В.С. Шилкарский

Кто такой профессор Лев Карсавин
Открытое письмо профессору-прелату Якштасу Домбровскому

doc

Публикуемый текст относится к литовскому периоду жизни Владимира Шилкарского. Он является частью полемики по поводу переезда Карсавина в Литву. Это событие литовской общественностью было воспринято неоднозначно: во времена увлечения евразийством Карсавин неоднократно позволял себе достаточно резкие высказывания по поводу католичества. В Литве такая позиция не могла не вызвать вопросов, и русский философ в очередной раз оказался в центре острых дискуссий. Прелат, преподаватель университета в Каунасе и крупный деятель национального возрождения Адомас Якштас-Домбраускас1 очень резко отреагировал на приглашение Карсавина, что и послужило поводом для письма Шилкарского, литовский перевод которого был в декабре 1927 г. опубликован в газете Lietuvis. Текст письма приводится по русскому оригиналу, который хранится в библиотеке Вильнюсского университета. Наши комментарии к тексту оформлены в виде концевых сносок. Пунктуация приведена в соответствие с современными нормами.

Высокоуважаемый прелат-профессор!

В газете «Ritas» 13 декабря 1927 года появилась Ваша статья, направленная против нового профессора нашего факультета Л.П. Карсавина. Если бы статья была подписана первым попавшимся шелкопером, на нее не стоило бы обращать внимание; так как, однако, под статьей стоит Ваше имя, прелат, имя, пользующееся всеобщим уважением и заслуженным авторитетом, то мимо Вашего протеста невозможно пройти молча, ведь чем выше авторитет лица, произносящего приговор, тем больше приносимый им вред в том случае, когда беспощадный и на первый взгляд убедительный приговор основан или на крайне поверхностном знакомстве с делом, или даже на простом недоразумении. Считаю здесь же необходимым отметить, что я хотел ответить Вам в том же издании, в котором была напечатана Ваша статья: через одного из общих знакомых я обратился к уважаемому редактору «Ritas`a», доктору Туровскому с вопросом, может ли мой ответ быть помещен в его газете; редактор нашел это по принципиальным соображениям невозможным.

Что представляет собою профессор Карсавин как историк? Чтобы ответить на этот вопрос, мне придется вернуться мыслью к моим последним студенческим годам. В 1908 году историко-филологический факультет Петер­бургского университета наградил золотой медалью сочи­ненье п[од] з[аголовком] «Sidonius Apollinaris как пред­ставитель культуры V века». Об этом сочиненьи сразу заговорили как о никогда не бывалом явленьи среди студенческих работ, представляемых на соисканье золотой медали. Одни части этой обширной работы были напечатаны в «Журнале Министерства народного просвещения» в том же 1908 году, другие части – в сборнике, посвященном профессору Гревсу2. Имя автора тогда же стало известно не только в Петербургском, но и в Московском университете, где я как раз тогда учился. За первой работой последовал ряд блестящих исследований по истории Францисканского ордена, напечатанных в том же журнале за 1908, 1909 и 1910 годы. По окончании Карсавиным университета в 1910 году историко-филологический факультет Петербургского университета командировал его на два года в Италию для научных занятий в тамошних архивах. Плодом его изысканий явились сначала сочиненья «О средневековом монашестве» (1911) затем книга «Очерки религиозной жизни Италии в XII и XIII веках» (1912). За этим сочинением, представлявшим как бы завершение предыдущих исследований нашего историка, последовал ряд статей по приближенным к главной теме вопросам. Очень живо помню, с каким глубоким интересом московские профессора всеобщей истории отнеслись к трудам молодого ученого. Все они отмечали и исчерпывающее знание первоисточников, к которым Карсавин применил строгие методы чисто филологического изучения текста, и умение выделить в чрезвычайно сложном материале существенные и типические черты и широту исторического горизонта, и, наконец, блестящее литературное изложенье. Из печатных отзывов я мог бы теперь назвать обширную рецензию главного труда Карсавина, написанную профессором Гревсом и напечатанную в «Журнале Министерства народного просвещения» за 1913 год. Если Ваши многосторонние занятия, прелат, оставляют Вам время для ознакомления с тем, что думают настоящие историки о научных достоинствах человека, над которым Вы произнесли такой беспощадный суд, то усердно рекомендую Вашему просвещенному вниманию упомянутую статью проф. Гревса.

