Аркадий Минаков

М.Л.МАГНИЦКИЙ
Воронеж. Симбирск

история вопроса

ПРОДОЛЖЕНИЕ.Начало здесь.

АРКАДИЙ МИНАКОВ. В Калининграде рука оказалась в гипсе, но полёту мысли это не помешало. 23.02.2017.

Можно лишь приблизительно говорить о том, сколько времени фактически провел на посту вице-губернатора Магницкий. Даты официальных указов о его назначении и отставке  являются формальными, поскольку он не сразу прибыл в Воронеж и не сразу покинул его после появления указа о назначении в Симбирск. Сохранилось его письмо от 21 апреля 1817 г., в котором он докладывает неизвестному адресату о том, что его рапорт (возможно, написанный по поводу прибытия в Воронеж — А.М.) был вскрыт “по дороге”[1]. На май — июнь приходится несколько  донесений о различных ревизиях в Воронежской губернии, предпринятых по инициативе Магницкого[2]. Последнее его официальное письмо из Воронежа датировано 20 июля 1817 г.

Можно утверждать, что Магницкий, будучи вице-губернатором выполнял с июня 1817 г. по сути дела губернаторские обязанности. В некоторых документах он именуется как “правящий должность губернатора”[3].

В  опубликованных “Показаниях о службе действительного статского советника”, написанных для А.Х. Бенкендорфа в 1829 г.[4],  Магницкий лишь кратко упоминал о наиболее важных, с его точки зрения, делах, осуществленных им в Воронежской губернии. Так, он смог раскрыть значительные злоупотребления воронежских  властей, отказавшись подписать в губернском правлении смету земских повинностей и подавши мнение, в котором доказывал, что “под именем земской повинности,  в продолжение трех лет совершенно ограблена губерния на несколько миллионов, которые следует взыскать с виновных”[5]. Магницкий также провел  расследование “весьма известного  дела Сенявина”, получил предварительно личное распоряжение по этому поводу от Александра I[6]. “Я не усумнился написать все, что знал, — вспоминал Магницкий, — и что потом обнаружено, то есть: убийство двух человек, все интриги и подкупы, для закрытия его бывшие”[7].

Воронежская служба Магницкого сопровождалась также следствием по делу богатого откупщика Бородина, в котором оказалась замешанной местная администрация. Этот откупщик своим “тиранством” и притеснениями вынудил крестьян подать на него жалобу императору. В свою очередь Бородин обратился к местному начальству, представив подачу крестьянской жалобы как “бунт”. Вместо царской защиты прибыла воинская команда, расправившаяся с крестьянами. Со слов Магницкого, он “открыл истину, освободил людей, умиравших от затеснения тюрьмы, обличил и откупщика в обмане и губернское правление в лихоимстве подлинными письмами Бородина”. В итоге все действия Магницкого были “утверждены” царем,  имение Бородина взято в опеку, сам он предан уголовному суду[8].

Краткие “Показания…” существенно дополняются материалом, содержащимся в его “Отчете о трехнедельном[9] управлении Воронежскою губерниею”, который был послан им Аракчееву 20 июля 1817 г. Это довольно объемистая копия, написанная четким писарским почерком на 20 пожелтевших страницах, которая хранилась в личном деле Магницкого в канцелярии Аракчеева и ныне находится в Государственном архиве Российской Федерации. Отчету предпосылалось письмо Магницкого, в котором говорилось: ”…я представил непременною обязанностью представить все действия мои по службе вашему, мой Государь, руководству. Посему и имею честь представить … список с отчета моего, по кратковременному управлению здешнею губерниею … Вы изволите увидеть из оного, сиятельнейший граф, состояние бывшего здесь управления и порядка”[10].

