Илл.: Василий Поленов. Христос и грешница. 1885.
Владас Повилайтис: Здравствуйте!
Алексей Козырев: Здравствуйте!
В.П.: Мы с Алексеем Павловичем Козыревым оказались в особенном месте. И в этом особенном месте, в доме-музее Поленова, мы будем говорить о русской философии. Будем говорить сейчас о Владимире Соловьеве.
А.К.: Соловьев здесь никогда не был. Поленов купил усадьбу «Борок» в начале 90-х годов XIX века, в это время как раз Соловьев был жив и активно работал. Но мы решили, что рассказать о Соловьеве мы непременно должны перед этой великой картиной Поленова, которая называется «Христос и грешницы» (ее авторское название «Кто из вас без греха?»). Она была написана углем в 1885 году. Это год выхода «История и будущность теократии» – 85-й год. «Россия и Вселенская Церковь» выходит тремя годами позже, в 88-м году. Причем «История и будущность теократии» выходит в Загребе, а «Россия и Вселенская Церковь» по-французски в Париже. Это книги, которые Соловьев выпускает за границей по причине духовной цензуры, которая эти книги пропустить в России не могла. В России их продажа и распространение были запрещены.
И вот в 1885 году Поленов пишет (в Меньшове под Подольском) первый вариант этой картины углем, а в 87-м пишет ее маслом, выставляет на передвижной выставке и ее покупает лично император Александр III для своего музея, который нам хорошо известен как Русский музей. Здесь изображен Христос, к которому приходят фарисеи, иудеи. И этот Христос, с непокрытой головой (на многочисленных эскизах Христос – в белой шапочке, но в финальном варианте картины перед нами предстает именно непокрытая голова Христа с недлинными волосами) в виде простого еврея, конечно, не мог оказаться похожим на Христа Рублева, на Христа русской иконописи. Это был Христос-человек. Христос, который спустился к нам, который не просто стал Богочеловеком, но который принял всю меру человечности на себя, который чувствовал ближнего, который прощал ближнего, который любил ближнего. И конечно такой Христос не мог не смутить обывателей, которые увидели в нем своего рода надругательство над церковным, историческим Христом. Поленова очень критиковали.
В.П.: Как и Соловьева…
А.К.: Высочайшая защита Александра III позволила этой картине остаться в сокровищнице русской живописи – в Русском музее.
Собственно говоря, Христос Соловьева – тоже не вполне ортодоксальный. Когда Соловьев приехал в Петербург и читал свою вступительную лекцию по философии в Санкт-Петербургском университете, студенты решили устроить ему обструкцию. Они узнали, что из Москвы приезжает философ, который пишет о религии, а большая часть студентов была настроена позитивистски, радикально, революционно. Поэтому они решили, что они придут на эту лекцию к Соловьеву и освистают его, выгонят его с профессорской кафедры и не дадут ему работать в университете.
В.П.: В нынешнее время студенты просто не приходят.
А.К.: Да, тогда люди, видимо, были более идейными и способными постоять за свои собственные убеждения. Молва о лекции молодого приват-доцента распространилась по Университету настолько, что пришлось выделить самую большую аудиторию в Санкт-Петербургском университете, потому что ни одна другая, кроме актового зала не вмещала то количество студентов, которые хотели прийти на лекцию Соловьева. Это была лекция «Исторические дела философии». О чем говорил Соловьев? О том, что Христос пришел на Землю не для того, чтобы кого-то поучать, не для того, чтобы кого-то обличать, не для того, чтобы бросать нам упрек в наших грехах, а для того, чтобы спасти мир, для того, чтобы изменить мир, для того, чтобы приблизить Бога к человеку. И, по сути, дело Христа – это дело революционное, это дело изменяющее, преображающее. Когда Соловьев закончил эту лекцию, студенты, которые поначалу пытались шикать, вести себя плохо (но другие их одергивали) пришли в такой экстаз, что они вынесли профессора на руках из аудитории. Была буря оваций.
Преподавательская деятельность Соловьева сначала в Московском, а потом в Санкт-Петербургском университете, вообще говоря, была недолгой. Соловьев как преподаватель, можно сказать, не состоялся, он не дорос до профессорского звания, так и остался приват-доцентом, хотя защитил в 1880 году докторскую диссертацию, озаглавленную «Критика отвлеченных начал». Но методически вести курсы, читать лекции, работать со студентами ему было не очень интересно, потому что все-таки Соловьев – это философ профетического типа. Он умел многое. Он умел переводить Платона, хорошо знал труды Отцов Церкви и Акты Вселенских соборов, писал прекрасные исторические статьи в словарь Брокгауза и Эфрона (больше 160 статей, великолепные статьи о Гегеле, о Канте). Но основная его миссия была не в этом. Он говорил, что будущая теократия должна совместить в себе триединство Царя, Первосвященника и Пророка. Царь – это русский царь, Первосвященник – это преемник апостола Петра, Римский Папа, а вот Пророк – это представитель христианской общественности.
Такого пророка он видел в Достоевском. Он об этом говорил в «Трех речах в память Достоевского». Он был знаком с Достоевским, ездил с ним в Оптину Пустынь и они общались там со старцем Амвросием Оптинским. Достоевский придал некоторые черты Соловьева образам Алеши и Ивана Карамазовых. Иван – рационалист, человек евклидового ума, изощренный диалектик, и Алеша – кроткий, который ни на кого не держал зла, который никого не осуждал, который всех любил, который умел найти общий язык с мальчиками и примирить их вокруг Ильюшечкиного камня. Вот Алеша и Иван Карамазовы – это и есть Владимир Соловьев. Но Достоевский ушел и Соловьев почувствовал себя (хоть был и очень молодым человеком, ему еще не было 30-и лет, когда умер Достоевский) преемником, продолжателем его дела, продолжателем его миссии.
