дальше всех и был убежден в том, что вообще необходимо “создать новую науку и новое искусство, вполне проникнутые духом Христовым, взамен ложной науки, возникшей под влиянием язычества и безверия”[4].
Причины быстро распространявшихся, как лесной пожар, либеральных, атеистических и революционных идей Магницкий усматривал в почти открытой их проповеди с университетских кафедр и со страниц университетских пособий: “правительство наказывает молодых людей за то, что они выучились тому, чему их так усердно учили, — говорил он, — В самом деле, не преподается ли открыто, что Французская революция была благодетельным явлением… Мне говорят, что не должно смешивать веры с наукою и что последняя должна быть самостоятельною и независимою; но я убежден, что только в послушании вере наука может делать истинные успехи. Ее история это ясно показывает: без веры наука не имеет прочного основания и не разрешает вопросов, самых близких человеку”[5]. В России же западноевропейский опыт, считал он, может оказаться особенно опасным: “Мы заимствовали просвещение от земель иностранных, не приспособив его к нашему положению (не обрусив) (курсив здесь и далее Магницкого — А.М.), и сверх того в самую неблагоприятную минуту, в XVII-м и начале XVIII-го столетия, то есть во время опасной его заразы, — писал Магницкий.- Мы пересадили ядовитое растение сие в наш холод, где оно вредит медленно, ибо растет худо. По счастью, равнодушие к нему управляющих и национальная лень наших ученых остановили его на одной точке”[6].
Магницкий в данном случае разделял убеждения, вообще характерные для консервативной мысли того времени. Так, известный западноевропейский консерватор Жозеф де Местр, живший в России с 1803 по 1817 г., так описывал состояние дел в российском образовании того времени: “ Это единственная страна во вселенной, где не интересуются верой у воспитателей юношества… Гимназии и провинциальные универсальные университеты суть истинные клоаки, откуда выходят бешеные враги всякой морали, всякой веры и всякого чинопочитания. Я знал людей, поставленных обучать юношество (и какое!), которых наши предки просто повесили бы, да и мы сами, при всем теперешнем слабоволии и безразличии, с позором изгнали бы… Такова самая глубокая рана Российской Империи, и она с каждым днем расширяется и растравляется … Сюда являются часто не просто посредственности, но развращенные и даже бесчестные, дабы продать свою ложную науку за деньги. Особенно сегодня на Россию набегает сия пена, которую политические бури гонят из других стран. Сии перебежчики приносят с собою лишь наглость и пороки”[7].
Выход для России виделся Магницкому и его единомышленникам в том, чтобы поставить систему образования таким образом, чтобы она соответствовала национальным особенностям: “Россия имеет особенный характер,– утверждал он. — Следовательно и просвещение ее должно быть соображено с сими отличительными ее свойствами; ибо, иначе, всякое его противодействие непременно произведет вредное потрясение, сперва нравственное, потом гражданское и наконец политическое”[8]. Здесь, несколько забегая вперед, отметим, что национальное просвещение Магницкий понимал вполне в духе Жозефа де Местра, утверждавшего: ”Повсюду, где просвещение перестало быть религиозным, больше нет национального просвещения. Подготовят математиков, физиков и т.д.; но речь-то должна идти о человеке. Однако система просвещения, способная создать некий публичный дух, будет религиозной или не сможет установиться[9]”.
С 1819 г. Магницкий начинает присутствовать на всех Генеральных собраниях Библейского общества в Петербурге. В конце-концов ему удалось овладеть “полным доверием слабохарактерного князя Голицына”[10], и по его протекции был назначен высочайшим повелением членом Главного правления училищ Министерства духовных дел и народного просвещения 25 января 1819 г.[11] Вскоре последовало второе высочайшее распоряжение, согласно которому Магницкий командировался в Казань, для ревизии Казанского университета, который находился недалеко от Симбирска. В.И. Панаев писал в своих воспоминаниях, что Магницкий “сам напросился на это поручение”, так как ему “легко было, по близкому расстоянию Симбирска от Казани, уверить князя, что он хорошо знает, в каком жалком (будто бы) положении находится университет, ему нужно было безотлагательно блеснуть перед соседним, не любившим его, Симбирском, таким важным поручением, таким доверием правительства, и в тоже время, иметь случай показать перед новым начальством и государем ревность свою, особливо в религиозном отношении”[12].