Описание  в отчете основных губернских учреждений, напоминает в ряде случаев страницы гоголевского “Ревизора” или щедринской “Истории одного города”. Приведем  наиболее яркие и показательные факты[11]. Губернское правление “по необычайному множеству распложенных переписок и запущению собственных его дел потеряло всякий способ надзора за порядком мест ему подчиненных, едва успевает очищать бумаги в него вступающие и действие свое в понуждение низших полицейских мест ограничило непрестанными денежными штрафами, кои по маловажности своей и частому повторению не имеют уже никакой силы <…> дела следственные производятся чрезвычайно медленно и слабо, а уголовные умножаются <…> тюрьмы наполнены колодниками”. В результате город “наполнен безпашпортными, беглыми и пристанодержателями беглых и воров, оставлен без ночной стражи и подвержен от сего величайшей опасности”. И это при том, что полиция “получала значущие суммы на содержание будочников, издерживала их неизвестно куда; ибо по личному осмотру Прокурора не оказалось их налицо и будки стоят пустые; но ни денег нет, ни отчета в оных”!

Особенно сильное впечатление оставляет сделанное Магницким описание положения дел по Приказу общественного призрения. Так, воспитательный дом в Воронеже находился в “тесном и сыром строении, которое осенью и зимою, по общему показанию живущих в нем, так сыро, что без опасности для здоровья, несколько часов (!-А.М.) пробыть в оном не можно”. Магницкий между тем обнаружил в этом здании “младенцев на полу лежащих за неимением колыбелей”,  “полумертвых страдальцев, покрытых разными нечистотами и сыпями и непохожих на детей, вверенных благотворному Правительству нещастными матерями”. Неудивительно, что за четыре года “из 562 воспитанников умерло 543 и сохранилось 19 младенцев”. При этом директор сего заведения жил в отдельном благоустроенном доме, предназначенном для детей, которых он спровадил в описанную развалюху. На их содержание  ему была выделена приличная сумма в 27 тысяч рублей, но совершенно очевидно, что она была разворована.

В городской больнице Воронежа в 1817 г. дела обстояли немногим лучше. За четыре предшествующих года в ней из 6579 больных умерло 730 (каждый восьмой!). Больные были “чрезвычайно стеснены и прилипчивые и самые отвратные болезни не отделены от прочих”, причем, писал Магницкий,  болезни “самые простые не вылечиваются по нескольку лет”. Никакого надзора за больницей со стороны местного начальства не было. То же самое происходило в доме умалишенных: больных там никто не лечил, буйные сумасшедшие не были отделены от прочих. Для иллюстрации нравов, там царящих, достаточно привести следующие строчки из  отчета Магницкого: “Старуха 90 лет, совсем раздетая, жаловалась мне, что смотритель отнял у нее одежду, из милосердия ей данную”. А дом смирительный и рабочий Магницкий не без  юмора охарактеризовал так: ”Сие заведение есть скопище людей ничего не делающих и ничем не смиряемых <…> Они не имеют никакого занятия и вместо исправления развращаются в праздности”.

Помимо этого, Магницкий обнаружил, что дома “богатых людей везде освобождены под предлогом бывших самых малых (воинских – А.М.) постоев и облегчены в постое, а домы бедных, духовенства и недостаточных чиновников самых несправедливым образом обременяются”. В отчете вице-губернатор утверждал, что в городе “торгуют люди в великом множестве, никакого права на торговлю не имеющие <…> от чего Правительство теряет, вероятно, довольно важных доходов”, отмечая при этом “нечистоту мясных рядов, дурное качество продающейся говядины и непомерную дороговизну оной, выше Московской цены”.

Меры Магницкого, предпринятые в течение короткого времени для исправления дел,  представляются  вполне разумными и эффективными. Он приказал надежным чиновникам в сжатые сроки проделать “невероятную работу”: составить описание нерассмотренных дел, накопившимся в губернском правлении и канцелярии губернатора, взять их выполнение под особый контроль, взыскать 2-миллионную недоимку в казну, подсчитать точное число содержащихся в тюрьмах арестантов, составить обывательские книги с тем, чтобы знать точное число проживающих в городе людей.  Были предприняты меры по прекращению произвола квартирной комиссии, которая определяла порядок при постое войск в домах горожан, наведен порядок в пожарной части, проверены весы и меры на рынках и в торговых лавках и т.д.