Христианство – это не только историческая религия, это дело Божье на Земле. «Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду» (Ин. 14:12)». Эти слова Христа были прочитаны Соловьевым буквально: мы должны довершить дело Божье на Земле. В каждом из нас есть частичка Божества. Не только Христос – Богочеловек, но и мы – восприемники Бога в себя. Мы – наследники Бога на Земле и мы осуществляем ту работу, которую начал Христос, работу по возвращению Мира Богу. Мира, который отпал от Бога, в результате какой-то предмирной космической ошибки, грехопадения Софии, или еще каких-то обстоятельств, который из универсума стал unum versum – единым опрокинутым и который снова должен стать unum, снова должен стать единым. Это идея, которая присутствовала и в немецком идеализме (у Фихте, у Шеллинга), у Соловьева обрела плоть и кровь исторического христианства. Христианство он стал воспринимать как религию, которая говорит нам о нашем человеческом призвании, о нашей человеческой работе, которую мы должны совершить. Не о том ли говорит нам Василий Дмитриевич Поленов в своей картине «Христос и грешница», где изображает Христа простым земным человеком? Как и Николай Николаевич Ге в своих картинах, где Христос столь непохож на иконного Христа. Или как «Христос в пустыне» И.Крамского, автора замечательного портрета Владимира Соловьева.
В.П.: У меня тогда вот какой вопрос. Ведь не только в живописи такая тенденция существовала, и Соловьев здесь не был одним. Было еще целое движение в этом направлении, в таком прочтении христианства?
А.К.: Вообще говоря, это и след русской интеллигенции, которую принято сейчас обвинять в радикальности, ругать, упрекать в том, что она недостаточно консервативна. Достоевский в «Дневнике писателя» приводил слова Белинского, которого он знал в юности и который как-то сказал, что если бы Христос воскрес здесь и сейчас, то он примкнул бы к социалистам. Вот этот образ «революционного Христа», который аукается у Блока в поэме «Двенадцать», где Христос «в белом венчике из роз» идет впереди двенадцати матросов и солдат. Этот образ в русской культуре прошел определенную эволюцию, напоминая нам о том, что христианство – это отнюдь не «консервативная» религия. Когда с христианством связывают исключительно охранительные «духовные скрепы» или «традиционные ценности» – это лишь один из способов исторической репрезентации христианства. Христианство – это религия, меняющая мир и Соловьев это почувствовал. Ведь идеей его философии с самых первых его произведений, с «Кризиса западной философии» (его магистерской диссертации) была идея апокатастасиса – идея «восстановления всяческих».
Эта идея принадлежит Оригену и неслучайно Соловьева стали называть «Русский Ориген XIX века» (была такая книга у Алексея Никольского, первая монография о Соловьеве, написанная приват-доцентом Московской духовной академии, частично еще при жизни Соловьева). Идея, что мир должен быть восстановлен в своей полноте, и даже падшие ангелы должны занять подобающее им место. Apokatastasis ton panton – восстановление всяческих. Эта идея была церковью отвергнута, Ориген был осужден, именно как автор идеи апокатастасиса, на Пятом Вселенском Соборе. Но у Соловьева эта идея вновь процвела и что она означала – что ада не будет. В ходе «Чтений о Богочеловечестве» в Соляном городке в Санкт-Петербурге он прямо восклицает: «гнусный догмат». Победоносцев после этого иначе как плохими словами о Соловьеве не выражался. Вечные мучения грешников в аду несовместимы, по Соловьеву, с величиной Христовой любви, которая все искупает.
Это учение об апокатастасисе имеет самые разные измерения в соловьевском творчестве. Это и онтология: мир должен быть всеединым, он должен из разрозненного множества, в котором части находятся в состоянии вражды, стать единством, Ἓν καὶ Πᾶν (почему-то обычно считают, что это формула Платона, но это формула элеатов, Ксенофана Колофонского: «одно и все» или «одно во всем»). Это и антропология: мир нравственно един, то есть все человечество по сути –единый человек. Неслучайно «Идее человечества у Августа Конта» новгородская икона св.Софии, изображенный на ней огненнокрылый ангел, отождествляется с собирательным образом человечества: все человечество – единый человек. Это и гносеология: вся мысль не есть случайное накопление раздробленных знаний, наука – это единая наука, которая имеет религиозную задачу – изменить мир, философия – это единая философия, которая через разные отвлеченные начала идет к единой истине. Поэтому вот этот образ Христа как Собирателя и Воскресителя является главенствующим в мысли Соловьева, и не был прав отец Георгий Флоровский, который говорил, что в философии Соловьева нет Христа. Конечно соловьевская философия христоцентрична, но это не совсем ортодоксальный Христос. Его образ мы встретим и в спорах Религиозно-философских собраний начала ХХ века, и в поэзии Мережковского:
«Христос воскрес», — поют во храме;
Но грустно мне… душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме
«Христос воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!…
Выраженная здесь поэтически, эта идея Мережковского очень близка соловьевской мысли: вера во Христа должна быть деятельной, она должна стать силой, меняющей мир.
