Ярослав Слинин

МЕТАФИЗИКА БРУНО

книжный шкаф: фрагмент Предисловия к новому изданию книги Л.П.Карсавина "Джордано Бруно"

Илл.: Этторе Феррари. Рельеф на памятнике Джордано Бруно на площади Кампо деи Фиори в Риме. 1884-1889

Книгу Карсавина Л.П. «ДЖИОРДАНО БРУНО». Читать здесь.

ОТ ПУБЛИКАТОРА: Последние дни особенно щедры на новые важные книги. Но даже среди всего изобилия переиздание работы редкой работы Льва Карсавина «Джордано Бруно»[1]  Санкт-Петербургским  филиалом  издательства «Наука» /том 115 серии «Слово о сущем»/   событие заметное, пусть даже тираж и очень скромный — всего 500 экземпляров. Для меня же оно примечательно неожиданным совпадением, которому стоит посвятить несколько строчек.  5  марта прошлого года я закончил свое Предисловие к этой же тогда только что  найденной редкой работе Льва Платоновича. Выложив текст  в Сеть, я все же   решил сверить написанные размышления    с  Ярославом  Слининиым. Каково же было мое удивление, когда Ярослав Анатольевич на  мой вопрос, чем он сейчас занят, совершенно неожиданно  сообщил, что буквально только что закончил работу над текстом…  своего Предисловия   к  «Джиордано Бруно»!

Выяснилось, что мы, совершенно не сговариваясь, мы одновременно взялись за один и тут же труд и синхронно  его завершили.  И это тем удивительнее,  что   имя Карсавина для нас совсем не случайно, а его работа о Бруно ждала своего часа десятилетия.  Широкому философскому кругу почетный профессор СПбГУ  Я.А.Слинин известен как  основатель ленинградской феноменологической школы и признанный  и классик нашей отечественной философской мысли. Для  меня же  он, прежде всего, ближайший друг и собеседник Анатолия Анатольевича Ванеева  — ученика  и  душеприказчика Карсавина. Именно   Анатолий Ванеев, Константин  Иванов, Ярослав Слинин и отец Сергий Желудков   в начале 70-х годов составили интеллектуальный и духовный центр широко известной «Открытой переписки» «Христианство и атеизм». После  смерти  отца Сергия и Анатолия Анатольевича  наша дружба не только исчезла, но и нашла свое отражение  даже в таком совпадении, как  сосредоточение на карсавинской работе о Ноланце.

Давно знакомый почерк… А Интернет Ярослав Анатольевич упрямо признавать не желает. Говорит, что надо сохранять гигиену ума…

 

Переходя к избранному мной фрагменту Предисловия Анатолия Анатольевича,  добавлю,  что оба наши тексты пестрят множественными совпадениями наших взглядов. Это объяснятся общим о вектором нашей  мысли  даже при том, что   в отличие от меня профессор Слинин  все эти годы  выступал с позиций последовательного неверующего мыслителя . Но что касается практики, то я вместе  с моим другом  религиозным  философом  Константином  Ивановым   давно считаем Ярослава Анатольевича человеком христианской жизни. именно таких людей отец Сергий Желудков называл   «анонимными  христианами».

ВЛАДИМИР ШАРОНОВ

… задача советских теоретиков состояла в том, чтобы представить историю философии как борьбу материализма и идеализма. В силу скудости лагеря материалистов советские историки шли на то, чтобы включать в него людей, не очень для этого подходящих. Таковыми были, в частности, те философы эпохи Возрождения и Нового времени, которых позднее стали именовать пантеистами. Пантеизм был объявлен советскими историками философии скрытым материализмом. Считалось, что одни пантеисты сознательно маскировали свои подлинные взгляды, опасаясь преследований церковников, а другие, будучи по убеждению философами религиозными, «объективно» являлись все-таки материалистами. Самым видным пантеистом XV века считался Николай Кузанский, XVI век был в этом отношении ознаменован Бруно, а XVII — Спинозой. Впрочем, принадлежность и того, и другого, и третьего к пантеизму признается далеко не всеми исследователями. Так или иначе, Николай Кузанский, Бруно и Спиноза были занесены советскими исследователями в разряд материалистов. Вот, например, что можно было прочитать о Бруно: «Бруно — метафизический материалист с яркими элементами диалектики. Громадным недостатком его философии является то, что Бруно пантеист, в силу чего его философия выступает в плотной религиозной оболочке». В признании Кузанца, Бруно и Спинозы «своими» имелся, между прочим, и положительный для русской культуры момент: произведения всех троих активно переводились на русский язык, издавались и переиздавались на территории СССР.