Голицын уведомил о новом поручении Магницкого следующим письмом от 10 февраля: “Милостивый государь мой Михаил Леонтьевич. – Государю Императору благоугодно было изъявить высочайшее соизволение, чтобы вы отправились в Казань для обозрения университета и училищ того округа… Вследствие этого поручено вашему превосходительству отправиться в Казань, как скоро будет вам это возможно. На прогон и путевые издержки получите вы три тысячи рублей. По прибытии вашем в Казань, нужно будет вам обратить особенное внимание на состояние казанского университета, как по учебной так и по хозяйственной части… После осмотра представите вы мне свое заключение и мнение обо всем из чего должно открыться может ли этот университет с пользою существовать впредь. И в том случае, если университет должен быть упраздненным, то прибавьте предложение ваше, на каком основании должны быть управляемы учебные заведения, к округу казанскому причисленные. При этом приложите особую записку о тех предметах, которые требуют особенного уважения”[13]. Как видим, Голицын допускал возможность «упразднения» университета. Сам Магницкий в дальнейшем утверждал, что идея “уничтожения” университета изначально принадлежала Голицыну[14].
Магницкий, находившийся тогда в Симбирске, немедленно отправился в Казань, где 8 марта 1819 г. с его участием состоялось экстренное заседание университетского Совета. На нем Магницкий впервые увидел личный состав университета и огласил требования, необходимые для целей его ревизии. На выполнение всей отчетной работы Магницкий отвёл три дня. Часть отчетов ему была представлена в этот же день. Одновременно он предпринял личный осмотр университета и его учреждений. На время пребывания в Казани, Магницкому были предоставлены права попечителя учебного округа; университетский совет обязан был удовлетворять безотлагательно всем его требованиям, а «сношениям университета с министром предназначено было происходить не иначе как чрез его посредство»[15].
К 16 марту ревизия была завершена, а 9 апреля, по возвращении его в Петербург, им было представлено подробное донесение о состоянии осмотренного им университета[16]. При этом он, согласно его воспоминаниям, “имел счастие, при изъяснении Императора рыдать в объятиях сего ангела Божия и вышел из кабинета его как бы никогда не страдавшим”[17].
Ревизия Казанского университета, осуществленная Магницким обычно интерпретировалась в отечественной историографии исключительно как «погром», как одна из самых зловещих мер александровской политики того времени. Миф о «погроме» явился одним из важнейших элементов, на которых держалась историографическая конструкция «реакционного поворота 1820-х, гг.» в которой ревизия приобрела характер важнейшего, знакового события, ключевого для внутренней политики этого периода, став своего рода символом мракобесия, обскурантизма и крайней реакции. Историки и публицисты обвиняли Магницкого в невежестве, незнании особенностей университетской жизни, предвзятости, карьеризме, интриганстве. Утверждалось, что сроки, в которые была проведена ревизия, были чрезмерно краткими для того, чтобы выявить объективную картину состояния Казанского университета.
По свидетельству современника, Магницкий пробыл в Казани всего шесть дней. А если так и было, то “возможно ли в течение шести дней войти в подробности управления, ознакомиться с ученою, учебною, хозяйственною, счетною и полицейскою частями оного, познать умственные и нравственные качества двадцати пяти профессоров?”[18]
Подразумевалось, что ревизия была вызвана политическими, а не академическими мотивами, тем более не какими-либо вопиющими злоупотреблениями, поскольку университет был заведомо вне подозрений в силу того, что являлся «заповедником» свободы и прогресса. Общим местом стало утверждение об изгнании Магницким из университета 11 лучших профессоров из 25 с последующей их заменой на благонадежных гимназических учителей – людей, заведомо недостойных, интриганов и льстецов, пресмыкаюшихся перед новым попечителем.
Утверждения эти, сформулированные в 60-е гг. XIX в. преимущественно либеральными мемуаристами, публицистами и историками повторяются из исследования в исследование, создавая иллюзию исчерпанности темы. Однако обращение к самим материалам ревизии позволило существенно уточнить картину[19].
Так, в отчете о ревизии почти не прослеживаются консервативные политические мотивы, которыми он, по утверждению либеральных историков, руководствовался в огромной степени. В этом документе совершенно очевидно на 9/10 преобладают мотивы академического свойства (качество преподавания и пр.), стремление проверить финансовое состояние университета, его административно-хозяйственной части и пр.
Текст доклада, равно как и подробности биографии Магницкого, позволяют утверждать, что он был чиновником достаточно сведущим и компетентным в вопросах университетской жизни. С нашей точки зрения, нет оснований говорить и о поверхностности и поспешности ревизии из-за отсутствия времени у Магницкого. Изучение дел на месте длилось почти две недели, а отчет составил четыре тома (5 тыс. листов)[20].