Правда, признавая высокую научную ценность исследований Карсавина, историки с которыми мне приходилось лично сталкиваться, отмечали один, по их мнению, существенный недостаток; к этому «недостатку» я вернусь несколько позже. Я не тороплюсь рассказывать об этом «недостатке» тем более, что думаю, высокоуважаемый прелат, что эту сторону в творчестве Карсавина Вы едва ли согласитесь считать «недостатком».

p3

Как бы то ни было, первые же труды Карсавина в течение нескольких лет упрочили за ним репутацию восходящего и притом перворазрядного светила. Внешним доказательством того, какое место занял в русском ученом мире наш историк, явилось приглашение его в профессора всеобщей истории Петроградского историко-филологического института.

Сообщенных здесь био- и библиографических сведений было совершенно достаточно в глазах огромного большинства членов нашего гуманитарного факультета, чтобы придти к убеждению, что ученый, получивший почти 15 лет тому назад профессуру в одном из лучших учебных заведений России и еще совсем молодым человеком заслуживший широкую известность в академическом мире, будет чрезвычайно ценным приобретеньем и для нашего университета. Ведь к нашим кандидатам таких исключительно высоких требований, которым удовлетворяет профессор Карсавин, мы никогда не предъявляем. Да и не было у нас сколько-нибудь серьезных других кандидатов. Историки наши выдвинули, правда, кандидатуру другого несомненно и весьма выдающегося русского ученого – проф. R.J. Wippera3; мне, как ученику его по Московскому университету, выпала на долю честь запросить его, согласится ли он перейти в наш университет. К сожалению, после некоторых колебаний проф. Виппер сообщил мне, что раньше чем через полтора года о его переходе к нам не может быть речи. Осталась, таким образом, одна только кандидатура профессора Карсавина. Историки наши открыто против этой кандидатуры не выступали, да и что могли они сказать против нее: имя русского историка приобрело настолько широкую и почетную известность в академическом мире, что развенчиванье его оказалось бы совершенно бесполезным делом. Единственным приемом, к какому могли бы прибегнуть противники профессора Карсавина, могло бы быть указание, что в послевоенные годы он несколько отошел от чисто исторических исследований. Указание это правильно, но говорит ли оно что-нибудь против проф. Карсавина? То, что он расширил круг своих занятий и интересов, обращается к вопросам, которых историки касаются редко, то, что историк величайшего святого Католической церкви Франциска Ассизского расширил область своего изучения на догматику и философию христианства, – что, не удовлетворяясь эмпирическими обобщениям исторического материала, он счел необходимым осмыслить пути, по которым идет род человеческий, и для этого обратился к помощи философии, – это верно, но все составляет крупное достоинство, а не недостаток нашего нового профессора. Между тем только этот «недостаток» могут указать противники проф. Карсавина.

Они выдвигают здесь упрек, с которым мне приходилось встречаться уже среди московских историков. Историки эти, в большинстве своем превосходные знатоки своего дела, ничуть не отрицали выдающего значения научных трудов Карсавина, их смущала только маленькая «странность», маленький «каприз» высоко одаренного молодого историка: Карсавин обнаружил с первых же шагов своей научной деятельности не только теоретический и отвлеченный интерес к религиозной жизни человечества, но и живое внутреннее участие в ней. На великих законодателей христианского духа он смотрит не как на холодный предмет научного исследования, но как на своих учителей и вдохновителей. Карсавин сразу заявил себя верующим христианином, и вот этой «странности» и этого «каприза» не могли понять в нем русские историки, в большинстве настроенные даже прямо враждебно по отношению к откровению Христову. Это же и послужило причиной кампании, которую подняла часть литовской прессы еще до Вашего выступления, уважаемый прелат. Не «патриотизм» и не забота о несчастной литовской молодежи, не понимающей русского языка, заставила таинственных анонимов из Lietuv’ы выступить против ученого, которым мог бы гордиться любой европейский университет. Этим непрошеным рыцарям «патриотизма», совсем не рыцарски прячущимся за высокой стеной анонимности, хорошо ответил уважаемый кол. Тамошайтис4. Мне хотелось бы только дополнить его замечание указанием на главный источник той вражды, с которой встретился проф. Карсавин у части нашей «интеллигенции»: этот крупный историк и превосходный преподаватель неприемлем для них как человек, и с кафедры, и в печати открыто исповедующий, что между учением Христа и положительным научным знанием не только нет противоречия, но существует глубокая и полная гармония. Для части литовской «интеллигенции» вынесшей всю свою мудрость из атеистических и материалистических брошюр является несомненным догматом, что ученый не может быть верующим христианином. Проф. Карсавин доказывает как раз противоположное, убедительно и вдохновенно развивает он ту истину, к[отор]ую высказал еще Бэкон: Полнауки отводит от Бога, наука опять приводит к Нему. Так называемые «интеллигенты» не обладают и ничтожной крупицей настоящей науки, тем крепче держатся они за свой нелепый догмат о несовместимости веры и знания – проф. Карсавин оскорбляет этот «догмат», поэтому: Прочь с ним. Давайте-ка изводить его мелкой и ничтожной борьбой посредством анонимных заметок.