Л.П.Карсавин. Фото из собрания Андрея Корлякова. (Париж.)

Что касается Карсавина, его Бруно интересует в первую очередь в том аспекте, в каком тот был последователем Николая Кузанского. Карсавин скрупулезно отмечает все те места, где Бруно следовал Кузанцу, где он вносил изменения во взгляды последнего, где значительно отклонялся от них. В книге Карсавина мы не найдем подробного анализа тех или иных произведений Бруно. В ней содержится общий очерк его философии. Исследование Карсавина строится по традиционной схеме, восходящей к античности и Средневековью: сначала берется теория познания и логика Бруно, затем — его учение о природе и, наконец, — его этика.

Впрочем, сам Бруно, пожалуй, не согласился бы с той ролью, которую отвел ему Карсавин: он отдавал должное Кузанцу, но едва ли считал себя его последователем. В трактате «О бесконечности, Вселенной и мирах», одном из лондонских трактатов Бруно, мы имеем возможность ознакомиться с его мнением о Кузанском: «Этот превосходный человек много видел и понял и действительно является одним из самых замечательных умов, дышавших этим воздухом; но что касается познания истины, то он был подобен пловцу, которого бурные волны кидают то вверх, то вниз; ибо он не видел непрерывного, открытого, ясного света, он не плавал в спокойной, ясной воде. Он схватывал истину частично и через известные промежутки. Причина этого та, что он не сумел освободиться от всех впитанных им ложных принципов, от которых он отправлялся; вот почему его книга очень удачно названа „Об ученом незнании», или „О незнающей учености»».[2]

Ярослав Анатольевич Слинин. Ровно 35 лет назад, Встреча нового 1982 года. Ленинград. Фото из личного архива К.К.Иванова.

Как бы там ни было, наша задача заключается в том, чтобы рассмотреть, как именно Карсавин, автор интересующей нас книги, истолковывает взгляды Бруно. Начинает Карсавин с того, что отмечает главную установку Бруно, которая определяет весь характер философии последнего и служит причиной главных ее отличий от учения Николая Кузанского. Дело в том, что Бруно был сторонником концепции двойной истины, берущей свое начало в учении Аверроэса. Аверроисты утверждали, что единый Бог по-разному открывается богословам и философам, что у богословов имеются свои средства познания Бога, а у философов — свои. Философы не должны вмешиваться в дела богословов, а богословы пусть оставят в покое философов. Концепция двойной истины, мягко говоря, не приветствовалась официальной Церковью. Карсавин полагает, что в значительной степени из-за приверженности к этой концепции Бруно и пострадал. Каким образом эта концепция преломляется в учении Бруно? Во-первых, Бруно заявлял, что считает себя исключительно философом, а отнюдь не богословом. Во-вторых, он утверждал, что познание Бога как Абсолюта — это дело богословия, а отнюдь не философии. Философ же может и должен познавать Бога только по «действиям природы». Философ не обязан быть толкователем церковных догматов. Его задача усмотреть Бога в природных явлениях, непосредственно узнать Его таким, каким Он показывает нам себя в них. Мы видим, что принятая Бруно установка существенным образом отличает его от Николая Кузанского: последний, как мы знаем, вовсе не считал, что Бог как Абсолютный максимум находится за пределами философского исследования. В учении Кузанца фигурируют как Абсолютный максимум, в котором все во всем содержится, так и конкретный максимум (Вселенная), в котором все от всего отделено и отграничено. Бруно же, в отличие от Кузанца, хочет иметь дело только с конкретным максимумом, с Природой, оставляя Абсолютный максимум на усмотрение богословов.

И ведь почти не изменился…

Приступая к теории познания и логике Бруно, Карсавин видит в ней «воспроизведение гносеологии Кузанца». Это действительно так. У Бруно «принцип познания состоит в восхождении от чувственного восприятия к разумному умозаключению, от него к умопостижению и, наконец, к интуитивному созерцанию духа».[3] Чувства делают возможной деятельность разума, который выводит следствия, умозаключает от частного к общему и от общего к частному. «Ум, или ум-дух, удостоверяется в истинности перешедшего от чувства к разуму, проверяет и оценивает выводы разума, но уже путем непосредственного видения, не единичного и рассеянного, конечно, а того общего, что постулирует, но не может видеть разум».[4] Он «выше и шире разума, не стеснен его гранями или законами, а потому ему доступно совпадение противоречий между выводами разума. Таким образом, разумное знание в известном смысле отрицается умом и оказывается незнанием или неведением».[5] Соответственно у Николая Кузанского в трактате «Об ученом незнании» говорится: «Как известно, человек состоит из чувства, интеллекта и посредника-рассудка. Ощущение стоит порядком ниже рассудка, рассудок — интеллекта. Интеллект не погружен во временное и вещественное, он абсолютно свободен от них; чувство целиком зависит от мира, подчиняясь временным движениям; рассудок по отношению к интеллекту как бы на горизонте, а по отношению к чувству — в зените, так что в нем совпадает то, что ниже, и то, что выше времени».[6]