После удаления с поста прежнего полицмейстера, несущего ответственность за многие преступления была произведена ревизия воронежской полиции, в том числе и в уездах,  начато расследование обстоятельств исчезновения денежных сумм, перечисленных на содержание полицейских-будочников, раскрыто несколько крупных краж. Магницким было строжайше предписано, чтобы при донесениях о скоропостижно умерших и найденных трупах делалось вскрытие и медицинское освидетельствование, от чего ранее медицинские чиновники уклонялись.

В губернском приказе общественного призрения Магницким были расследованы вскрытые злоупотребления, произведена проверка счетов поставщиков,  смещены с занимаемых должностей смотрители воспитательного дома и дома умалишенных. Выжившие же в чудовищных условиях дети были срочно отправлены по деревням на воспитание сельским жителям.

Помимо всего прочего, Магницкий рекомендовал выдвинуть или поощрить нескольких дисциплинированных и честных чиновников и, напротив, сместить тех, кто нес непосредственную ответственность за замеченные им преступления и злоупотребления.

Следует отметить, что Магницкий также пытался, как мог облегчить положение крестьян во вверенной ему губернии. В письме к Аракчееву он писал о тяжбе “Верейских однодворцев” с неким Чуриковым, который “отнял у прекраснейшего казенного селения земли, лес, каменные ломни и, наконец, реку”. Тяжба тянулась несколько лет и сопровождалась многочисленными фактами произвола по отношению к крестьянам со стороны местных властей: судебные места решали дело в пользу Чурикова, крестьяне арестовывались, сдавались в рекруты, причем все это происходило при попустительстве губернатора. Магницкий просил Аракчеева способствовать разрешению дела в пользу крестьян[12].

Разумеется, что отчет Магницкого носил по необходимости односторонний характер, поскольку речь в нем шла о злоупотреблениях и проштрафившихся чиновниках. Однако на его страницах есть краткие упоминания и о тех людях, которые искренне стремились к улучшению жизни населения губернии. Например, вице-губернатор дал  высокую оценку местному духовному начальству, которое по своей инициативе занялось оспопрививанием (чего не делали Врачебная управа и соответствующий Комитет). Особенно Магницкий отметил деятельность префекта Воронежской семинарии протоиерея Иоанна (Зацепина), который “по побуждениям религии делает то, что были обязаны привести в действие и местное начальство и врач управы”.

Нет оснований сомневаться в том, что деятельность Магницкого в Воронеже способствовала искоренению, хотя бы и частичному,  злоупотреблений местных властей, бессмысленного бумаготворчества, воровства и волокиты.  В тот период Магницкий оставался на былых либеральных позициях, поддерживал тесные связи со Сперанским, который в целом благожелательно оценивал его деятельность (так, весною 1818 г. он писал в одном из частных писем, что Магницкий “ведет себя как рыцарь, искоренитель всех злоупотреблений”[13]). Экзамен, устроенный ему императором Александром I,  Магницкий выдержал с честью, подтвердив репутацию “разоблачителя”.

Воронежский период в биографии Магницкого формально закончился с принятием указом от 14 июня 1817 г. согласно которому он  был назначен на должность гражданского губернатора в Симбирск. 29 июня в Воронеж был назначен новый губернатор Н.П. Дубенской, а 31 августа 1817 г. был возвращен на должность вице-губернатора П.А. Сонцов. В конце июля Магницкий покинул Воронеж. Начался новый этап его политической биографии. Указом от 14 июня 1817 г. Магницкий был назначен на должность гражданского губернатора в Симбирск, став ближайшим соседом назначенного губернатором в Пензу Сперанского.

В Симбирске он смог вновь подтвердить репутацию “ловкого, распорядительного и энергичного администратора”[14], ведущего активную борьбу с разного рода злоупотреблениями и преступлениями,  деятельно и энергично защищавшего местных крестьян от насилия и злоупотреблений помещиков. М.Ф. Де-Пуле вспоминал: «В то время известность Магницкого еще была без пятен, а во мнении некоторых … он, как друг Сперанского, как жертва клеветы, еще много выигрывал. На первых порах он обнаружил свою деятельность некоторыми либеральными выходками в пользу помещичьих крестьян…»[15].