Итоговый текст отчета о ревизии рисует несомненные вопиющие недостатки, злоупотребления и должностные преступления в деятельности Казанского университета. Речь шла о воровстве очень значительных сумм из университетского бюджета, огромных по тем временам расходов на обучение с минимальной отдачей, липовой отчетности, фальсификациях экзаменов, сомнительном уровне квалификации значительной части преподавателей и профессуры и их не менее сомнительном моральном уровне, разваливающихся учебных корпусах, злоупотреблениях в использовании имеющихся площадей, когда студенты вынуждены были ютится в грязных помещениях, в антисанитарных условиях, при неисправных противопожарных средствах; закупке дров, свечей провианта по завышенным ценам у «своих» подрядчиков. Магницкий обнаружил, что хозяйственные дела университета оказались запущенными до последней степени. “Университетские дома пришли в упадок, хотя и отпущена была при прежних министрах значительная сумма для поддержания их в надлежащем виде. Учащиеся чрезмерно стеснены в помещении и даже слушают лекции в спальнях”, — писал он в своем донесении[21].
Большая часть профессоров не пользовалась уважением студентов. На заседаниях университетского Совета ссоры между различными профессорскими “партиями” доходили до того, что “прохожие, слыша споры и крики профессоров, останавливались толпами под окнами Совета”[22].
Был Магницкий недоволен и моральным обликом части профессуры и студентов. В собранном им “досье” имелись сведения о том, что некоторые из профессоров “напивались вместе со студентами, держали распутных женщин, ездили на казенных экипажах в непотребные дома и давали в комнатах своих лекции”. Некий адьюнкт, “давая лекции на дому, … вводил непристойные рассказы и часто оканчивал свои уроки тем, что студенты напивались с ним допьяна”[23]. А студент К. “в трактире задолжал 35 руб. 30 к., отдал в задаток золотое кольцо и велел за собою идти служителю трактира, мещанину Петру Евсееву для получения денег, коих не только не отдал на квартире своей, но раздев Евсеева, отнял у него собственных его денег 30 р. и свое кольцо, бил плетью и остриг ему волосы”[24]. И т.д. и т.п.
При этом характеристики, данные Магницким профессорско-преподавательскому составу университета, были зачастую точны и объективны. Отметим, что он выделил, как выдающихся ученых, знаменитых Н.И. Лобачевского («есть человек отлично знающий») и астронома И.М. Симонова («подающий самую большую надежду на будущее время»), участника полярной экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева.
Из текста отчета ясно, что речь идет о системе мер, целесообразность которых можно оспаривать, но которые сами по себе не были реакционными и обскурантскими: укрепление уже существовавшей гимназии, с отделением при ней, в котором готовились бы учителя для обширного региона, создание пансиона для «благородного юношества», создание татарского училища, основание медико-хирургического института с анатомическим театром, больницами и ветеринарным отделением и т.д. Можно дискутировать о степени их приемлемости в тех исторических условиях, но они явно исключают те крайне негативные характеристики, которые для них использовались.
Если говорить о ревизии как об акте политической реакции, то в ее материалах есть лишь отдельные акценты, которые можно интерпретировать как консервативные или реакционные. Такого рода мотивы прослеживаются тогда, когда Магницкий отмечает отсутствие в учебных программах Закона Божия (что противоречило общему курсу министерства духовных дел и народного просвещения), невежество студентов в знании этой дисциплины, дух деизма, свойственный студенческой массе, выдвигает претензии к преподаванию философии (при этом его обвинения сводились к тому, что профессор философии «руководствуется духом не весьма полезным и по счастию преподает лекции свои так дурно, что их никто не понимает»). Кроме того в отчете имеется несколько выпадов против преподавания философии (просветительской, рационалистической, материалистической): «без всякого сомнения все правительства обратят особенное внимание на общую систему их учебного просвещения, которое сбросив скромное покрывало философии стоит уже посреди Европы с поднятым кинжалом».
При осмотре Казанского университета Магницкий был поражен тем, что обнаружил в числе его почетных членов аббата Грегуара, одного из радикальных членов Парижского Конвента, подписавшего смертный приговор Людовику XVI. В самой Франции Грегуар числился среди цареубийц, которые не допускались в царствование Бурбонов ни к каким должностям. Магницкий вспоминал по этому поводу: “В бумагах университета я нашел письмо Грегуара, в котором он благодарит университет за избрание и посылает для его библиотеки все свои сочинения, а в них на первой странице красуется его знаменитая речь о свойствах царей. Цари, говорит Грегуар, в человечестве то же, что чудовища в физическом мире”[25]. В итоге Грегуар лишен был звания почетного члена Казанского университета[26].
Кроме того, ревизор нашел на кафедрах университета “господство опасного духа свободомыслия”, систему “непростительно снисходительных для студентов экзаменов”, а также “вольнодумство, разврат и буйство в студенческих кружках и деморализацию профессоров как в общественной их деятельности, так и в частной жизни”[27]. Кафедры богословия в Казанском университете не было, что, с его точки зрения, было непростительно.