Как всегда о себе  с доброй иронией…

У Бруно и Николая Кузанского ум-дух, он же — интеллект, стоит выше разума-рассудка, выше формальной логики. Он «не стеснен» гранями и законами разума, «ему доступно совпадение противоречий». Сказанное звучит весьма возвышенно, но на деле представляет собой набор деклараций, за которыми ничего не стоит. Выше мы видели, что происходит, когда осуществляется выход на уровень ума-духа. Логика претерпевает полнейший коллапс, и мы лишаемся возможности о чем-либо рассуждать и даже что-либо произносить, кроме вереницы оксюморонов типа «человек не отличен от льва», «небо не отлично от земли», «Луна не отлична от Солнца», «квадрат — круглый», «железо — деревянное» и т. п. И непонятно, что «интуитивно созерцает» и чем велик этот ум-дух, который только и знает, что твердить: «каждое — в каждом», «каждое — это все», «все — это каждое», не позволяя ничего к этим декларациям добавить. У Канта тоже есть эта троица: чувственность, рассудок и чистый разум. Но Кант вовсе не приходит в восторг от чистого разума. Будучи философом трезвым и педантичным, он тратит много бумаги на то, чтобы доказать, что чистый разум антиномичен и ни на что не годится, кроме создания ряда «регулятивных идей». Однако ясно, что в глазах Бруно и Кузанца Кант был бы человеком, который ломится в открытую дверь, ведь они заранее и громогласно объявили, что ум-дух антиномичен, что им постулируется coincidentia oppositorum и что это-то и является, по их мнению, его главным достоинством. Вот и выбирайте, с кем вам быть, — с Кантом или с этими двумя.

По обыкновению внимателен к собеседнику…

Перейдем к учению Бруно о природе. Мы помним его основную установку: истинный философ должен искать Бога не вне мира вещей, а внутри этого мира. Задача философии — показать Бога в формах и сущностях Вселенной. Познать Бога как Первоначало Вселенной, познать «Вселенского Деятеля» в творении философ может, поднявшись к Нему, конечно, не чувствами или разумом, а умом-духом. Первоначало не имеет причины или, если хотите, есть причина самого себя. Также оно является причиной существования Вселенной. Бруно разъясняет, как устроена Вселенная и как она соотносится со своим Первоначалом в терминах аристотелевского учения о четырех причинах. Бруно критикует Аристотеля много и по разным поводам, критикует он и это учение Стагирита, но недоволен он лишь деталями этого учения, в целом же беря его на вооружение. Использование элементов аристотелевской философии мы встречаем не только у Бруно, но и у других антиаристотеликов. Так, например, поступал Николай Кузанский: вспомним, как активно он пользовался учением Аристотеля о категориях (наивысших универсалиях), родах, видах и индивидах.

Есть смысл напомнить, в чем состоит учение Стагирита о четырех причинах. Эти причины таковы: действующая, материальная, формальная и финальная, или целевая. Действующая причина — это то, что мы и теперь зовем причиной. Это то, что вызывает к жизни то или иное явление. Например, действующей причиной солнечного затмения является то, что Луна в своем движении проходит как раз между Землей и Солнцем. Материальной причиной Аристотель называет то, из чего «сделана» та или иная вещь. Например, данное ложе сделано из дерева, данная статуя — из меди, данная скала — гранитная. Формальной причиной является тот вид, который принимает данная материя в каждом данном случае. Например, вид данного деревянного ложа, очертания Гермеса у данной медной статуи, специфическая форма данной гранитной скалы. Наконец, целевая, конечная причина — это то, к чему стремится тот или иной процесс. Например, у лечения действующая причина — врач, а финальная — выздоровление больного; у строительства действующая причина архитектор, а целевая — готовое здание; у морского путешествия действующая причина — кормчий, а конечная — благополучное прибытие в пункт назначения.