Сохранился колоритный рассказ Магницкого о первых днях на посту гражданского губернатора.  Первый служебный день в новом качестве Магницкий начал с приема местных чиновников. По его словам,  он “увидел такую коллекцию, какой сроду не видывал: точно четвероногие стали на задние лапы и надели ошейники… На всех лицах были видны пошлость и страх”[16]. Магницкий знал, с каким окружением ему придется в ближайшее время иметь дело, а потому его первая речь носила весьма оригинальный и явно приноровленный к специфическим особенностям собравшейся публики характер: “Господа, строгим к вам быть нельзя, — обратился к чиновникам Магницкий, — и не буду убеждать вас не брать взяток, потому что это противно вашей натуре, но скажу вам одно: берите, но не дерите”. Сразу же после этой примечательной речи, воспринятой чиновной братией с глубочайшим удовлетворением,  к нему на прием заявился богатый и влиятельный купец-татарин Ахмет Аксенов, который ранее к прежним губернаторам свободно входил без доклада. Без обиняков Аксенов выложил на стол Магницкому небольшой узелок: “Это на поклон вашему превосходительству маленький подарок, всего двадцать тысяч. Будешь милостив, каждый год буду приносить по пяти тысяч. Ты небогат, жалованье небольшое, а расходы велики; прими, не побрезгуй малым приношением”, — заявил купчина. Магницкий, вспыхнув, заявил, что взяток не берет, и выгнал Аксенова из кабинета.  Деньги были отданы им в Приказ Общественного Призрения на содержание немощных и сирот. Затем в  доме Аксенова был произведен обыск, в ходе которого было обнаружено 300 тысяч фальшивых ассигнаций — сумма по тем временам огромная. Правда, печатного станка обнаружить не удалось, поскольку один из чиновников уведомил Аксенова о предстоявшем обыске и получил за извещение сто рублей. При обыске в тюфяке была также найдена секретная переписка татарина с высокопоставленными сановниками из Петербурга и Москвы, которые благодарили купца за присылку денег и обещали за то “всегдашнее покровительство”. Всю эту переписку Магницкий представил министру внутренних дел, чем нажил себе немало врагов. Попав в тюрьму, Аксенов писал жалобы  где, между прочим, утверждал, что его разоблачитель “хуже сатаны” и уверял, что он “человек самый опасный, замышляющий зло против целой России”.

По делу другого  богача-татарина Абдуллы Еремеева, “грабившего целый уезд”, Магницкому удалось разоблачить в “лихоимстве” сенатскую канцелярию.

Впоследствии Магницкий с отвращением и ужасом вспоминал о нравах, встреченных им в Симбирске. Наказания плетьми, кнутами и т.д. являлись “краеугольной основой всей административной машины”. Вскоре по прибытии Магницкого в Симбирск, советник губернского правления рапортовал губернатору о мерах, принимаемых им для удержания крестьян в повиновении помещикам: он наказывал их розгами и палками, заковывал в кандалы. Докладывая об этом, он невинно добавил, что теперь, “истощив все меры кротости, полагает нужным прибегнуть к мерам строгости”[17].

Магницким была объявлена непримиримая война злоупотреблениям симбирского дворянства. Загоскин писал по этому поводу: ”Магницкий страшно возмущался дикими проявлениями рабовладельческих инстинктов местных помещиков и, активно противостоял им, восстановив против себя все крепко сплоченное и сильное симбирское дворянство”[18]. Симбирские помещики жаловались, что Магницкий притесняет их, наводит на них ужас и “бунтует крестьян”, что он возбудил против себя “негодование всей губернии”. Сам Магницкий официально показывал впоследствии, что “в то время когда я был губернатором восемь помещиков за тиранство предал я суду, в том числе известного богача Наумова, который имея 30 тысяч рублей дохода, употреблял для истязания крестьян железную шапку в 16 фунтов веса”[19].