psh

Вы, высокоуважаемый прелат, выступили против Карсавина честно и открыто: не прикрывались лицемерным патриотизмом, а прямо высказали, что именно в профессоре Карсавине Вам не нравится. Беда только в том, что, сами того не сознавая, Вы бросили авторитет Вашего имени на весы, которые изо всех сил тянут в свою сторону наши воинствующие атеисты. Хорошо ли Вы чувствуете себя в роли союзника людей, которые не могут простить Карсавину не того, что он православный христианин, – не православие, а христианство вызывает в них непримиримую вражду, и эта вражда объемлет в одинаковой степени как церковь, к которой принадлежит Карсавин, так и Вашу католическую церковь, прелат. Но позвольте, спросите Вы меня, откуда Вы знаете что борьбу против Карсавина начали противники христианской истины? Не выдаете ли Вы плода Вашей фантазии за действительность? Нет, прелат, у меня нет ни необходимости, ни охоты фантазировать по поводу противников проф. Карсавина. За несколько недель, прошедших с его избрания, мне пришлось услышать немало нападок на нашего нового сочлена, которым справедливо может гордиться наш факультет: эти нападки сводились к одному весьма несложному рассуждению – Карсавин философ, Карсавин богослов и, следовательно, верующий человек – ergo он не ученый и не историк и ему не место на кафедре литовского университета. Странное, дикое рассуждение, скажете Вы, прелат, и будете совершенно правы, жаль только, что и Вы усвоили и поддерживаете часть этого суждения. Вы, разумеется, не станете утверждать нелепости, что верующий христианин не может быть хорошим ученым, но из Ваших слов, хотя, быть может, Вы сами не отдаете себе в этом отчета, [следует,] что проф. Карсавин, посвятивший много сил богословским наукам, не может быть специалистом-историком, потому что – цитирую дальше Ваши слова – «по профессии он богослов, его специальность – патрология». Повторяю: мне крайне странно слышать такое рассуждение в устах человека с весьма разносторонними интересами и знаниями. Чтобы выправить эту странность, я позволю себе задать Вам следующие два вопроса.