Но с чем-то решительно не  соглашается…

Отметим, что материальная причина, материя, есть некая потенция, средоточие множества возможностей. Так, например, из меди может быть изваяна не только статуя Гермеса, но и статуя Афродиты, а может быть отлит котел, или гонг, или что-нибудь еще. Формальная же причина, форма, — это актуализация одной из возможностей, заключенных в той или иной материи: это в одном случае — Гермес, в другом — Афродита, в третьем — котел, в четвертом — гонг. Аристотель говорит, что существует первоматерия, всеобщая потенция, заключающая в себе возможности всех форм, всех вещей. По отношению к ней дерево, медь и гранит — тоже формы, и притом — не простые, а составные. Первая материя не дана нам как таковая, не дана именно потому, что она — чистая потенция. Она дается нам только в воплощенном, оформленном состоянии. По Аристотелю, имеется только четыре простейшие формы воплощения первоматерии. Это первоэлементы, или стихии: огонь, воздух, вода и земля. Смешиваясь друг с другом в различных пропорциях, они образуют все вещи Вселенной. А Бруно к этому добавляет, что существует «единая первая форма, сущая через себя и от себя, простая, неделимая, начало оформления и всякой сущности». Она — «сверхсущность», «источник идей», «бесконечная форма», «абсолютная форма бытия, дающая бытие всяческому», «бесконечный свет».[7] И очень важно то, что в состав Первоначала Вселенной Бруно включает не только бесконечную форму, но и единую первоматерию. Вслед за Авиценной он полагает, что «материя — необходимое, вечное и божественное начало, даже — сам Бог во всех вещах».[8]

Но этого мало: ведь Первоначало есть Вселенский Двигатель; Оно изнутри себя производит все формы и, внедряя их в первоматерию, производит все вещи Вселенной. Оно, стало быть, есть не только причина формальная и материальная, но и причина действующая, при этом действующая не извне, а изнутри, т. е. причина внутренняя, имманентная. И действует Первоначало не наобум, а с определенной целью, и потому Оно — также и причина целевая. Цель же действий «Двигателя и Из-мыслителя» Вселенной — совершенство последней. Карсавин подводит итог: «Как бы то ни было, для Бруно четыре причины перипатетиков сливаются в понятии единой, но четыревидной причины, единого Первоначала, совмещающего в себе потенцию и акт, материю и форму, действие и цель в понятии единой рождающей и порождаемой Природы».[9]

Глубокий мыслитель, прекрасный педагог, светлый человек…

Выяснив структуру Первоначала, Бруно признает Его не чем иным, как Вселенской Душой. Он пишет: «Душа Вселенной, поскольку она одушевляет и оформляет, — внутренняя и формальная часть Вселенной; но, поскольку направляет и правит, она не часть, а имеет значение начала, причины».[10] И для философа, учит Бруно, Вселенская Душа и есть Бог: «Бог — вселенская субстанция, в бытии коею есть всяческое, сущность — источник всякой сущности, коею есть то, что есть, внутреннейшая всему сущему (шйта отш епй) более, чем может быть внутренней каждому его форма и его природа. Ибо как природа каждого — основание его бытийности (еШИаиз), так и — глубже — основание природы каждого есть Бог».[11] В силу того, что Бог — Вселенская Душа, Он — ум и любовь, а также движущая сила Вселенной. Согласно Бруно, Ум надо всем есть Бог, а во всем — Природа: «Втекает Бог чрез природу в разум; разум чрез природу подъемлется в Бога. Бог есть любовь, созидающая ясность, свет; природа — любимое, предмет, огонь и пламенение. Разум любит; он — некий субъект, возжигаемый природой и озаряемый Богом».[12] И еще: «Природа — Бог в вещах», а также: Бог — «внутреннее начало движения, что и является природою в собственном смысле». Если Природа — это Бог в вещах, то ясно, что с позиций учения Николая Кузанского все, описываемое Бруно, есть именно определившийся максимум, максимум в его развернутости. Природа, согласно Бруно, бесконечна. При этом надо иметь в виду, что бесконечность эта является потенциальной, если вспомнить математическую терминологию. В Абсолютном максимуме, как мы знаем, царит актуальная бесконечность — там все дано сразу, все возможности учтены, все они актуализированы. Абсолют, если можно так выразиться, наглухо замкнут. А когда он развертывается, то возможность освобождается от оков действительности, появляются неучтенные возможности, открытое будущее, возникает различие между новым и старым. Душа Вселенной получает силу создавать новые формы и новые вещи, равно как и уничтожать старые. Мы видели, что в состав Вселенской Души входит потенция, и потенция эта бесконечна. Слово «потенция» можно заменять словом «мощь» или словом «могущество». Бесконечное могущество — это канонический атрибут Бога. Бог Бруно обладает таким всемогуществом, которым Он создает бесчисленное множество форм, вещей, миров.