Имеется мемуарное свидетельство, согласно которому именно из-за конфликта с Наумовым Магницкий вынужден был покинуть должность губернатора.  В.И. Панаев вспоминал, что Магницкий по доносу (“говорят, им же самим направленному”) на Наумова, в котором утверждалось, что последний “будто бы тиранствует над своими людьми, заковывает их в цепи, сажает в колодки, в рога”, внезапно появился  “с большой свитой и командой” в  имении Наумова и устроил обыск в подвалах старого барского дома. При этом были найдены некие орудия пыток ”несколько десятков лет лежавшие без употребления”. Магницкий приказал их “торжественно, при стечении всего народа, бросить в реку”. После этого среди  крестьян, бывших свидетелями происшедшего, начались “волнение и неповиновение” в результате чего Наумов “принес жалобу высшему правительству”. Панаев утверждал, что начавшееся дело достигло комитета министров и могло бы кончиться “весьма невыгодно для господина Магницкого”, если бы не покровительство князя А.Н. Голицына, который смог замять дело и способствовал назначению Магницкого на ответственный пост в министерство духовных дел и народного просвещения[20]. Весьма пристрастный к Магницкому В.И. Панаев заявлял, что разоблачительный пафос деятельности симбирского губернатора был продиктован исключительно карьеристскими соображениями, поскольку-де “ему известны были филантропические чувствования государя, его тайные помышления – об уничтожении рабства, о сокращении власти помещиков”[21].

По поводу своего губернаторства в Симбирске Магницкий впоследствии писал: “Дворянство видело во мне, по его мнению,  предателя собственного моего сословия, из преданности к правительству; весь многочисленный класс подьячих и лихоимцев – опасного и смелого обличителя; получестные их покровители – человека жестокого и злонамеренного”[22].

К симбирскому периоду деятельности Магницкого относится и его конфликт с правительствующим Сенатом, весьма характерный для административных нравов того времени. В одном из своих представлений сенату Магницкий употребил выражение: ”правительствующий Сенат думает” – и был одернут за “вольнодумство”, так как от оскорбленного Сената последовала резолюция “дать знать симбирскому губернатору, чтобы он впредь от подобных выражений воздержался, потому что правительствующий Сенат не думает, а определяет”[23].

Поведение Магницкого в Симбирске несомненно создало ему массу врагов снизу доверху и предопределило его отставку. Отставка была добровольной: ”… явился я в Петербург, — писал он, — просить увольнения от нестерпимого звания губернатора: ибо борясь со всеобщим злом в одном маленьком углу Империи, не только другим, но и самому себе казался я тем несчастнейшим Донкишотом, что прекратить драку с мельницами, по совести не мог”[24]. “С радости” по поводу его удаления с поста губернатора “было выпито все шампанское в Симбирске, так что на другой день … отъезда не осталось ни одной бутылки”[25].

Между прочим, Сперанский, внимательно следя за административной деятельностью Магницкого, не одобрял его решительных действий: “Сосед  мой (по губернаторству — А.М.) Магницкий, — писал Сперанский А.А.Столыпину весною 1818 г., — ведет себя как рыцарь, искоренитель всех злоупотреблений. К сожалению в губернии образуется на него сильное противодействие; поселяется общее мнение, что он действует единственно по видам “выслуги”, хотя, конечно, у него и в мыслях этого не было и одна обыкновенная резкость его характера и худое зрение, не позволяют ему понять свое положение во всех его последствиях и во всей его совокупности — порывает его в ето стремление. Советы мои — ничтожны… Для меня это было бы более равнодушно, если бы я менее его любил и если бы, притом, в некоторых останках прежнего мнения, поведение его не отливалось на мне… Он путается и совершенно себя запутает. Одна отставка может спасти его от великих бед. Строптивость удивительная! Решительно ни к какому управлению он не способен: упал и в духе и в уме…”[26].

“Магницкий отправился в Москву, — писал Сперанский тому же адресату спустя несколько месяцев, — Я с ним совершенно закончил свои отношения, которые, впрочем, все это время были натянуты. Он — отжил, и сам это чувствует. Он не может желать, да, по счастью, и не желает ничего, кроме насущного хлеба и уединения или самой простой инвалидной службы”[27].