Если бы Jsaac Newton жил в наши времена и наш естественный факультет предложил ему кафедру математической физики, не сочли бы ли Вы себя обязанным выступить против этой кандидатуры на том основании, что Ньютон … написал малоудачное сочинение о книге Даниила и Апокалипсисе. Помилуйте! Человек занимается пророчествами Даниила [неразб.]! Какой же он после этого математик! И что будет делать среди католической литовской молодежи этот представитель англиканской церкви, отстоящей от католической церкви значительно дальше, нежели православие. «Значит, если еще не поздно, приглашение Ньютона (виноват, вы пишете – Карсавина) необходимо взять обратно». Вы бы, прелат, такого вопля не подняли, потому что хорошо знаете сочиненья творца математической физики и сознаете, что человек, пользующийся такими аргументами, ослепляет самого себя. Разумеется, Карсавин – не Ньютон, но логика рассуждения, считающего, что специалист в одной области не может быть еще лучшим специалистом в другой области, совершенно одинакова в обоих случаях. Или что бы Вы сказали, прелат, если какой-нибудь бойкий сотрудник Lietuv’ы, ознакомившись с Вашими математическими работами и ничего не зная о сочинениях богословских, стал бы вопить: «Помилуйте, как могли пригласить … прелата Домбровского в профессора богословского факультета? Ведь он математик и, следовательно, ничего не смыслит в богословии». Вы бы нашли это следовательно нелепым и заявили, что развязный корреспондент обязан был бы, прежде чем судить о Вас как профессоре богословского факультета, познакомиться с Вашими богословскими же трудами. Как же этого очевидного требования, высокоуважаемый прелат, Вы не поставили себе: ведь Вы сами дословно пишете: «Теперь посмотрим, какой он историк? Из его исторических произведений мне известно только одно: его монография о Джордано Бруно». – Из Ваших слов явствует, что об исторических трудах Карсавина, на которых основана его крупная научная известность и которые доставили ему в России профессорскую кафедру, Вы просто ровно ничего не слышали. Как же Вы беретесь судить о нем как профессоре всеобщей истории нашего факультета?

Профессор Карсавин Вам не нравится как представитель православного христианства; различья, существующие между католической и православной церквями, настолько затемняют Ваш взгляд, что Вы совершенно забываете о том великом общем деле, которому служат обе церкви, деле, которое одинаково дорого как Вам, так и профессору Карсавину. «Restaurare omnia in Christo»5. Думаете ли Вы, что в осуществлении этой основной для каждого верующего христианина задачи Вы найдете более надежного союзника в лице Нестора или старейшего апостола воинствующего литовского атеизма д-ра Шлюпаса6. Ведь Вы не то иронически, не то серьезно заявляете, что предпочли бы видеть на кафедре всеобщей истории этого «garbu aušrininka»7, чем проф. Карсавина. Думаете ли Вы, что, пригласив доктора Шлюпаса в профессора всеобщей истории, наш факультет устранил бы опасность, которую Вы предвидите и предсказываете.

Не умея положить предела Вашему полемическому задору, Вы доходите до того, что сопоставляете, правда косвенно, приглашение профессора Карсавина с такими крайне неудачными приглашениями как профессора «римского права» Elemira Balogha, – неужели можно всерьез сопоставлять такого серьезного и чистого человека с таким «спецом», как господин Балога?

Вы кончаете Вашу статью следующими словами: «Если он (Карсавин) порядочный человек, то он должен… посмотреть на свое приглашение как на настоящее qui pro quo8 или странное недоразумение».

Прочитав эти строки, я хотел написать: «Если автор статьи порядочный человек, то, ознакомившись с историческими трудами проф. Карсавина, он посмотрит на свою критику как на несомненный qui pro quo и поспешит взять обратно свои скороспелые упреки против проф. Карсавина». Должен сознаться, что эта мысль мелькнула у меня только на минуту, так как я сейчас же понял, что даже в полемическом пылу я никоим образом не могу высказывать сомнение в том, что профессор-прелат Домбровский заслуживает глубокого и искреннего уважения. С выражением этого глубокого и искреннего уважения остаюсь Вашим, прелат-профессор, покорным слугою.

Kaunas. 1927.XII.14.

Скачать оригинал письма

____________

1 Домбраускас-Якштас Александрас (1860–1938) – литовский церковый и общественный деятель, философ, математик.

Гревс Иван Михайлович (1860–1941) – русский историк, профессор Высших женских (Бестужевских) курсов, затем Санкт-Петербургского (с 1924 г. Ленинградского) университета. Труды по истории римского землевладения, средневековых культуры и быта.

Виппер Роберт Юрьевич (1859–1954) – русский историк. В дореволюционный период ориентировался преимущественно на методологию исторического познания позитивистского типа, развивал идею синтеза исторических и социологических методов исследования.

Тамошайтис Исидориус (1889–1943) – литовский философ, публицист, общественный деятель.

Восстановление в Христе (лат.).

6 Шлюпас Йонас (1861–1944) – литовский общественный деятель, сторонник материализма.

Известного аушрининка (лит.). Аушрининки – часть литовской интеллигенции, объединившаяся вокруг журнала «Auszra» («Заря»). Одним из редакторов этого издания был Й. Шлюпас.