Вслед за Кузанским Бруно учит тому, что Вселенная содержит бесконечное множество подобных нашему миров, помещающихся в безграничном пространстве. Антиаристотелизм Бруно проявляется ярче всего тогда, когда он подвергает критике космологию Стагирита. Этой критике Бруно отводит очень много места в своих сочинениях. Например, ей посвящена почти вся книга «О бесконечности, Вселенной и мирах». Аристотелевскому Космосу, представляющему собой внутренность твердой сферы неподвижных звезд, каковая вращается вокруг своего центра, где находится Земля, Бруно противопоставляет свою собственную модель Вселенной: «Небо, следовательно, едино, безразмерное пространство, лоно которого содержит все, эфирная область, в которой все пробегает и движется. В нем — бесчисленные звезды, созвездия, шары, солнца и земли, чувственно воспринимаемые; разумом мы заключаем о бесконечном количестве других. Безмерная, бесконечная Вселенная составлена из этого пространства и тел, заключающихся в нем».[13] И еще: «Но как бы то ни было, поскольку Вселенная бесконечна, необходимо, чтобы существовало множество солнц; ибо невозможно, чтобы теплота и свет одного-единственного солнца могли излучаться по безмерной Вселенной, как это воображал Эпикур, если верно то, что некоторые о нем сообщают. Поэтому нужно принять, что существуют еще бесчисленные солнца, из которых многие для нас заметны в виде маленьких тел; но некоторые могут нам казаться меньшими звездами, хотя на самом деле они гораздо больше тех, которые кажутся нам крупными».[14] Нетрудно оценить, насколько картина Вселенной, предложенная Бруно, близка той, которую рисуют нам современные астрономы.

Этика не занимает в учении Бруно видного места. В сущности, она очень проста. Поскольку Бог есть любовь, а природа и в особенности царь природы человек — любимое, постольку и мы должны любить Бога; любимое должно отвечать любовью Любящему. Любовь эта, разумеется, — особого рода возвышенная любовь. Бруно именует ее «героическим энтузиазмом». В трактате «О героическом энтузиазме» он ставит своей задачей выявить отличие такой любви от других, не столь возвышенных ее видов. При этом оказывается, что наша героическая любовь к Богу через Его посредство распространяется и на нашу любовь к ближнему, поскольку, как мы читали выше, Бог — в вещах, т. е. в каждом из нас. Бруно пишет: «Всякая любовь (если она героическая, а не чисто животная, именуемая физической и подчиненная полу как орудию природы) имеет объектом Божество, стремится к божественной красоте, которая прежде всего приобщается к душам и расцветает в них, а затем от них или, лучше сказать, через них сообщается телам».[15]

[1] В оригинальном названии автора «Джиордано Бруно».

[2] Бруно Дж. О бесконечности, Вселенной и мирах. М., 1936. С. 137.

[3] Карсавин Л.П. Джордано Бруно. Санкт-Петербург,  2016 г.  С. 178.

[4] Там же, С. 179-180.

[5] Там же, С. 180.

[6] Николай Кузанский. Сочинения: В 2 т. Т.1. М., 1979 г.  С. 159.

[7] Карсавин Л.П. Указ.сочинения. С.187.

[8] Там же. С.188.

[9] Там же. С.198.

[10] Там же. С.199.

[11] Там же. С.199.

[12] Там же. С.200.

[13] Бруно Дж. Указ. сочинения. С.128.

[14] Там же. С.134.

[15] Бруно Дж. О героическом энтузиазме. Киев, 1996. С. 76.

Фото Я.А.Слинина — Владимир Шаронов.

84 для мыслителя хороший  возраст.  Ждем новых книг …

ПУБЛИКАЦИЯ ТЕКСТА НЕ ИМЕЕТ КОММЕРЧЕСКИХ И РЕКЛАМНЫХ ЦЕЛЕЙ И НОСИТ НАУЧНЫЙ И ПРОСВЕТИТЕЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР.

Карсавин Л.П. «ДЖИОРДАНО БРУНО».

Читать здесь.