К концу 1818 г. между Магницким и Сперанским происходит полный разрыв. В письме к дочери Елизавете Сперанский советует ей избегать семьи Магницких, — “отвязывать себя от них сколько можете и как можете”, держать себя по отношению к ним “в осторожности и в независимости”. “Я могу его жалеть, но всегда буду радоваться его счастью”- февраль 1819 г., из письма к дочери.[28].

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

Публикацию подготовил ВЛАДИМИР ШАРОНОВ.

[1] ГАРФ. Ф.109. СА. Оп.3.д.880. Л.1.

[2] ГАРФ. Ф.109. СА. Оп.3.д.880. Л.3-11.

[3] ГАВО. Ф.30.оп.1.д.413.

[4] Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I (c 1807-1829). СПб., 1813. С.498.

[5] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1. С.240.

[6] См.: ГАРФ. Ф.109. СА. Оп.3.д.880. Письмо Магницкого без обращения с сообщением о том, что будет поручен пересмотр дела Сенявина 28 июня 1817. Воронеж.

[7] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1. С.240.

[8] Там же.

[9] Речь идет о фактическом выполнении губернаторских обязанностей.

[10] ГАРФ.Ф.109. СА.Оп.3. д.879. Л.129-129 об.

[11]  ГАРФ. Ф.109. СА. Оп.3. д.779.Л.133-143.  Все цитаты даны по данному тексту.

[12] Там же. Л.129 об-132. Вероятно, это был не единичный факт вмешательства Магницкого в отношения помещиков и крестьян.  В ГАРФ хранится письмо Магницкого “о предстоящей ему ревизии в имении кн. Касаткиной, в связи с жалобами на нее крестьян” от 30 мая 1817 г. (Ф.109. оп.3.д.880. Л.5.)

[13] Цит. по: Загоскин Н.П. История Императорского Казанского Университета (за первые сто лет его существования). 1804-1904. Казань, 1903. Т.3. Окончание ч.2-й и ч.3-й ( 1814-1819 и 1819-1827). С.273.

[14] Попов Н.А. Общество любителей отечественной словесности и периодической литературы в Казани с 1804 по 1834 г. // Русский вестник. 1859.Т.23. С.74.

[15] Де-Пуле М.Ф. Отец и сын. Опыт культурно-биографической хроники // Русский вестник. 1875. Т. 118. Июль. С. 66.

[16] Морозов П.Т. Мое знакомство с М.Л. Магницким.М., 1877. С.7-14.

[17] Загоскин Н.П. История Императорского Казанского Университета (за первые сто лет его существования) 1804-1904. Казань, 1903. Т.3. Окончание ч.2-й и ч.3-й (1814-1819 и 1819-1827).С.272.

[18] Там же. С.272.

[19] В своих воспоминаниях М.Ф. Де-Пуле пишет о том, что эти события произошли в деревне Головкиной, владении М.М. Наумова. См.: Де-Пуле М.Ф. Отец и сын. Опыт культурно-биографической хроники // Русский вестник. 1875. Т. 118. Июль. С. 66.

[20] Панаев В.И. Воспоминания // Вестник Европы. 1867. Т.4. кн.12.     С.75.

[21] Там же. С.75.

[22] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1.С.241.

[23] Загоскин Н.П. История Императорского Казанского Университета (за первые сто лет его существования ) 1804-1904. Казань, 1903. Т.3. Окончание ч.2-й и ч.3-й ( 1814-1819 и 1819-1827).  С.272.

[24] Показания Магницкого // Девятнадцатый век. Исторический сборник. М., 1872. Кн.1.С.241.

[25] Морозов П.Т. Мое знакомство с М.Л. Магницким.М., 1877. С.16

[26] Цит. по: Загоскин Н.П. История Императорского Казанского Университета (за первые сто лет его существования). 1804-1904. Казань, 1903.Т.3. Окончание ч.2-й и ч.3-й ( 1814-1819 и 1819-1827). С.273.

[27] Там же. С.274.

[28] Там же. С.274.