По итогам ревизии Магницкий заключил, что Казанский университет “по непреложной справедливости и по всей строгости прав подлежит уничтожению”[28]. Он даже предлагал “торжественно разрушить самое здание университета”[29]. В другом варианте это звучало следующим образом: ”завалить эту помойную яму, распространяющую заразу и отраву по всей стране”[30] …
Александр I, однако, не согласился со столь радикальной мерой: “Зачем разрушать, можно исправить”.[31] В итоге решено было ограничиться частичным преобразованием университета. 8 июня 1819 г. Магницкий был назначен, по представлению Голицына, попечителем Казанского учебного округа, а 14 июня получили высочайшее утверждение основания реформы университета. Решено было ввести преподавание богопознания и христианского учения, уволить ненадежных профессоров, учредить должность директора для экономической, полицейской и нравственной части, преобразовать гимназию и главное народное училище. Можно согласиться с мнением Ф.А. Петрова, что ревизия «имела не только чисто локальную цель, но и являлась попыткой создания модели нового устройства университетов, поскольку именно там было предпринято наиболее полное применение идей, выработанных Ученым комитетом и Главным правлением училищ Министерства духовных дел и народного просвещения»[32].
С этого момента начался новый этап политической карьеры Магницкого.
[1] Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению: В 2-х т. СПб., 1889.Т.1. С.160.
[2] Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. В 4-х т. СПб., 1898. Т.4. С.294.
[3] Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению: В 2-х т. СПб., 1889.Т.1. С.159-169.
[4] Морозов П.Т. Мое знакомство с М.Л.Магницким.М., 1877. С.19.
[5] Морозов П.Т. Там же.
[6] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1. С.243.
[7] де Местр, Жозеф. Петербургские письма // Звезда. 1994.№ 11. С 173-179.
[8] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1. С.243.
[9] Местр, Жозеф Мари де. Рассуждения о Франции.-М., 1997.С.73
[10] Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. В 4-х т. СПб., 1898. Т.4. С.294
[11] РГИА. Ф. 733. Оп.40. Д.203. Дело об увольнении М.Л. Магницкого. Послужной список Действительного Статского Советника Магницкого. Л. 11.
[12] Панаев В.И. Воспоминания // Вестник Европы. 1867. Т.4. кн.12. С.75.
[13] Цит.по: Загоскин Н.П. История Императорского Казанского Университета (за первые сто лет его существования). 1804-1904. Казань, 1903.Т.3. Окончание ч.2-й и ч.3-й ( 1814-1819 и 1819-1827). С.276.
[14] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1.С. 237.
[15] Феоктистов Е.М. Магницкий. Материалы для истории просвещения в России // РВ. 1864. № 6. С.481-482.
[16] Феоктистов Е.М. Там же. С.482.
[17] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1.С.238.
[18] Панаев В.И. Воспоминания // Вестник Европы. 1867. Т.4. кн.12. С.76
[19] РГИА. Ф. 733. Санкт-Петербургский учебный округ. Оп. 39. Д. 259. Дела о ревизии Казанского университета М. Л. Магницким и проведенных реакционных предприятиях. Л. 14-53.
[20] Вишленкова Е.А. Ревизор, или случай университетской проверки 1819 года // Отечественная история. 2002. № 4. С. 24.
[21] Феоктистов Е.М. Магницкий. Материалы для истории просвещения в России // Русский вестник. 1864. № 6. С.489
[22] Скабичевский А.М. Очерки истории русской цензуры (1800-1863).- СПб., 1892. С.135.
[23] Феоктистов Е.М. Магницкий. Материалы… № 7. С.20.
[24] Феоктистов Е.М. Там же.
[25] Морозов П.Т. Мое знакомство с М.Л. Магницким. М., 1877. С.17.
[26] РГИА. Ф. 733. оп.39. д.356. О почетном члене Казанского университета Грегуаре. 1821
[27] Скабичевский А.М. Очерки истории русской цензуры (1800-1863).- СПб., 1892. С.135.
Скабичевский А.М. Очерки истории русской цензуры (1800-1863).- СПб., 1892. Указ. соч.С.136
[29] В.К. Магницкий… С.328
[30] Евтухова Е. “Разрывы и связи” в русском кантианстве: между Казанью и Петербургом// Казань, Москва, Петербург: Российская империя взглядом из разных углов.М., 1997.С.351. См. также: Alexandre Koyre. La philosophie et le probleme national en Russie au debut du XIXe siecle /Paris,1912.Р.71.
[31] Цит. по: Панаев В.И. Воспоминания // Вестник Европы. 1867. Т.4. кн.12. С.76.
[32] Петров Ф. А. Российские университеты первой половины XIX века. Формирование системы университетского образования. В 4-х книгах. Книга вторая: Становление системы университетского образования в России. Ч.3. М., 1999. С. 92.
Публикацию подготовил В.И.Шаронов